Игорь Голубев

Собачья площадка

Анонс

Поистине шекспировские страсти потрясают до основания жизнь обитателей дома-корабля в одном из спальных районов столицы. А началось все очень просто и буднично. Тихий и незаметный человек с ничем не примечательной фамилией – Иванов – подобрал на пустыре собаку. Пес, как выяснилось позже, оказался очень редкой и дорогой породы. И эта находка становится причиной крушения надежд для одних людей, осознания собственной нужности для других и жесткого выбора для третьих.

De te fabula narratur!

(Не твоя ли это история!)

Пролог

Под утро противоугонное устройство сработало второй раз. Если первый раз Валерий вскочил, как когда-то в армии по тревоге, то на этот раз только открыл глаза и включил ночник, ещё не зная, что будет делать дальше. Вскакивать дважды не хотелось. Геркулес поднял голову и посмотрел на хозяина, как бы спрашивая, будут ли они выходить.

– Дернул же черт выбрать именно эту систему, – размышлял Валерий.

Прерывистые пищащие звуки, должно быть, уже разбудили добрую половину дома, и в умах многих потревоженных зрело желание запустить пустую бутылку в этот будильник.

Собака подошла к дивану и ткнулась в руку хозяина, как бы предупреждая о возможных неприятностях.

– От бисова душа, только жрать и умеешь да ворон гонять, а как до дела, нет тебя. Надо к батьке в деревню отправить телят пасти, – рассуждал Валерий.

Тревожные сигналы внезапно прекратились. Наступившая тишина не прервалась шумом отъезжающей машины, что говорило о ложной тревоге и на этот раз. Валерий попробовал уснуть, но сон не приходил.

Рассветало... Первыми утреннюю тишину нарушили вороны. Сначала одна поприветствовала не то своих сородичей, не то жителей дома, за ней другая, и началась утренняя разминка. Валерий встал и подошел к окну. С высоты двор был как на ладони. Три мусорных контейнера оккупированы завтракающей стаей. Утренняя трапеза проходила далеко не в дружеской обстановке, так как за столами то и дело вспыхивали громкие перебранки, часто заканчивающиеся трепкой кого-нибудь. Тогда уже начинали кричать все – и участники, и зрители.

Через некоторое время на смену стае ворон пришла стая бомжей, которая, в отличие от предыдущей, работала в полной тишине, перегружая содержимое баков в свои объемные мешки и сумки. Но вороны не сдавались, и две из них, наиболее возмущенные и дерзкие, отлетев на незначительное расстояние, принялись с присущей им эмоциональностью обсуждать нарушения прав.

Валерий решил последний раз попытаться уснуть, но во дворе разнеслась известная всем утренняя мелодия. Вжик, вжик, вжик – уноси готовенького. Вжик, вжик, вжик – кто на новенького? – заливалась метла, и сладко спящие жильцы один за другим просыпались.

Послышались звуки подъезжающих троллейбусов и заводившихся машин, хлопанье подъездной дверью, одинокий собачий лай. Дом просыпался...

Господина Погера, адвоката, никто не будил. Спал он, за редким исключением, прекрасно, как спят дети или люди с чистой совестью. Совесть Соломона была чиста, как слеза новорожденного теленка при открытой внезапно двери хлева, когда ласковый для матери, но слишком резкий для него солнечный луч падал на радужку коричневого зрачка.

Луч света упал на сомкнутые, почти без ресниц веки. Они дрогнули и беспомощно затрепетали. Он потер лицо, массируя начинающие отвисать защечные мешки, и опустил ноги в тапочки. Обе одновременно, ибо был суеверен. Следующим движением стало окно. Не без труда отворил разбухшую после зимы раму и впустил сырой, утренний воздух.

Внизу натужно взвыл мотор «бычка», пытающегося преодолеть газонный бордюр. Это к складу кавказцев пытался пробиться очередной груз. Развернуться на узком пятачке неопытный водитель не смог и решил воспользоваться отсутствием свидетелей. Но свидетель-то был, и ещё какой – Соломон Погер.

«Что делают, что делают...» – про себя возмутился адвокат, опрометью кинулся на кухню, распахнул холодильник и взял первое, что попалось, – пакет молока.

Господин Погер дождался, когда к водителю выйдет складской, прицелился и, метнув молоко, тут же закрыл окно. Соломон промахнулся. Он и в детстве не отличался особой меткостью, а здесь дело пахло «хулиганкой», в лучшем случае административным наказанием. Впрочем, Соломон мог подать встречный иск, как-то: создание помех или препятствование нормальному проживанию и пользованию недвижимостью владельцев квартир. Ведь перегородили же вход в подъезд!

Соломон выбрал более быстрый способ отомстить. Пакет разорвало прямо у ног складского и шофера, напрочь забрызгав брюки обоих. Снизу понесся мат сразу на двух языках.

Соломон отбежал в глубь комнаты, хотя ни заметить, ни достать его все равно не могли. Зато открылось ещё одно окно двумя этажами выше. Там тоже жили люди веселые. Пообещали, если внизу «головешка» не заткнется, пусть пеняет на себя. Потом на асфальт упало ещё что-то...

Ольга Максимовна все проспала.

Проспал ткнувшийся красным лицом в подушку подполковник Бубнов. Рядом с диваном валялись на ковролине пустая бутылка водки и цветные фотографии, где он был в полной парадной форме подполковника МВД на фоне знамени.

Не проспал Сардор. Он как раз выходил из своего подъезда и держал путь на рынок. Проследив полет керамического горшка, его падение и брызнувшие осколки, повар остановил складского, и готовые сорваться ругательства замерли на полуслове. Неизвестно, что сказал кавказец и что Сардор, но последний обиделся.

Потом эрдель вывел свою полусонную хозяйку на утренний моцион, а за эрделем потянулись все, кому надо было в госучреждения, то есть люди с небольшим достатком, вынужденные выгуливать сами.

Утренняя прогулка, как правило, непродолжительна и по существу отличается от вечерней. Здесь все коротко. Поздоровались, пара фраз, собачка сделала свои дела, и по домам. Это потом, вечерком, можно расслабиться, поговорить, обменяться мнениями о ценах. Причем о ценах говорят все. Раньше такого не было, чтобы мужики да о ценах. А теперь за милую душу. Страстные спорщики.

Через пустырь до магазина просеменила продавщица Маша. У дверей приказала овчарке возвращаться. Сука сделала вид, что беспрекословно подчинилась. Хитрая «немка» тормозила на пустыре и, хорошенько погоняв ворон, справляла нужду, только затем возвращалась к себе домой за кольцевую.

Загудел троллейбус на кольце, и, словно по сигналу, из подъездов посыпались люди.

Это сладкое слово РАБОТА!

Наступало время Бабкома, и первые заседатели начали занимать места на подъездных лавочках согласно выработанной за годы существования дома субординации. Открылись рты, и новости полились рекой. Новости бытового характера могли в один миг перескочить на международную встречу Клинтон – президент и обратно, перемежаясь с погодой и жалобами на боли в крестце. Никакой системы. В этом Бабком интуитивно подражал западным информационным программам. Те, начиная выпуски новостей, В самом начале говорят непременно о погоде будущего дня. И в этом смысле правы – граждан прежде всего интересует, чего ждать от небесной канцелярии. День надо начинать с полезной информации. Начался день.

Глава 1

Каждый подходит к делу по-своему. Одни терпят бедствие сразу, другие пыжатся и хотят доказать всему миру, кто они такие есть, третьи вообще ничего никому не доказывают, так как заранее уверены, что ничего не получится. Итак, есть три варианта человеческого поведения. Они основные. Есть нюансы, отклонения, есть, в конце концов, случай. Вот об этом случае и хотелось рассказать в первую очередь. Только, ради бога, не подумайте, что это юмор.

Иванов ехал в электричке на собственный участок, чтобы отвезти саженцы. Была середина марта, когда сразу не поймешь – ещё холодно или уже теплеет, протираешь запылившиеся за зиму солнечные очки «Полароиды», оказавшиеся вовсе не «Полароидами». Ехал он, ехал. И приехал. На него через проход налево стала засматриваться очень даже ничего девица. Вульгарная, конечно. Чему Иванов удивился несказанно. Любые мало-мальски приличные женщины не заглядывались на него с самого рождения. Вульгарные тем более.

И что она во мне нашла, думал Иванов и то поправлял прическу, то впивался глазами в расписание, которое знал от одной конечной до другой.

Иванов сладко, как в детстве, представил себя Бельмондо и удивился ещё раз. Девушка покинула насиженное место и направилась к его лавке. Вот еще, подумал Иванов, сладко замирая и ощущая пустоту в желудке. Кому дрова, кому топор, а Иванову всегда приходилось собирать щепки. Потому никто не удивился, когда он объявил о своем браке с Виолеттой. Насколько красиво было её имя, настолько невзрачна наружность. Зато Иванов знал твердо – эта не откажет. Но Виолетта сразу взяла правильный тон. Сама-то она давно поставила на себе крест, но когда в учреждении появился такой же, как она, горемыка, Виолетта поняла – мой. И стала вести себя, как вела раньше, то есть совсем так же. Никак. Сейчас уже неважно, когда и как произошло признание, но Виолетта сразу поставила Иванова на место: пусть он не рассчитывает, раз берет некрасивую, некрасивая будет его обстирывать, кормить и молчать в тряпочку. Иванов сказал, что она совсем даже не некрасивая. На том и поладили. Втайне Виолетта, конечно, не считала себя такой уж, ну, совсем никакой. Просто недооцененной.

И вот теперь он сидел и пожирал глазами ноги дамы напротив. Иногда их коленки соприкасались. Иванов специально выдвинул саженцы так, чтобы они всем мешали, и тогда ему приходилось сдвигаться и как бы невзначай касаться её коленей. Его буквально трясло.

–Мне в Фуфелово. А вам? – сама спросила она. – Это я к тому, что ваши кустики мешают. Могут чулки порвать.

– Ах, извините, пропущу. Мне тоже в Фуфелово выходить, – неожиданно соврал Иванов, хотя почему неожиданно, он готовился к этому вранью всю жизнь. И когда играл в сарае в Бельмондо, и когда, томимый неясными образами, жевал травинку на сеновале, дожидаясь, когда пойдут дачницы за земляникой...

Они вышли вместе, и Иванов с ужасом подумал, что следующая электричка через перерыв.

– Следующая электричка нескоро, – никому сказала девица, и Иванов подумал, что ослышался. – Я говорю, что следующая через перерыв, – повторила она, глядя ему в лицо.

Если вдуматься, то в этом не было никакой мистики. Все в дачных поселках соседи, и все делятся друг с другом последними изменениями в расписании движения электропоездов. Все. Но Иванова пробила мистическая дрожь. Началось, подумал он, хотя началось это уже давно. Еще в детстве.

– Ну и что? – сам себе удивляясь и выдержав её взгляд, ответил Иванов. – Мне это как-то...

– До фени?

– Можно я вас провожу?

Это в девять утра? Идиот, подумал Иванов.

– А что? – отвечая самому себе на вопрос, выпалил Иванов. – Время-то сейчас какое...

Они дошли до забора. А за забором, куда пригласили на чашку кофе, для него начался тот самый счастливый и безумный кошмар, которым Иванов не раз и не два – тысячу, десять тысяч раз бредил в грезах. Правда, показывая участок, вынудили посадить здесь же его личные саженцы. Но при чем тут саженцы, когда такое приключение началось.

В доме она взяла инициативу на себя. Да и как не взять, если весь пыл кавалера куда-то улетучился. Выходит, работая с собственными саженцами на благо чужого сада, он как бы в землю зарыл свою решимость.

– А можно я помоюсь? – спросила она у Иванова.

Почему помоюсь? Почему спросила? Иванов кивнул и густо покраснел.

– Скучать не будете? Музыку поставьте, видик. Пультом пользоваться умеете?

Дальше – больше. Иванов смотрел и ничего не видел и не понимал происходящего на экране. Постепенно врубился. Это было жесткое порно. Но порно между мужчинами. Само загадочное слово, каким называется это дело, Иванов сейчас произнести боялся, хотя вовсю щеголял им в курилке учреждения. А как не щеголять? Все пользовались. Забытовили. Иногда им награждали даже женщину-менеджера по связям с прессой.

Врубившись, смотрел уже внимательно за техникой. Столько слышал, а вот увидел впервые. В нем вдруг проснулся стыдненький интерес ко всему скабрезному, нехорошему. Иванов даже подвинулся ближе к экрану.

Он не слышал, как вошла девица. Только почувствовал носом запах дорогого не то шампуня, не то крема. Подлокотник по-кошачьи скрипнул. Девица села на его кресло, и, скосив глаза, Иванов увидел голую красивую коленку. Теперь его внимание раздваивалось. Глаза смотрели на экран, все остальное трепетало от близости упругого тела молодой женщины.

Она погладила его по редким, мягким волосам и почему-то подула в затылок. Черт, плохо, что редкие, зато без лысины, подумал Иванов и осмелился положить руку на голую коленку. Нога ответила ему сначала легким движением, потом разогнулась и сбросила тапочку. Иванов увидел ярко накрашенные ногти и удовлетворился. Он именно такими и представлял её ногти на ногах – ярко-красные. Она подняла воротник рубашки и стащила с него галстук. Было глупо сидеть, уставившись в телевизор, и делать вид, что ничего не замечаешь, но Иванов ничего не мог с собой поделать. Видимо, к этому моменту клубящиеся в нем подозрения начали выстраиваться в ровные ленты, ленты свиваться в спирали, спирали затягиваться в узел. А что может быть проще узла? Его либо надо рубить, либо не надо завязывать. Вот тебе, Коля Иванов, и Гордей...

И он обернулся.

И встретился с ней глазами.

Она загадочно улыбалась. Именно глазами. Так редко кто может – улыбаться одними глазами. Она могла.

– Можно?..

– Тес... Все можно. – Сказано было шепотом, и Иванов прямо сидя начал стаскивать с себя штаны.

Она встала и, опершись о дверной косяк, наблюдала за его лихорадочным раздеванием.

Иванов запутался в штанине и чуть было не грохнулся на палас. Наконец остался в трусах, мысленно благодаря судьбу, что именно сегодня надел свежее белье. Есть, значит. Бог. Он все видит. Он все знает, что и как.

– А вы? – заметил он наконец, что девица как стояла опершись о косяк, так и стоит, загадочно улыбаясь.

Под полупрозрачной тканью смутно угадывались интимные части её тела.

–Сюрприз... – сказала она и поманила его в спальню.

Какие ещё там сюрпризы? Быстрее. Быстрее под одеяло. И... И... И... Буря чувств привела его в полуисступление. Игра стоила свеч. Да пропади они все пропадом со своей моралью. Он готов был поиметь хоть бегемота, хоть курицу.

А перед ним стояла женщина в просвечивающем пеньюаре.

Вот она медленно, плавными движениями сбросила пеньюар с плеча. Потом ещё движение. И вот уже стал виден бюстгальтер... Фу, слово какое придумали. Все равно что аллигатор... Ниже был пояс с чулками. Чулки прочь. Сам пояс тоже. Под поясом ажурные трусики. Но сначала аллигатор. Груди совсем нет. И черт с ней. Трусы долой... Что-то там розовеет в райских кущах? Член? Ну и хрен с ним.

– Ну иди же сюда, иди... – свистящим шепотом позвал Иванов, которому теперь было что бегемот, что птица...

Он все делал так, словно практиковался до этого момента целую жизнь. Ждал, надеялся и верил. Какая к черту Виолетка! Разве можно так с Виолеткой? Да она против этого парня плюнуть и растереть.

В этот день Иванов понял, какой он мужчина.

Глава 2

В это утро от Ольги Максимовны ушел мужик. Вот так запросто. Взял и ушел. Нет, не то чтобы совсем без слов. Он сказал что-то вроде «пора и честь знать» – и ушел. Да и то, к слову будет сказано, она обиделась не сильно. А ведь могла. Ольге Максимовне чуть за сорок. Держится молодцом, потому что держаться надо. Учреждение, в котором она имела счастье служить, вопреки всем законам рыночной экономики, не сокращалось, а, наоборот, распухало. И распухало за счет наглых, молодых девиц со скверным произношением и бедным словарным запасом, зато с богатыми бюстами и крепкими ногами в черном. Тут даже знание трех европейских языков и вшивой латыни не вывезет. Кому нужна латынь, когда нет денег на пластику груди и подтяжку защечных мешочков.

Ольга Максимовна поджарила себе глазунью, поковыряла в ней вилкой и глубоко вздохнула. Мужика она сняла на презентации, куда (видимо, в последний раз) повел её шеф. Что в последний, она кожей почувствовала. Женщины это чувствуют. Так же как уход мужика. Покажите ей ту, для которой уход мужика будет громом среди ясного неба. Она скажет – это не женщина. Это тетёха. Ну да бог с ним, с мужиком. Наверное, семья есть. Дети. А он закуролесил на неделю. Они с ним практически не вылезали из кровати. Только на кухню к холодильнику. Благо набила его, будто знала. Да ещё Тишку выводила на воздух. Нет, все-таки она ещё поборется за место под солнцем. Если шефу надо, найдет себе вторую секретаршу. Безъязыкую, но грудастую и жо... Ольга Максимовна оборвала себя.

Она поднялась и вернулась в спальню к большому, во всю стену, зеркалу. Скинула ночнушку. Нет. Еще очень даже ничего, а если чуть задернуть шторы, то вообще на любителя в самый раз. Значит, поборемся.

Ольга Максимовна повеселела, накинула тренировочный «Nike» и дубленочку – все-таки середина марта – и вывела своего бассета Тишку на лестничную площадку. Пес рвался с поводка, бил себе по щекам ушами и радостно взвизгивал. Он любил общество только своей хозяйки, и все другие мужчины в доме воспринимались им как скучное, но неизбежное зло. Лично ему суки были не нужны с детства. Об этом позаботились.

Но вот и улица, вот и простор. Прямо за домом-кораблем пустырь. В официальных сводках он значится как парк. Ну и пусть. Когда-то здесь школьники высадили с сотню деревьев. Половина принялась. Половина загнулась. Место, говорили, нехорошее. Засыпанная свалка. Налево троллейбусная остановка с вечно разбитыми стеклянными стенами. Вообще эта остановка троллейбусная многим была неприятна. Там троллейбусы круг делали. Водители в железной будке отмечали свои путевые листы, тут же делились новостями, тут же курили, тут же мочились. Тут же подполковнику в отставке Бубнову на прошлой неделе выбили зуб, когда он выгуливал своего шпица ночью. Дрянная собачонка. Ко всем вяжется. Всех норовит за лодыжку укусить. И чего он Чехову глянулся? Какая там порода? Злобность одна...

Ольга Максимовна повела свое сильно раздавшееся веретено с хвостом и ушами подальше от этого места. Под березки. Тут они принялись расти группкой, и образовался некий лоскуток живой жизни. Когда совсем потеплеет, сюда уже не придешь. Днем его займут пенсионеры-козлятники, а вечером тинэйджеры-хулиганы.

Ольга Максимовна спустила бассета с поводка, и тот поглядел на хозяйку умными крыжовинами глаз, словно укорил. Там, чуть дальше, за сваленными в кучу покрышками мочилась сука той же породы.

«Можно поиграть?» – немо спросил бассет.

– Иди, иди, – вслух поощрила его Ольга Максимовна, – только смотри, если линяет, не трись.

– Вы что, всерьез думаете, он вас понимает? – спросил собачник Валера, подошедший откуда-то сзади.

Ольга Максимовна его не любила. Точнее бы сказать, он был ей неприятен. Когда-то нравился. Даже ждала ухаживания. Главным образом, чтобы отшить. В самом деле, кто он такой? Рабочий с шиномонтажа. Надо ещё спросить, не их ли покрышки здесь валяются.

– Он умнее некоторых людей.

– Не спорю. Геркулес, ко мне! – позвал он своего ротвейлера, и тот бросился на зов, воззрился на владелицу никчемного бассета, как бы спрашивая: ну что прицепилась к моему хозяину, стоит ему только моргнуть, и разорву в куски.

И за это тоже не любила она Валеру. Как только завел себе эту громадину, сразу стал считать себя главным собаководом района. Слово «кинолог» Ольга Максимовна тоже не любила. Не понимала, при чем тут кино и собаки.

А завел Валера ротвейлера назло Ольге Максимовне и всей шелупони, которая вьется здесь по пустырю со своими болонками и шпицами. Нос воротит от него, кирзового. Так нате вам, получите. Могу нечаянно спустить с поводка. Он ваших шавок вмиг передавит.

– Что-то генерала не видно, – сказал Валера. Он так нарочно называл подполковника в отставке Бубнова, чтобы позлить мужика. Честный и прямой, Бубнов всякий раз принимался объяснять ему разницу между старшим офицерским корпусом и генералитетом. Валера же прикидывался дурачком и ахал – надо же.

– Брось дурить, парень, ты в армии служил, должен суб-бординацию знать.

Он так и говорил – с двумя «б», искренне считая, что как слышится, так и пишется.

– Наверное, зуб пошел вставлять.

– Вы бы волкодава своего убрали, я Тишу позову...

– Скажите, а зачем вы его так обидели?

– То есть? Ах, вы об этом?

– А об чем же еще. Ни рыба ни мясо. Квелый. Неинтересная у него жизнь.

– А у вас интересная?

Где-то заливисто не то лаял, не то визжал пес.

Глава 3

Подполковник Семен Семенович Бубнов был человек твердых правил и раз и навсегда установившихся привычек. Уволенный в запас, он поначалу сильно растерялся, ведь в конце концов можно было жить и не по уставу. У каждого человека есть свои нравственные критерии, и он по мере возможности им следует. Например, Бубнов предпочитал не врать по мелочам. От вранья по мелочам, справедливо считал он, на свете создаются лишняя путаница и всяческое недоразумение. Взять его покойную супругу. Она и сошла в могилу, свято веря в то, что была той единственной, что заполнила навсегда жизнь курсанта-связиста. В принципе так оно и было. Бывший лихой курсант, а ныне дядечка ещё ого-го, до сих пор с благодарностью вспоминал её борщи.

Теперь, привязывая Альберта, так звали шпица, к перилам у входа в поликлинику, подполковник боялся только одного – сопрут. И ведь вот что обидно – выкинут через день. Не выдержат. Шпиц и с подполковником-то бывал в напряженных отношениях. Не понимал, собака, субординации, считая себя безраздельным хозяином квартиры на втором этаже дома-корабля. Военный пенсионер воевал с ним и обламывал характер в силу привычки, так как занимался воспитанием офицеров всю свою служебную карьеру.

А пришел Бубнов в поликлинику по поводу выбитого зуба.

Он получил талончик в регистратуре, даже не предъявляя пенсионки. Иногда бывали трудности, ибо вид у него цветущий. Ничего не скажешь. Старая закваска. Иной раз даже молодежь места не уступит в транспорте. Поднялся на этаж. Сухо спросил, кто крайний, и пристроился на диван.

Бубнов только достал воскресное приложение и изготовился читать о страстях, как его вызвали в кабинет. Тут все было стерильно. Везде царил порядок почти военный, и поэтому докторов он уважал.

Единственным диссонансом, который отмечал про себя бывший подполковник, был сам специалист – ну очень молодая и красивая дама, резко пахнущая духами дорогой французской фирмы. Но и запах, и красоту Бубнов ей прощал, так как этот запах должен был перешибить больничный, а красота – понятие преходящее. Насмотревшись в армии военных врачих, Бубнов был твердо убежден, что при такой профессии красота не главное.

Сегодня делали слепок. И врач, и техник наперебой отвлекали пациента от неприятной процедуры. Надо было набрать чуть не полный рот замазки и сидеть несколько минут со стиснутыми зубами, чтобы сформировался слепок.

Сидел и слушал. Естественно, молча. А говорить хотелось.

– Семен Семеныч, у вас дети есть? Вы только глазами или головой: да – да, нет – нет. А то мы тут поспорили. Я говорю, что детей сейчас иметь не резон, а Света – это, мол, радость. Но ведь радостью сыт не будешь? Вы посмотрите, что кругом делается. Никому верить нельзя.

– Не слушайте её, Семен Семеныч. Это она от зависти.

– Чему тут завидовать. Сначала надо самой пожить, а уж потом...

– Что потом? Потом бывает суп с котом. Потом остановиться трудно. Привыкнешь всухомятку или с бойфрендом по ресторанам.

– Ой-ой-ой, можно подумать, ты что-то выиграла, родив на четвертом курсе.

– Я всего лишь техник. А ты врач. Много больше меня имеешь?

– Разве в деньгах дело? Зато я не сижу полторы смены. Мне это не нужно, а ты двух мужиков содержишь. Ну вот чем женщина любит?

– Фуфой...

– Только рот не открывать, Семен Семеныч. Так чем?

– Фуфой...

– Душой?.. А что это такое? Это то место, куда потом мужик побольней норовит ударить?

– Фуфой, фуфой...

– Не надо уже нервничать. Фуфой так фуфой. А я думаю, Светочка, железами внутренней секреции. Их у нас вдвое против мужиков.

– Фуфой, фуфой...

Но на него не обращали внимания.

Семен Семенович побагровел, моргал глазами, тряс головой, словно эпилептик, попытался ухватиться за халат, но последнее движение восприняли как заигрывание.

Семен Семенович разлепил набитый замазкой рот и засунул в полость по меньшей мере четыре пальца.

Больше не поместилось. Засунув, начал отчаянно ими там ковырять.

– Кусок, говорю, кусок отвалился и в горле застрял, – сипя, объяснил подполковник и, видя, что его не понимают, продемонстрировал. – Фуфой, фуфой...

– Господи Исусе, Светка, ты закрепитель забыла вмесить, – догадалась врач. – Но ничего, Семен Семеныч, мы сейчас закрепитель вмесим...

Но Семен Семенович решительно отказался, подбежал к окну и попытался выглянуть на улицу. Мешал подъездный козырек. Отсюда не увидишь, что делает шпиц. Почему замолчал? Подполковник, быть может, и стерпел дубль-процедуру, но собаки уже минут пять как не было слышно. Наскоро попрощавшись и разом простив забытый закрепитель и трепотню вместо оказания первой помощи, заторопился на улицу.

Так и есть. Шпица на месте не было. Бубнов проклял и свой зуб, и тот день, вернее, поздний вечер, когда черт дернул его подставить ногу мнимому преступнику, и мужика, справедливо сделавшего его щербатым: ни хрена, мог бы и так походить еще, – случилось то, что случилось... Единственно верным решением было бежать на местную студию кабельного телевидения и давать объявление о пропаже собаки. Причем обещать нашедшим немыслимое обогащение.

«Сволочи бездомные, квартиры пораспродали. Мало того, что подъезды провоняли и паразитов разнесли по городу, так теперь моду взяли – домашних животных воровать и тут же хозяевам впаривать, – в бешенстве думал Бубнов, спеша на телецентр, – убил бы, ей-богу, убил».

Глава 4

Николай Иванов лежал в роскошной, совсем не дачной кровати и ждал, когда Вадик, так звали его новую женщину, сварит, как полагается женщине, кофе. Все внутри Иванова ликовало. Он по-новому смотрел на вещи. Они стали перед глазами чуть рельефнее, чуть красочнее. Каждой клеткой ещё неостывшего тела Иванов впитывал в себя прохладный вечерний воздух, льющийся через открытую фрамугу.

Где-то за дачным поселком просвистела электричка. Как хорошо-то, подумал он, и почему это считается стыдным? В голову сами собой стали приходить примеры из античности. Там совсем не зазорным считалось иметь в своей свите нескольких мальчиков.

– Правда, Вадик уже не мальчик. А папы римские? Не помню номер...

Иванов забыл про саженцы, про работу. И только легким укором перед глазами иногда всплывало лицо Виолетки. Даже не потому, что изменил, а какая она несчастная. Ей не дано. Постой, да ведь у них тоже есть однополая любовь. Впрочем, Иванов никак не мог себе представить, как это можно получить удовольствие, не войдя или не приняв в себя другого человека. Да, да, сегодня не только он входил. Вот ведь какая штука. Понравилось...

А потом вдруг все неожиданно кончилось.

В спальню влетел Вадик с перекошенным от ужаса лицом и неестественно лиловыми ушами, будто его поймал сторож на бахче и неделю держал подвешенным за мочки.

Николай ещё ничего не понял, кроме того, что случилось непоправимое несчастье. Так оно и было. Хозяин дачи, который существовал в природе, но здесь, сейчас, сегодня никак не мог нарисоваться, нарисовался. Об этом сообщил обескровленным, белыми губами Вадим. Но Иванов уже сам слышал хруст подмерзшего за вечер снега, и хруст неумолимо приближался к порогу.

Никогда Иванов не проявлял столько звериной изворотливости, гибкости и молниеносной быстроты, как в эти мгновения.

– Одежду бросишь в окно... – и он уже спрыгивал из кухни в серый осевший весенний сугроб, чудом уцелевший с северной стороны дачи.

Да. Славный поселок.

Если сюда он крался словно тать в ночи, то дорогу до станции одолел в один притоп. По продрогшему перрону гулял влажный ночной воздух весны. Пахло надвигающимся летом, и за лесом истерично взвизгнула электричка.

В тамбуре подобрал приличный окурок, брезговать не приходилось, а в кармане ватных штанов обнаружились замусоленные спички. Весь сегодняшний день пронесся в его мозгу и вылетел дымом первой затяжки. Это был сказочный сон и ничем, кроме растаявшего дыма, окончиться не мог. Так ему и надо.

Николай вышел на своей станции в трех остановках от Москвы и огляделся. Кругом было по-весеннему голо и безрадостно. Белел его дом-корабль. Напротив за зеленым забором мертвым светом горели окна четырех операционных ветеранского госпиталя. И все ничего. Он пошел бы домой. В тепло воняющего подъезда. В запутанность пододеяльника и привычное спросонья ворчание Виолетты. Пошел бы. Но его внимание привлек шум за забором госпиталя. Тут же зияла дыра, и Николай не удержался, заглянул. На грязном снегу огромной бесформенной грудой лежал пес. Чуть в сторонке полукругом сидели на своих хвостах полдюжины разномастных шавок. Сидели и ждали. Перед псом валялась огромная коровья костяра. Гиганта не хватало на то, чтобы разгрызть, но вполне, чтобы защитить добытое. Так они и сидели. Одни дожидались, когда гигант уступит, гигант – что им надоест ожидание. Пусть бой. Последний и решительный. Но кость он не отдаст.

Иванова словно током прошибло. Экая жизненная несправедливость.

– Отдай ты этим гнидам, отдай, – попросил он гиганта, – не связывайся. Это блохастое большинство всегда будет право. Ничего ты им не докажешь. Сгинешь геройской смертью, и все. И никакого толку.

Гигант посмотрел на Николая грустными глазами, и тому показалось, что пес все понял. Больше того, пес был согласен, но ничего не мог поделать с собственной гордостью. Или голодом.

– Ладно, – решил вдруг Иванов, – ты этих сволочей не подпускай, я сейчас.

Откуда взялись решимость и силы? Потом Иванов попытается все себе объяснить. Но не сейчас. Сейчас он почти бегом понесся к подъезду, взбежал на седьмой этаж и решительно утопил кнопку звонка. Дверь открыла заспанная Виолетка. Он решительно отодвинул жену в сторону и прогрохотал ботами на кухню. В холодильнике лежал пергамент с распластанным по нему килограммом творога. Иванов с хрустом подогнул края бумаги и прогрохотал обратно к лифту.

Виолетта окончательно проснулась и ничего не понимала.

– Посадил вишни? – спросила она.

– В саду у дяди Вани...

Иванов уже был в пути. Одна мысль: только бы пес продержался – буравила воображение и придавала всем его движениям нервную незавершенность. Например, не закрыл дверь подъезда. Домовые общественники всегда пеняли на этот факт входящим и выходящим не взирая на лица.

Пес лежал перед костью в той же позе. Они все сохранили паритет.

– Ну что, гады, обулись? – со злорадством обратился он к своре. – Никогда вам в люди не выбиться. Ни один Дарвин не поможет.

Он не думал, что гигант может укусить. Даже мысли такой не мелькнуло. Все шло как-то само собой. Иванов решительно подобрал мосел и, широко, по-олимпийски, размахнувшись, забросил его за забор. Свора молча пронаблюдала за действиями человека, но не шелохнулась. Николай развернул пергамент и положил перед гигантом:

– Кушай.

Гигант по-человечески вздохнул и по-человечески зачавкал. Свора наблюдала с невозмутимостью американских присяжных. Иванов заметил темные пятна на снегу у ног собаки, наклонился и рассмотрел внимательнее. Это была кровь. Собачья. Потому что лапы у гиганта кровоточили. Дождавшись, когда тот, доев, принялся за пергамент, Иванов решительно пресек само действие:

– Так... Подъем. Пошли со мной. Ну, вставай. Нечего тебе с этими ублюдками вожжаться. Дома будет ор, но ты не обращай внимания.

Иванов пролез в пролом, ничуть не сомневаясь, что гигант все понял и следует за ним. Точно. Так оно и было.

Виолетта просто задохнулась при виде огромного пса со слезящимися грустными глазами и грязной шерстью.

– Что это ты придумал?

– А ничего. Привыкли, понимаешь, «В мире животных» смотреть и за африканских жирафов переживать. А ты за нашенского пса попереживай. Все. Я хочу спать. Пошли на кухню.

Он с невозмутимостью римского полководца, только что выигравшего битву, препроводил собаку на кухню, бросил в угол кусок мешковины, которую ещё вчера предполагал употребить на починку дивана, и, коротко приказав «лежать», пошел спать. О жене старался не думать.

Глава 5

Где-то далеко то ли во сне, то ли наяву слышался заливистый лай.

Будильник не проработал и пяти секунд, как огромная ладонь хозяина прекратила эти пиликанья, и Валерий открыл глаза. С потолка на него, вытаращив три зеркальных глаза, смотрел финский светильник. Вот так уже больше года каждое утро и почти каждый вечер они смотрели друг на друга, а «почти» потому, что бывали и такие вечера, когда Валерию было не до этого. Плоский, внешне напоминающий не то краба, не то паука, застывшего на потолке, светильник являл собой образец очень мудрого решения освещения комнаты с высотой потолков два с половиной метра. Раньше здесь висела отечественная люстра, три рожка которой постоянно вступали в единоборство с головой хозяина, но если шишки и синяки на голове проходили быстро, то стеклянные колпаки не восстанавливали свой первозданный вид.

Может, зарядочку сделать, промелькнула шальная мысль, но он тотчас отогнал её.

И все же встал, потянулся, пару раз присел и подошел, натягивая на себя футболку, к окну. Перед ним раскинулась панорама пробуждающейся от зимнего сна природы, озаренная светом утреннего солнца, с многочисленными вкрапинами деяний рук человеческих, как законченных, так и не законченных, с одинаковой печатью бесхозяйственности и разгильдяйства. С высоты восьмого этажа плюс своего почти двухметрового роста Валерий взглянул вниз и замер – они сегодня вышли раньше обычного...

– Вот не спится им... – выругался Валерий. – Да иди же ко мне, придурок, – раздраженно позвал собаку хозяин, словно денщика, который помог бы ему быстрее собраться.

Подбежавший пес с удивлением наблюдал за лихорадочной суетой своего обычно спокойного хозяина.

– Да выметайся быстрее, козел. – Валерий открывал входную дверь.

Еще через минуту хозяин и пес спускались в лифте...

Да, он очень хорошо помнил почти весь тот день, красный лист календаря прошлой осени. Клиентов было немного, однако к обеду в кармане уже кое-что звенело. Вот Валерий да ещё пара хлопцев из аккумуляторного и решили поддержать традицию. Начали резво, потом подошли хлопцы с диагностики, потом загоняли задом «форд» на время, затем хором смело шли в бой за власть Советов и с сожалением, что Боже крыльев ни дав, разошлись по домам. Проснулся Валерий не сам, конечно, уже на кругу троллейбусном, что рядом с домом, и, легко пританцовывая, несмотря на свои сто двадцать три килограмма, пошел к себе.

Высоко подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, запрыгнул в отходящий лифт... Нога примостилась на что-то мягкое, тут же издавшее сначала какой-то пронзительный звук, затем, когда опустилась вторая нога, дикий визг, а уже потом, где-то сбоку, срывающийся от негодования женский голос:

– Как вам не стыдно... Тиша!..

Валерия качнуло на стенку лифта, ноги пошли куда-то в сторону, но он не упал и, оттолкнувшись спиной от стенки, сумел выпрямиться, а правая нога твердо встала на пол. Его опять качнуло, но он и на этот раз устоял, теперь уже благодаря рукам, которые обхватили чью-то шубу. На хозяйке этой шубы и повис Чуб.

Он оглянулся по сторонам, ища глазами, Тишу, которому должно быть стыдно, но никого не увидел и, только опустив глаза, заметил забившуюся в угол собаку, издававшую жалобно-воющие звуки.

Шуба агрессивно зашевелилась и закричала так громко, что на миг стало не по себе, после чего он уже стоял, совершенно протрезвевший, по стойке «смирно» и виновато смотрел на её разъяренную хозяйку.

Лифт остановился на шестом этаже, двери открылись и вновь закрылись, а разнос продолжался. Валерий Остапович никого и никогда не боялся. Он легко, одной рукой, мог бы приподнять эту кричащую женщину вместе со скулящим телохранителем и выставить на лестничную площадку, благо дверь лифта то открывалась, то закрывалась. Однако виноватый стоял и смотрел широко раскрытыми глазами, в которых малознакомое чувство вины вдруг сменилось огромным чувством восхищения.

– И не надейтесь, что я это так оставлю, – пообещала дама с собачкой напоследок, и дверь закрылась.

– Да иди ты, – привык отвечать в таких случаях Валерий громко вслух и ещё что-нибудь добавлял, как правило, про себя.

На этот раз Чуб нажал кнопку своего этажа молча...

Никогда ещё в жизни Валерию не было так грустно в праздничный вечер. Он ходил по квартире и не знал, чем себя занять. Все, что приходило в голову, тотчас же и уходило. Валерий не находил себе места, эта сегодняшняя незнакомка не шла у него из головы.

– Чернии брови, карий очи. Де ж ви навчились зводить... – неожиданно для себя затянул он, да так громко, что вдруг замолчал.

Сон не приходил, а образ блондинки с карими глазами не уходил. В этом было что-то мистическое. Карие глаза полюбил Валерий с раннего детства и сохранил эту любовь на всю жизнь. Именно с карими глазами были те упругие, крутобедрые, темноволосые девчата, что не могли устоять перед гарным хлопцем-механизатором на Полтавщине.

Именно тогда решил Валерий приобрести собаку. Ибо только хорошая собака могла втянуть его на своем поводке в привилегированное общество собачников дома-корабля.

Утренний поход на Птичий рынок не принес результатов, так как не ответил на возникшие вопросы, какую собаку покупать и кого на рынке больше, продавцов или покупателей. Сначала искал, как у нее, бассета, но потом решил, что такой балахон ему не нужен, и, проходив, размышляя и чертыхаясь на толпу, несколько часов, уехал на работу. Только к обеду Валерий появился в автосервисе «Амортизатор», где последнее время трудился в шиномонтажном цехе, чтобы отпроситься на весь день. Он с ужасом вспоминал работу в РЭУ, особенно утренние часы, где трезвому человеку отпроситься было практически невозможно. Спустя два часа, заглянув по дороге в библиотеку, Валерий читал свою первую книгу по собаководству. Вскоре ни о чем, кроме автомобилей, Валерий не знал так много, как о собаках и их содержании. И чем больше читал, тем больше убеждался, что нет в мире лучше собаки, чем ротвейлер. Во-первых, большая – маленькую он брать опасался из-за возможности наступить на нее, и если не раздавить насмерть, то покалечить. Да и уж очень много мелюзги развелось. Во-вторых, они отлично пасут скот, чем обязаны своему происхождению, а следовательно, если что, можно отправить к батьке следить за скотиной. В-третьих, взрослый ротвейлер никогда не подружится с чужим человеком, и это делало его незаменимым сторожем будущего джипа, о котором всегда мечтал.

Валерий прочитал ещё много чего, повлиявшего на его решение. Например, он узнал, что раньше было модно, придя в трактир и отсчитав планируемую сумму, привязывать к ошейнику ожидающего ротвейлера кошелек. Собака с этого момента не только не разрешала хозяину пользоваться кошельком, но и приводила последнего домой, когда он в этом нуждался.

Во второй визит на Птичий рынок было проще. Не прошло и трех часов, как Валерий обмывал с бывшим хозяином покупку, а восьмимесячный Геркулес с недоумением осматривал новую квартиру.

Утром следующего дня пес оставался несговорчив. К вечеру хорошая еда и безысходность сделали свое дело, и собака стала снисходительней. Однако пройдет немало времени, пока Валерий убедится, что собака готова к выходу на охоту. Наконец этот момент наступил. В тот вечер, заморозив себя и собаку, новоиспеченный собаковод решил уже, что бабца не появится, пошел на последний круг и, обойдя дом, увидел её в компании женщины с эрдельтерьером. Это не входило в его планы, так как про бассетов прочитал предостаточно, а вот про эрдельтерьеров мало, хотя и определил породу точно. Но отступать было не в привычках Валерия, и, подтянув к себе поводок с Геркулесом, он направился к дамам.

– Что это вы так внимательно смотрите на наших собак? – первой заговорила молодая с эрделем.

– Люблю смотреть на хороших псов, – как бы между прочим ответил Валерий и закурил.

Пожелав им доброго вечера и приказав своей собаке сидеть. Чуб некоторое время смотрел на бассета, а затем подошел к эрдельтерьеру. Осмотрев беглым взглядом всю собаку, он внимательно уставился на её морду сначала сбоку, а затем сверху и восхитился:

– Да это же девочка!

– Я вижу, – выкрутился специалист. – Я о черепе. Длина черепной части должна быть равна длине морды.

– А у меня равна? – спросила с надеждой хозяйка.

– Несомненно.

– Тишка, ко мне, – позвала Ольга Максимовна отбежавшую собаку.

– Голова должна казаться прямоугольной как при взгляде сверху, так и сбоку, – закончил Валерий.

Нужно было уходить, так как он сказал все, что помнил. Это-то помнил только потому, что, когда читал об особенностях морды эрдельтерьера, в голове промелькнуло: морда просит кирпича.

– У вас тоже собачка хорошая, – похвалил Тишку Чуб и, уходя, добавил: – Вы, пожалуйста, извините меня за лифт. До свидания.

Глава 6

Костерок, как обычно, разжегся с первой спички. Язычок пламени по-хозяйски побежал вверх по скомканному обрывку вчерашней газеты, по лежащим на нем сухим стружкам, вовлекая в процесс все новые и новые веточки, палочки, а затем уже и обломки старых ящиков, куски дверного проема – словом, всего того, что удалось насобирать. Как обычно, с первой спички, потому что разжигал Сардор, а Сардор Рахимович Сардоров, под стать опытному промысловику, умел так положить дрова и поджечь, что второй спички, как правило, не требовалось даже в ветреные зимние дни, не то что сегодня. Сегодня, в это солнечное весеннее утро, даже с дровами у Сардора Рахимовича не было проблем, то есть ноу проблем, как он часто любил выражаться. Ноу проблем сегодня и с мясом – нормальной баранины гораздо больше, чем просроченной, хватало и мяса другой принадлежности. Порезанное кусочками, оно возвышалось над столом аппетитной горкой и смотрелось очень даже ничего. Ноу проблем и с рисом, конечно ничего общего не имевшим с тем рисом, который раз в полгода привозили из Ургенча. Без того риса, которым так славилась древняя Хива, где, по твердому убеждению Сардора, пловом называли рисовую кашу в мясом. Рис сегодняшний, хотя и самый дешевый, был длинненький, чистенький и из самой Америки. Пирамида из него достойно возвышалась над холмиками нарезанной соломкой моркови и кольцами лука. Ассортимент и качество продуктов сегодня, по местным меркам, в пределах нормы. Бывали дни похуже... А бывали и такие, за которые Сардору, видно, всю жизнь придется краснеть при одном воспоминании... Но надо отдать должное повару, он знал дело, что называется, крепко и всегда выводил свою команду, казалось бы, из безнадежной ситуации. А ситуации, что и говорить, случались пиковые. То начальство нагрянет, то милиция, то санэпидемстанция, то другие проверяющие, а то и братва подгребет. А тут не ресторан, где одним можно приготовить так, другим эдак... Здесь же котел. И он один, один большой котел на весь день, вот и крутись как хочешь, чтобы в этом же котле не сварили, – а бывает за что... Это Сардор знал. Но мастер, он везде мастер – Сардор Рахимович и из топора плов сварит, было бы курдючное сало, рис да специи.

Тем временем рынок, на территории которого разгорался костер, начал просыпаться.

Пора начинать, подумал Сардор и налил в казан масло, в которое набросал кусочки жира, сел на раскладной стул и стал ждать. Время пошло – процесс начался. Весеннее солнышко ласково пригревало его широкое и смуглое лицо, а он, прикрыв глаза, чтобы не отвечать на постоянные приветствия, предался утренним размышлениям о жизни.

Воспоминания о детстве – самые сладкие, и это понимали все, кто проходил в эти минуты мимо дремлющего повара, увидев выражение его лица. Родной Учкун – обычная тихая улочка, ограниченная по сторонам двумя рядами дувалов, укрытая тенью чинар над журчащими арыками. Арыки – как приятно было окунаться в них мальчишкой... и как неприятно порой было вылезать из них юношей и уж совсем стыдно взрослым. За глухой стеной одного из дувалов стоял дом родителей Сардора с большим айваном, густо обвитым виноградом. На этой веранде каждый день собиралась большая семья Сардоровых отдохнуть на мягких курпачах и подушках от палящего солнца, утоляя жажду ароматным зеленым чаем с карамелью и пушистым лавашем.

До чего же хороша жизнь, когда деревья ещё большие, вспоминал дремлющий Сардор, невольно улыбаясь.

– Сардор Рахимович, я пришла, здравствуйте, – поприветствовала начальника кокетливым голосом его подчиненная.

Он открыл глаза и увидел Наташу. Перед ним стояла женщина лет тридцати пяти, русоволосая, милая, с высокой полной грудью и роскошными бедрами. Может быть, далеко и не красавица, и не без конкретных изъянов, но в целом мужики должны были западать на нее, и они западали. Вот только толку от этого чуть. Наталья Ивановна не то чтобы знала себе цену и ждала принца, нет, тем более о принцах имела представление. Был когда-то принц, да весь вышел. А вместо себя оставил двоих наследников. Наталья поменяла нескольких хозяев, но закон стаи требовал покровителя. Тут она и выбрала Сардора.

Этот толстяк, всегда в черном костюме со следами капель жира на животе и вечно мятых брюках, с лета прошлого года не только надежно прикрыл её от всякого рода домогательств, но и предложил работу. Поначалу Наталья ждала проявлений знаков внимания, переходивших в ухаживания, а затем в активное преследование, что было сигналом к ультиматуму, за которым, как правило, следовало увольнение работницы по причине её отказа. Но время шло, а начальник вел себя, как отец родной, хотя она была уверена, что нравится ему. Нестандартность ситуации стала занимать подчиненную, а затем и задевать за живое. Уязвленное самолюбие требовало расплаты. Сардор оставался неприступен, что вызывало, с одной стороны, уважение к семьянину, с другой – непреодолимое желание достичь цели. Активное преследование началось после того, как дети отправились к бабушке в Коломну, а в день рождения начальника после небольшого застолья был предъявлен сам ультиматум. Но увольнения не последовало.

Вспомнилось. Все вспомнилось...

Он проснулся в чужой постели. Наталья Ивановна бесстыдно распласталась под боком. В комнате светлело, и начальник, вытащив из мятых брюк черные трусы в стиле ретро, осторожно надел их. Теперь, уже одетым, можно было проанализировать ситуацию и выработать план действий. Он встал и подошел к окну – озаренный первыми лучами солнца, город просыпался. Наступал новый и, если сказать честно, трудный день. Сардор поправил резинку трусов, как он это всегда делал перед началом футбольных матчей, и почувствовал готовность к поединку. Сегодня их будет, видимо, несколько. Первый – с женой, где слабость его обороны и сила нападения противника говорили о неизбежности поражения, но если постараться, то счет можно сделать минимальным. Второй – с хозяином, где, видимо, будет ничья, потому как закрытие точки можно объяснить устранением недостатков согласно предписанию администрации рынка. Третий – с Натальей, здесь можно думать только о победе. Он самодовольно потянулся и посмотрел на спящую, как кот на блины...

Но Сардор оказался хреновым телепатом, Наталья под его восхищенным взглядом даже не пошевельнулась. Настроение было приподнятое, спать не хотелось, но и будить даму сердца тоже было незачем. На журнальном столике, поверх стопки детских книг и дешевых любовных романов, лежал небольшой буклет, выпущенный страховой компанией «АСКО», чье название неоднократно видел на кузовах автомашин. «Вечный именной календарь» – было написано на обложке. Сардор, удобно усевшись в кресле, стал знакомиться с утверждениями Павла Флоренского о существовании тайной гармонии между именем человека и событиями его жизни. Кто такой П. Флоренский, он не знал, но ему стало интересно, что написано про Наталью.

«Природная и родная, женственная и личная, лиричная и застенчивая», пока все было очень близко, «пылкая и снисходительная» – и это сходится, решил Сардор, вспомнив прошедшую ночь, почему-то посмотрел на свой немаленький живот, перетянутый семейными трусами. «Внешне легкомысленная, в сложной ситуации неожиданно самостоятельная» – и это соответствовало той, которая в это время открыла глаза и, сладко потянувшись, позвала его. Вмиг дочитав о Наталье, Сардор встал и подошел к улыбающейся подруге.

– «Любовь – самое утреннее из наших чувств», – громко процитировал обессиленный муж, возвращаясь к жене на одном из последних троллейбусов...

Около подъезда вместо постоянно дежуривших старушек Сардор увидел компанию молодых людей. Он уже проходил мимо них, как вдруг у лица увидел вспышку пламени. Ослепленный, а больше испуганный, отпрыгнул в сторону так быстро, как только позволяла комплекция. Фетровая шляпа упала под ноги. Дружный взрыв хохота свидетельствовал о том что шутка удалась.

– Ну ты. Хмырь, фокусник, – громко аплодировала единственная представительница слабого пола шутке, состоявшей в поджоге выпущенного из зажигалки в ладонь газа.

Сардор присел, чтобы поднять шляпу, но, выбитая ловким ударом ноги, она, подобно летающей тарелке, запарила над асфальтом в сторону соседнего подъезда.

– Долговяз, да ты Цимбаларь, – вновь одобрила девица.

– Оле, оле, оле, оле, Россия – «Спартак», – заголосил самый маленький из присутствующих, услышав имя своего кумира, и ринулся за шляпой, увлекая остальных.

Поединок отличался небывалой активностью. Сардор, в качестве бокового судьи, бегал по газону с призывами остановить матч, но игроки не слушали свистка. И только сильный поперечный пас того же долговязого в темноту пустыря охладил пыл игроков и заставил вернуться на скамейку. Шляпа, несмотря на неплохие аэродинамические возможности, улетела недалеко, и хозяин нашел её почти сразу. Обида за произошедшее душила. Он готов был размазать этого желторотика по газону, но сознание бессилия одного против стаи не давало гневу вырваться наружу.

Сардор молча, сдерживая подступавшие слезы, прошел мимо молодежи к подъезду. Что с нами сталось? Что происходит с нашими детьми и женами? Что творится с друзьями? Вопросы густо и бессмысленно-безответно, словно дождевые черви, копошились в голове.

Блажен, кто, идя с женой и завидев на тротуаре кучкующихся подростков, перейдет на другую сторону, Сардор был один и сворачивать не собирался. Не собирался также и драться, отстаивая свою честь. Таких надо вылавливать по одному. Иначе обступят, и хана... Вполне найдется ножик. Потом доказывай, что ты не верблюд, а того хуже – зашибить можно, тогда вообще не отмоешься – убил подростка. Найдутся и характеристики, и защитники, и общественность, как грибы после дождя.

– Во щи отъел, – услышал он сзади.

– Да и пузо, как на девятом месяце, – подхватила никогда не рожавшая специалистка.

– А мы в следующий раз им самим в футбол сыграем, – пообещал поклонник «Спартака» под одобрительный хохот товарищей.

Так в один момент счастливый любовник превратился в самое несчастное и глубоко обиженное «лицо кавказской национальности».

Впрочем, об адюльтере забыл начисто.

Глава 7

Еще вчера старшина выкраивал время и возможность съездить в ветеранский госпиталь. Друг залег надолго и всерьез. Наконец с утра «окно» появилось, и старшина, сунув в рукав поллитровку, а в руки взяв торт, пересек по диагонали всю Москву и теперь стоял перед глухим забором без единого намека на дырку. Подставив ящик и чудовищно раскорячившись, постоянно рискуя спиртным, он таки преодолел препятствие и оказался на территории.

Одного не учел старшина – собак. Они вывернулись из-за угла, стремительно, злобно и неотвратимо нацелившись на добычу. Пришлось пожертвовать тортом. Прижимая к груди рукав с бутылкой, старшина бросился к центральному входу, но одна из особо назойливых псин все-таки ухватила свое, а именно: клок от парадных брюк старшины.

Соломон, наблюдавший всю сцену от начала до конца, плюнул в сердцах. «Сволочи», – подумал адвокат.

Соломон Погер с детства мечтал стать военным. Он родился за пять лет до начала Великой Отечественной.

Как ни бился Погер-старший, как ни прививал любовь к портновскому делу, Соломон пошел на завод. Честно оттрубил там пять лет и подал документы на юридический. Уже с третьего курса избрал специализацию – имущественные споры. И не какие-нибудь государственные, между двумя заводами или фабриками – тогда прямой путь в арбитраж, – а самые что ни на есть непрестижные – личные. То есть споры по наследству, по разводу.

Нельзя сказать, что Соломон Погер все эти годы перебивался с хлеба на квас, но приобретенная сноровка, богатая клиентура составили ему определенный вес среди московских адвокатов. Слава бежит впереди полководца. Когда рухнула Партия с её иезуитским кодексом партийной чести и началась перестройка, Соломон оказался на коне. Заказы посыпались со всех сторон. Соломоша завел себе секретаря и помощника. Нет, он не вязался в адвокаты «на картотеке» для братвы. Зачем? Богатые тоже женятся и разводятся, а уж помирают толпами.

Сегодня он ждал порекомендованного ему мальчика, чтобы приглядеться, дать пару дельных советов и, может быть, кто знает, поручить первую самостоятельную работенку. По этому случаю Соломоша встал рано. Сварил кофе. Сам выгладил себе рубашку. Отличительным знаком Соломона Погера было то, что он относился ко всем приходящим в дом с почтением, будь то безусый юнец или заслуженный президент страхового общества. Соломон был философ и мог позволить себе пустяковое дело за ничтожный гонорар.

Итак, Соломон гладил сорочку, вдыхал запах горячего крахмала и мурлыкал под нос веселый еврейский мотивчик. Ему стало жарко. Он подошел к окну и распахнул его настежь. В комнату ворвался влажный весенний воздух, в дверь царапнулась такса Раша.

Соломон впустил животное.

– Что? Гуленьки захотела, Рашка? Уже понял. Но сегодня пойдешь гулять с Шуриком. Да, да, с Шуриком. Возьмете в магазине кефир и глазированные сырки. Ты ведь любишь сырки?

За окном во дворе упало что-то громоздкое и раздалась раздраженная гортанная речь вперемежку с отборным русским матом.

Соломон поморщился. Во дворе загружали очередной «бычок» «лица кавказской национальности».

– Сейчас мы этот боевик уберем.

Соломон с сожалением закрыл створку окна. Почти одновременно в дверях мелодично заиграл звонок. Адвокат взглянул на ручные часы и удивился. До назначенного времени оставалось ещё пятнадцать минут. Как раз чтобы надеть рубашку, галстук и поверх демократичный джемпер. Экие нетерпеливые!

Бормоча про себя ругательства, Соломон надел рубашку и не торопясь повязал галстук. Не торопился он потому, что различал клиентов и прочих по звонкам. Казалось бы, звонок электрический, но еврей улавливал в его звуках определенные интонации. Например, звонок стража порядка или начальника РЭУ для него сильно отличался от звонка клиента и уж совсем был не похож на налогового инспектора.

В дверях стоял долговязый молодой человек с портфелем типа «атташе» и в сверкающих ботинках. На улице слякоть, отметил про себя Соломон, значит, платка не пожалел. Это еврею понравилось.

– Здравствуйте, я от...

– Я знаю, от кого вы. А вас не предупредили, что назначено на девять ноль-ноль?

– Да. Но я подумал...

– Думать надо до процесса, во время процесса и Сбербанке. Наперед скажу: если назначено на деть ноль-ноль, то и приходить надо в девять ноль-ноль, а не без пятнадцати и не пятнадцать минут после. Это же элементарно. У вас часы есть?

– Есть.

Молодой человек вытянул запястье и продемонстрировал золотой хронометр.

– Богато, – хмыкнул Соломон. – Напрокат?

Стажер густо покраснел.

Соломон ткнул пальцем в уголок платка, случайно высунувшийся из кармана стажера.

– Это я к тому, если не можете позволить себе после протирки ботинок выкинуть носовой платок, значит, остальное напрокат. Не надо хвалиться перед клиентами. Репутация зарабатывается не этим. Даже не обстановкой в офисе. Взгляните. Немодно, но добротно. А это вселяет уверенность. Конечно, если в будущей работе рассчитываете ориентироваться на определенных клиентов, то и обстановка должна быть другая. Мои клиенты – люди с достатком. Они не летают на субботу-воскресенье в Египет. Зато знают, куда вкладывать деньги.

Стажер вынужден был согласиться. Действительно, мебель не поражала роскошью, зато за рабочим столом стоял компьютер последней модели, в углу цветной принтер и ксерокс, машинка для брошюрования. Целую стену занимал встроенный шкаф, за створками которого затаились папки. На столе лежали Тора, Библия и Коран.

– Прошу прощения...

Соломон опомнился и схватил утюг. Крайне неприятно стало еврею, словно стажер подсмотрел, как он моется.

– Ну-с, молодой человек, и что же подвигло вас на адвокатское поприще? Родители?

Стажер кивнул.

– С одной стороны, это, конечно, хорошо, но с другой – никуда не годится. Впрочем, когда и из чего еврею приходилось выбирать? Вы что-нибудь смыслите в оружии?

– Относительно, – удивился стажер.

– Это плохо. Запомните, молодой человек, к делу надо относиться с ответственностью. Если мы не можем быть профессионалами во всех областях человеческой деятельности, то хотя бы иметь представление о них должны. Пройдемте сюда. Это моя гордость.

Соломон пропустил мальчика в маленькую комнату, где три стены занимали стеллажи с книгами. Корешки с золотым тиснением произвели на стажера должный эффект.

– Возможно, вас ждет разочарование. Здесь нет художественной литературы. Только справочные издания. И ради бога, прошу ничего не комментировать. Ваша задача – слушать.

Может быть, Соломон Погер и продолжил бы педагогический экскурс, но в дверь позвонили.

– Это Шурик. Мой секретарь. Раша, Раша, Рашка! – позвал адвокат. – Гулять!

Откуда ни возьмись вывернулась такса и, бешено стуча крысиным хвостом по полу, по бокам, по ногам хозяина, воззрилась на дверь.

– «Когда вы радуетесь, вглядитесь в глубину своего сердца, и вы увидите, что ныне вы радуетесь именно тому, что прежде печалило вас. Когда вы печалитесь, снова вглядитесь в свое сердце, и вы увидите, что воистину вы плачете о том, что было вашей отрадой». Я вас беру, молодой человек. Идите в Ленинку. Своей библиотеки у вас, как я понимаю, ещё нет. Моей будете пользоваться в исключительных случаях. Так что учитесь в Ленинке. И каждый день по афоризму древних наизусть. Помогает.

Он выпустил стажера и Рашу на лестницу, где собаку безропотно ждал секретарь. Сегодняшняя работа начиналась для него, как обычно, с выгула таксы. Вечером собаку выгуливал сам хозяин.

Открылась дверь лифта, и на лестничную площадку вывалился старик в поношенном коричневом пальто с когда-то барашковым воротником.

– Соломон Погер? – просипел старик простуженно. – У меня к вам дело.

– Господин Погер не принимает. Приходите в пятницу с двух до четырех, – предупредил секретарь.

Неужели примет, подумал стажер и инстинктивно попятился. От бомжа разило вином и немытым телом.

– Мне нужно сейчас, – настаивал бомж, – у меня есть деньги. Я собрал.

Он протянул свернутые в трубку и перехваченные резинкой деньги разного достоинства. Сумма гонорара Соломона никогда не выражалась в таких цифрах. Даже в худшие времена. Но это все, что было у бомжа, и Погер оценил.

– Уходите сейчас же. Вам сказано. Я вызову милицию.

Секретарь, однако, не рискнул взять бомжа за шиворот и столкнуть с площадки, освобождая себе, собаке и стажеру дорогу.

– Подождите, Шура... Вот что, любезный, у вас имущественный спор? – спросил Соломон.

– Я – король Лир, – подтвердил бомж.

– Тогда, любезный, вы слышали моего секретаря, сходите-ка в баню, попарьтесь, побрейтесь, соберитесь с мыслями и ко мне. Держите...

И Соломон Погер вытащил из кошелька сто рублей.

Удивлению стажера не было предела. Он покидал будущего учителя со смешанным чувством восхищения и непонимания. Такого на юридическом факультете Гуманитарного университета не преподавали.

Глава 8

Иванов проснулся за полдень. Долго и бессмысленно смотрел в потолок, надеясь найти там ответы на массу мучивших его, словно с похмелья, вопросов.

И не находил. Сон ли это был? Явь? Если явь, то Вадик поступил с ним, мягко говоря, не очень корректно. Ну явился хозяин дачи, ну пришлось прыгать в окно, но мог же он хоть одежду выкинуть как-нибудь...

Стыда никакого Николаи не испытывал. Наоборот посмотрев на фотографию жены на стене, равнодушно отвернулся. Это первые дни в так называемый медовый месяц она ещё трепыхалась в кровати, изображая крайнюю степень удовольствия, но до того неумело и некрасиво, не как в кино, что муж раскусил сразу. Раскусив, пожалел и себя и её. Видно, не дано. А раз не дано, не стал и принуждать.

По тишине в квартире Николай понял, что жена ушла на работу. Даже будить не стала. Ладно. Перетопчемся. Впрочем, он и не встал бы. Не развалятся. Действительно, производство от его отсутствия не встанет. Просто одним трепачом в курилке меньше. Нет, у него, конечно, были дела, были обязанности. Они ещё вчера казались важными. Еще вчера считал, что без него никто не разберется. Но вот сейчас лежит и ясно понимает, что разберутся и ничего не остановится. Точно ведь. Все будет идти своим чередом.

Другой бы расстроился. Иванов, напротив, повеселел. Дотянулся до телефона и совершенно бодрым, не больным голосом поведал начальнику, что подхватил остаточный грипп, сипит горлом и температурит. Выполнив сию несложную операцию, он прошаркал на кухню и остолбенел. В углу, между раковиной и тумбой, на мешковине, которую хозяин метил на починку дивана, лежал громадных размеров пес с отвисающими щеками и большими грустными глазами.

Будто молния сверкнула под костями черепной коробки Иванова. Он моментально вспомнил ночь, пса у забора в окружении своры бездомных собак, то, как совершенно бесстрашно отобрал у него коровий мосел и угостил творогом. Иванов открыл дверцу холодильника и обнаружил пустую полку. Значит, все это правда. Да как же он осмелился такую животину домой приволочь? И ведь пошла. Не укусила. Потом Иванов вспомнил, что со вчерашнего вечера все его существо проживает в новом качестве, и успокоился. Видно, у собаки тоже в жизни последнее время происходили большие перемены, раз она так просто пошла за чужаком. Постой, да у неё ошейник есть. Или у него? У него.

– Давай-ка вылезай... Зверь. Давай, давай, маэстро, ваш выход.

Гигант по-человечески вздохнул, поднялся и вынес тело на центр кухни. Сразу стало тесно. Иванов рискнул погладить пса по голове. Ему тут же показалось, что животное улыбается.

– Ну-ка, давай посмотрим, что у тебя на ошейнике... Ничего. Ты беглый, что ли? Как звать-то тебя, зверь?

Пес утробно гавкнул, и Иванов отскочил, больно ударившись о дверную ручку.

– А вот это напрасно. Здесь стены тонкие. В одном конце дома в сортир пошел – весь подъезд в курсе. Что же мне с тобой делать? Объявление давать? Жрешь, наверное, по ведру в день. Может, за это и выбросили. Что-то не похоже, чтобы тебя по прежнему месту жительства кто-то обидел. Такого обидишь. Верно говорю, зверь?

Пес снова гавкнул.

– Ну вот, мы же договорились... Постой, может, тебя зовут так? Зверь! Пес открыл пасть.

– Тес... Не гавкать. Я уже все понял. Может, ты дрессированный? Сидеть. Надо же. Сечет. Посмотрим, что у тебя с ногами...

Шерсть на внутренней стороне ляжек вылезла клоками, и кожа на пролысинах шелушилась. Одно яичко распухло до величины среднего грейпфрута. В углах глаз скопилось неимоверное количество загустевших пленок.

– М-да, даже мне, непосвященному, понятно, что тебя, братец, надо лечить.

И все-таки Иванов им любовался. Несмотря на то что Зверь был изрядно потрепан, худ, килограммов шестьдесят, прикинул Николай, но чувствовались в нем порода, достоинство и сила. Такой при надлежащем уходе обещал стать красавцем, а уж защитить себя и хозяина мог без разговоров. То есть без пустого тявканья. Да, такие набрасываются молча. Им устрашать не требуется.

Иванов вспомнил своих соседей. Как чванились они, выгуливая своих питомцев. Клан. Настоящий клан. В доме двенадцать подъездов. В каждом подъезде по двенадцать этажей. На этаже по шесть квартир. В каждой третьей собака. Подсчитать страшно. Каждое утро и каждый вечер, а кто и ночью, разбившись по породам, а то и просто по размерам, по привязанности собак или интересам хозяев, они важно шествовали позади своих питомцев и мысленно плевали на простых смертных. У них специфические разговоры о вязках и достоинствах пород, о собачьих болезнях и радостях, так, словно на поводках не животные, а полноправные члены общества. Еще немного, и хозяева в своем маразме выйдут на демонстрацию и потребуют для подопечных избирательного права. А корм? О, это лебединая песня. В рыбе много фосфора. Сырое мясо сейчас никуда не годится. Не дай бог дать им трубчатые кости, могут поранить желудок... В стране, едрена корень, разруха, а они о собачьем желудке пекутся. В Корее этих собак в ресторанах под соевым соусом подают. Войны на них нет. Пожрали бы любимцев за милую душу, и вся любовь. А срут?.. Весной там, где высились сугробы, отвратительное месиво из завозного чернозема и собачьего дерьма. И отпускают с поводка без намордников. От станции по пустырю ходить страшно. Когда-то здесь собирались делать парк. Иванов мечтал: вот займутся деревья и кусты, скроют безобразный котлован с началом фундамента недостроенного бассейна и будет здесь маленький парадиз, то есть рай. Ведь когда переехали, на пустыре можно было подосиновики собирать, а теперь пустые бутылки да собачье дерьмо.

Иванов ненавидел собачников. Но с недавнего времени, а именно примерно двадцать четыре часа уже, с тех пор как с ним произошло перерождение, вдруг обнаружил, что злоба куда-то исчезла. Более того, в нем начала бродить и смутно оформляться крамольная мысль. Пока ещё не нащупал, но она уже была готова вот-вот вылупиться из скорлупы условностей и устаревших формулировок.

Он порылся в холодильнике и наткнулся на сосиски. Виолетта, конечно, голову оторвет, но у него есть загашник. Спустится в магазинчик, благо лавка находилась прямо на первом этаже дома, купит эти вонючие сосиски и положит на место. А если серьезно, чем этого гиганта кормить, Иванов совершенно не представлял.

Николай вспомнил сослуживца. У того был боксер. Набрать номер – дело нескольких секунд.

– Гарик, слушай и не перебивай. Сделай вид, разговариваешь по работе... Да, это я. Да никакого насморка. Посмотри, там Люська параллельный не взяла?.. Отлично. Я тут пса подобрал. Да. Собаку. Нет, не дворовую. У неё ошейник. Породистая... Твой боксер ей по локоть. Килограммов шестьдесят, может, семьдесят. Щеки висят, окрас коричневый, кожа на шее болтается. То ли обморожен, то ли ещё что, короче, у него изнутри на задних ногах воспаление, кожа шелушится. Язвы. И одно яйцо с дыню «колхозницу». Глаза в парше какой-то... Конъюнктивит? Это же у людей... Триппер? Ну ты даешь. Нет, я объявление дам, но, по-моему, он с какой-то дачи деру дал. Понимаешь, я таких по телику видел – охранники. Только этот больше и добрый... Это он ко мне добрый? Может быть. Так что делать-то? Нет, ещё не гадил. Я ему мешок подстелил. Все равно выводить? Ладно, ночью выведу, пусть терпит. А куда звонить? А если никто не придет? Ветеринара... Глазные капли? Есть, кажется. Слушай, чего он жрет? Все? «Геркулес», макароны, костный бульон... Да, записал... Что? Люська заинтересовалась? Ну бывай, я ещё позвоню к концу рабочего дня...

Иванов положил трубку и задумался. Еще во время разговора мысль, которая раньше только проклевывалась, окончательно оформилась. Он оставит собаку. И никаких объявлений. Виолетка перетерпит. Ничего с ней не случится. Возьмет работу на дом. Никаких денег из семейного бюджета. Пусть заткнется. Зато всем этим ухарям с их шавками покажет, где раки зимуют. Нет. Травить не будет. Сами поймут, кто такой Иванов.

Николай залез в шкаф, где жена хранила лекарства, и начал рыться в ящиках. И ведь не болеет никогда, а снадобий на все случаи жизни. Дорогие и не очень, народные и от самых престижных швейцарских фирм. В другой раз Иванов молча проскрипел бы зубами, но теперь даже обрадовался. Он нашел и капли, и специальную мазь при ожогах. Она покрывает кожу тонким блестящим слоем, застывая корочкой, выполняет функции самой кожи, пропуская внутрь кислород и абсорбируя бактерии. То, что нужно.

С некоторой опаской опустился перед Зверем на колени и начал уговаривать того не кусаться. Гигант все понял. Безропотно дал закапать в глаза капли. Перед тем как капать, Иванов чистой тряпкой выковырнул пленки из углов глаз. Потом принялся за ноги. Гигант отвернулся и смотрел в сторону. Совсем как человек во время операции без наркоза. По крайней мере, именно так представлял себе поведение человека Николай. Он отогнул заднюю ляжку и густо выдавил на внутреннюю поверхность прозрачный послеожоговый гель. Размазывать не рискнул – само растечется.

– Ладно, ты поспи, а я одна нога здесь, другая там – в магазин за «геркулесом» и костями. Сторожи, – шутливо добавил Иванов и, прихватив сумку, вышел из дома.

Он спустился на первый этаж и вышел из подъезда. Утренняя хмурь разошлась, и в небе сияло солнце. В лужах купались воробьи, и у Иванова стало по-настоящему хорошо на душе. Голубые вставки на фасаде дома-корабля приятно гармонировали с небом и настроением новоиспеченного собачника. Он направил стопы к третьему подъезду, где в обычной квартире первого этажа располагался небольшой продовольственный магазинчик. Уж что-что, а «геркулес» там должен быть. За костями придется идти квартал, но он осилит.

Николай подошел к третьему подъезду. За перила был привязан ротвейлер. Он покосился на Иванова и равнодушно зевнул. В другой раз Иванов только обрадовался бы сему факту. В другой, не в этот. Смотреть на меня не хочешь, собака, я для тебя никто. Пустое место. Но ничего, ничего. Пожалеешь еще, мелькнуло в голове Николая, и он бочком поднялся по лестнице.

Как и следовало ожидать, в магазине находился хозяин ротвейлера. Валера о чем-то задушевно беседовал с продавщицей. Николай постарался сделаться незаметным и разглядывал витрину, не вмешиваясь в разговор, хотя вполне мог попросить пару пачек «геркулеса» и макарон. Взвешивать не надо. В конце концов, он покупатель, а не праздный трепач. Но не сделал этого. Просто стоял и разглядывал витрину. Разок Валерий обернулся, и Иванов успокоил его, мол, выбираю.

Валерий закончил разговор и пошел к выходу, равнодушно, как и его ротвейлер, скользнув взглядом по невыразительной фигуре Иванова.

Скотина, подумал про себя Николай. Он посмотрел на продавщицу. Маша, кажется, и попросил «геркулес», макароны и кило сосисок. Заметил, что под очками та скрывает фиолетовый кровоподтек.

– Бодягу надо приложить. Хорошо помогает, – посоветовал он.

– Что? – не поняла та.

– Я говорю, бодягу на глаз...

– Берите... Что еще?

– Ничего, – удивился её тону Иванов, чего она как с цепи сорвалась, я же как лучше хотел...

Невдомек было Иванову, что Маша все утро переживала за свой фонарь под глазом, надеялась, что хорошо замаскировала. Час перед зеркалом, а все равно как напоказ. Культурный человек хоть вид сделал бы, что незаметно, а эти лезут. Валера ладно, свой. А этот-то поскребыш куда?

Николай, оскорбленный в лучших чувствах, побрел в большой магазин за костями. Встал в отдельную очередь среди пенсионеров. Здесь у него тоже вышел казус. Он думал взять без очереди. Кому они нужны-то? Но оказалось, что за костями отдельная очередь. Пенсионеры. Подозрительно пахнущие щетинистые люди. И он среди них. Иванов стоял с таким видом, будто берет по меньшей мере три килограмма антрекотов. Ему почему-то стало стыдно.

– Три кило... Мне для собачки. Бульон, знаете... Очень полезно, – зачем-то объяснил он всем свою покупку.

Сзади заворчал бомж. Что-то вроде «самим не хватает, а тут собакам берут, становись в конец, людям не хватит». Это «людям» окончательно добило Иванова. Это они-то люди?

– Где занял, там и буду стоять, и вы мне не указ, – отрезал Николай.

– Всем хватит – и людям, и животным, – миролюбиво успокоил очередь мясник.

Надо с этим парнем дружить, подумал про себя новоиспеченный собачник, наверняка наши все дружат. Так в мыслях начиналось перерождение обычного Иванова в хозяина большой собаки.

Настроение вновь вернулось в свое утреннее русло, и ноги сами понесли Иванова домой.

Иванов поднялся на этаж и здесь обнаружил свою супругу. Она сидела на подоконнике и свирепо надулась при виде мужа.

– Ты что тут делаешь? Ключи забыла?

– Я ничего не забыла. Я отпросилась. Это ты забыл, что тварь такую привел. Она меня чуть в куски не разорвала.

Николай с ужасом вспомнил, что в квартире оставалась собака. Но откуда же он мог знать, что Виолетта отпросится?

– Откуда мне было знать, что ты отпросишься? – так и сказал Иванов. – Надо предупреждать.

– Я теперь в собственную квартиру не попаду? Предупреждать.

– Не собственная.

– То есть?

– Не приватизированная. А собака что, собаке я дал задание охранять. Пойдем.

Он решительно вставил ключ в замочную скважину. Открыл дверь. В маленькой прихожей стоял Зверь, задрав огромную голову, и смотрел на Иванова внимательными глазами.

– Ты что же это, братец, своих не пускаешь? А ну погладь его. Погладь, не бойся. Зверь, это своя. Своя, понимаешь?

Иванов без всякого чувства приобнял жену за плечи и продемонстрировал любовь. Собаку не обманешь, но, похоже, она поняла, что имел в виду новый хозяин.

Виолетта осторожно протянула руку и потрепала Зверя по загривку. Зверь развернулся и, щелкая когтями по паркету, убрался на кухню.

– Вот видишь... Все понимает и сторож отличный.

– Что у нас красть?

– А музыкальный центр?

– Ему сто лет в обед.

Иванов подумал, что действительно, музыкальный центр не аргумент в пользу того, чтобы Зверь остался в квартире навсегда. Слава богу, хоть не зарычал на Виолетту. Когда Иванов объяснит, что собака престижная, Виолетта поймет. Будет о чем трепаться с подругами. Только на это и рассчитывал Иванов, а пока прошел на кухню, выгрузил продукты и, выбрав самую большую кастрюлю, поставил кости на газ.

– Вечером я его прогуляю. Попозднее, а то порвет ещё какую-нибудь главку! – крикнул он жене с кухни.

Виолетта сразу села на телефон.

Николай в щелочку некоторое время понаблюдал за ней, а когда услышал – «ты представляешь себе, не пустила, меня не пустила, стоило моему на неё цыкнуть, и как шелковая», – понял, что все будет в порядке. Хотя бы на первых порах. Подруги подогреют интерес. К тому же не надо теперь даже изредка выполнять ненавистные теперь супружеские обязанности, уж он-то постарается гулять со Зверем подольше, пока жена не уснет.

На Иванова снизошло спокойствие и блаженство.

Он смотрел, как закипал бульон и на поверхности появились золотистые пятаки жира. По кухне разносились тяжелые запахи.

Зверь наблюдал за каждым движением хозяина.

Глава 9

Назвавшись королем Лиром и получив сторублевую купюру, Евсей не стал расстраиваться. Он давно наблюдал за Соломоном, и адвокат ему нравился. Отрывочные сведения, обрывки фраз кумушек у подъезда и клиентов Погера, садящихся в личные автомобили, позволили сделать вывод о въедливости, а главное, порядочности еврея. Пусть будет что будет, решил Евсей. Адвокат был его последней надеждой.

Евсей вышел из подъезда и направился на пустырь. Утренний развод бомжей он пропустил. Их компашка в составе семи человек каждое утро, как в армии, проводила распределение занятий на день. Еленку со Светкой отправляли к Нечаянной Радости в Марьину Рощу. В преддверии большого религиозного праздника на паперти можно было хорошо заработать. Кривой, бывший вор-карманник, выпущенный по возрасту и сбежавший из дома престарелых где-то под Вологдой, направлялся на Баны (три вокзала: Казанский, Ярославский, Ленинградский) вспомнить старое, а заодно принести в кассу свою лепту. Гашек и Фишер ушли на пакгаузы. Авось подвернется разгрузить что-либо. Хруст пребывал в свободном полете. Это значит центр, это значит тащи все, что плохо лежит. Повезет – найдет в транспорте оставленную сумку. Правда, последнее время предупреждают, чтобы пассажиры не забывали, но все объявления – мертвому припарки. Еще никто не подорвался, но если неделю-другую колесить по кольцу, две-три сумки можно надыбать. Однажды попался даже портфель с документами. Они его вернули, и клиент был счастлив.

В свободном полете из-за своих адвокатских историй оказался и Евсей.

Евсею надо было только позавтракать. Он наметил для себя ВВЦ. Всесоюзный выставочный центр мог гарантировать немного, но стабильно – сотни ларьков, лотков и питейных заведений на свежем воздухе торговали пивом, а вот посуду сами не принимали. Тут главное – объемистая сумка и тайник. Тайник нужен для того, чтобы постоянно не таскать с собой всю посуду, а время от времени опоражниваться для нового захода на цель.

Пятница завтра. Завтра Евсей и побанится. А пока, пока Евсей дошлепал до котлована с началом фундамента, спустился вниз и выбрал для завтрака один из отсеков. Может быть, по замыслу проектировщиков здесь должны были размещаться душевые. Еще в подъезде бомж прихватил стопку сухих рекламных листков, и теперь они стали хорошей растопкой для его небольшого костерка, на который водрузил чайник, а из кармана достал консервную банку – мясо цыпленка в собственном соку. Выкинули на помойку из магазина после торговой инспекции как некондиционный товар. Срок годности просрочен.

Евсей пошарил по карманам в поисках ножа. У него был фирменный швейцарский ножик из тех, что выдают швейцарским альпийским стрелкам и полицейским: два лезвия, штопор, консервный нож, шило, отвертка, ножницы, щипчики для обдирки проводов и многое, многое другое, назначение чего он не знал сам. Нож Евсей нашел месяц назад, и Кривой слезно просил его уступить. Давал немалые деньги – триста рублей. И вот теперь нож пропал. Не иначе как Кривой. Теперь, наверное, отточил его до бритвенной остроты и режет где-нибудь сумки у трех вокзалов. Попадется, и нож отнимут, и накостыляют. Хотя что его осуждать. Из шестидесяти лет – сорок за решеткой. Там и школу прошел, и туберкулез схватил.

Евсей раздул огонь и уставился на него как сомнамбула. Говорят, в огне живут саламандры. Бомж представлял их себе в виде золотистых тритонов с улыбающимися женскими лицами.

Женские лица...

Женские лица преследовали его повсюду.

Евсей, он теперь даже редко вспоминал собственное имя, женился в младенческом возрасте, на прекрасной женщине-комсомолке, которая родила ему трех девочек. Евсей тогда служил инженером на горно-обогатительном комбинате. Все в Советском Союзе думали, что мы никогда в жизни не будем добывать вольфрам, а закупим его в Индии, на самом же деле вовсю добывали, прикрываясь геологическими изысканиями. Так вот, Евсей придумал «грохот», который поверг случайных англичан и американцев в состояние столбняка – ничего подобного по КПД нет и не будет ни в одной из развитых капиталистических стран. Евсею предложили возглавить производство, продать патент. Евсей отказался. А потом пришла перестройка. Проводили игры. Принимали решения. Словом – парламент. Тогда всех сокращали. Но это в прошлом. Он вдруг как-то сразу увидел, что баба его, не в пример райкомовским, и одевалась хуже, и готовила, как баба. Словом, подставили ему деваху из Кустаная. Вот так, ничего не понимая, прежняя баба осталась на бобах и с детьми, а инженер, придумавший «грохот», при новой жене с девочкой. А потом перестройка закончилась. Всем в правительстве вдруг захотелось покупать вольфрам у Индии. И начали покупать. «Грохот», удививший зарубежных заказчиков, сгнил. Знаете, как гниет железо? Кислород всему виной.

Евсей отдавал им все.

Если бы не эта проклятая болезнь... Амнезия...

И вот теперь Евсей сидит в бассейне, варит себе какао из пачки, найденной на помойке у универсама. Вполне хорошее какао.

У него лично было несколько версий собственной жизни, и состояли они из кусочков.

Он сначала отдал квартиру. Как не отдать, ведь ушел к молодой. Потом дачу под Чебоксарами – дочерям. Одна уехала в Лиепаю, другая в Донецк. Но жизнь не покерный расклад, это в картах жизнь можно придумать, в жизни придумывать нечего. Все уже придумано до нас. Расклад для Евсея был запрограммирован ещё Шекспиром – его кинули. Молодая жена сошлась с шофером управления, он, как витязь, оставил ей все, а оставшись один на один с узкоглазой действительностью, запросился в родные края.

Родные края встретили Евсея сурово – в лице коменданта общежития Костромского речного пароходства. По вечерам пили водку, били бутылки о фанерные перегородки и приводили сомнительных женщин. Евсей был далек от такого времяпрепровождения, но все равно заставляли участвовать. В принципе никто и никогда не интересовался, о чем думает бывший инженер. А он разрабатывал для пароходства новый план выхода из кризисной ситуации.

Короче, Евсей разругался и здесь. Его попросили съехать. Он подался на турбинный завод. Здесь без разговоров включили в комиссию по приемке. Дважды побывав на испытаниях, составил бумагу, в которой резко осудил членов комиссии. Что за этим последовало? Правильно. Тогда Евсей решил вернуться домой, попросить у бывшей жены комнатенку и проживать на пенсию. Однако его не приняли. Больше того, ткнули носом в им же подписанную бумагу.

И Евсей поехал в Москву искать правду. Деньги на первое время были, и он расположился в гостинице. В кабинетах встречали любезно, отказывая, улыбались.

Его промурыжили два года. За это время успел сносить выходной костюм, потратить все накопления и приобрести стойкий иммунитет на улыбку. Пойти бы сразу в адвокатуру, предложить, когда было что... Но жизнь ничему не научила Евсея, и только начавшиеся странствия доказали тщетность всех устремлений. Против бумаги человек ничто.

Евсей задумался и чуть было не упустил взвар. Чертыхнувшись, налил. Сел, как в каком-то фильме, и помолился. Молился как умел. Евсея радовало уже одно то, что есть какао и есть огонь.

– «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божьими.

Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное.

Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески несправедливо злословить за Меня.

Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас».

Евсей налил напиток и пригубил. Несмотря на все что перенес, бомж радовался только оттого, что мир кругом вот-вот зазеленеет. Почки на вербах покрылись рыжей пыльцой, и его, Евсея, никто не убил.

– Альберт, Альберт! – разносилось над пустырем.

Это подполковник ищет своего шпица, решил бомж.

После того как Соломон дал ему твердый совет, мысль пойти в баню целиком и полностью подчинила себе всего Евсея. Он потрогал фуфайку, и сторублевая бумага отозвалась ласковым хрустом.

Он ездил в Донецк. Другая страна. Другие законы. В поезде сперли паспорт. Кому был нужен – непонятно. Во всяком случае, Евсея ссадили. Без документов не прокомпостировать билеты.

Все-таки в Донецк он добрался. Встретили как полагается. Евсей за неделю съел столько сала, сколько не ел за всю свою жизнь. Но вечером третьего дня случайно услышал разговор между своей дочерью и её мужем. Выходило, что старик загостился. Он-то, мятежный, хотел как лучше. А оно вона как...

В Лиепаю не поехал вовсе. Зачем? Снова услышать, что никому ничего не жалко? Ну сколько он съест? Евсей никогда не задумывался, что для жизнедеятельности организма нужны калории. Еда. И только теперь, когда очутился в состоянии невесомости, каждый батон хлеба приобрел свой первоначальный смысл.

Евсей вскрыл банку с мясом цыпленка и понюхал. Не то чтобы боялся умереть, умрет, и прах с ним, просто корчиться не хотелось. Больше всего он любил желе. Дрожащую субстанцию, которая таяла во рту и оставляла ощущение полноценности жизни.

Когда Кривой рассказывал о тюрьме, Евсей всегда удивлялся делению по признаку: работаешь – мужик, не работаешь – больше достанется. Но самое страшное – никому нельзя верить. Есть записные трепачи. Они в камере чуть меньше шестерок. Вспоминают. Зэки любят слушать. Всю шелуху сразу отметают. Он. Она. Любовник. Драл он ее? Если не драл, об чем базар? Нет, если бы всех, кто советует, как лечить и чем, если бы все, кто советует, как забивать голы, если бы всех, кто скажет, как написать ту или иную книгу, слушать – надо садиться и писать новую библию.

– Альберт... Альбертик...

С ума, что ли, сошел? Тварь поганая. В прошлый раз этот Альбертик чуть не опрокинул таз с костянкой. Они бульон варили. Засранец.

Евсей поковырял в банке и не нашел никакого удовольствия. Если взять, к примеру, правительство, то он бы решил все по-другому.

Надо было идти на ВВЦ и отрабатывать. Евсей – человек с правилами. Он не может просто взять из общего котла и съесть. Сто рублей на баню. Можно, конечно, пригласить Фишера и Гашека, но тогда это будет не помыв, а размазывание грязи. У Евсея был хороший товарищ, такой же, как он. По несчастью. И жил при бане. Бабки носил своим детям. А дети не принимали. То есть деньги принимали, а банщика не пускали. Стеснялись.

Что же это в мире делается, если дети собственных отцов стесняются?

Когда все уходили, они запирались, раскочегаривали печку и мылись всласть. Вспоминали. Иногда случалось пиво и рыбка. Тогда был полный помыв.

Евсей готов был поделиться последним с любым, кто хоть как-нибудь утешит и скажет неправду про дочерей.

Бомж был глуп.

Никто и никогда, со времен Авраама, никого не жалел.

Евсей вытер слезящиеся глаза и посмотрел на небо. Он думал, что все ответы найдет там. Но на небе ничего не было. Ни одного Божественного знака.

– Уйду я от вас...

Глава 10

– Альберт! Альберт!.. Альба!..

В безутешном горе бродил подполковник по бывшему парку. Он сходил на местное телевидение, где равнодушная деваха выслушала пространные стенания по поводу пропажи собаки, записала окрас, породу, приблизительное время пропажи, хотя бывший военный точно указал часы и минуты. Потом вернулся в опустевшую квартиру, включил телевизор и, дождавшись времени вещания кабельного телевидения, был сильно возмущен тем, что из белого Альберт превратился в пятнистого, а из шпица-кобеля в шпица-суку.

Ничего в нашей стране не меняется. Продавцы, которые, казалось бы, кровно заинтересованы в том, чтобы продать товар, не улыбаются и хамят. В поликлинике тебе ни за что не поставят пломбу из иностранного материала, так как ты пенсионер и обслуживать тебя должны бесплатно, а за бесплатно только кошки на помойке плодятся.

Плюнул подполковник и пошел на пустырь.

– Альберт!.. Альберт!.. Альба!..

На пустыре, как всегда в марте, было грязно, зябко и неуютно. Ни один идиот не прогуливал собак. Больше того, никто из «классиков» не вынес мусор,

Откуда-то тянуло запахом какао. Бубнов собрал все свое самолюбие в кулак и пошел на запах. В канаве сидел бомж. Людей, которые в жизни ничего не смогли сделать и оказались на улице, подполковник не любил. Больше того, никогда не подавал нищим, считая, что, если уж ты родился в СТРАНЕ СОВЕТОВ, соответствуй.

Никогда в жизни у подполковника внутренних войск не было такого чувства, что его надули. Он всегда знал, что командир встает с женщины в шесть утра. Следовательно, заместитель должен вставать на половину часа раньше. И никак иначе. Иначе разрушится вся армейская жизнь. А тут сидит человек и варит на костерке какао.

Пустырь.

Собака пропала.

А он варит.

– Собаку мою не видал?

– Какая из себя? – вопросом на вопрос ответил бомж.

– Брось придуриваться, меня здесь все знают. И шпица моего не хуже.

– Шпица вчера видел. Сегодня нет. Садись. В ногах правды нет.

– А пожалуй, и сяду. Намотался. Сам-то откуда?

– Долгая история. А тебе правда интересно?

– Время есть.

– Раз есть, тогда слушай. Только я издаля начну. Ты «Короля Лира» читал?

– Не довелось.

– Тогда вдвойне интересней. У одного мужика было три дочери и одно королевство. Он взял свое королевство и поделил на три части. И роздал.

– Дочери – это хорошо. Сыновья тоже, но они, мне кажется, как жильцы потом живут. Пока нуждаются в мамкиной сиське и папкиной защите, ещё ничего. Забавные. А потом... Квартиросъемщики на полном пансионе.

– В том-то и вопрос. Вздумал этот Лир жить у всех по очереди. Пенсия... А зачем он им старый да дряхлый и без королевства? Усек?

– Ладно. Понял тебя правильно. Только что ты за королевство имел, чтобы из-за него такая перетурбация совершилась. Зовут-то как?

– А я уж и не помню. Здесь все Евсеем, а раньше... Владимиром Евсеевичем.

Бомж пошевелил губами, как бы пробуя имя на вкус.

– И был я главным инженером горно-обогатительного комбината. У меня машина черная была. Квартира. Жена, дочери и любовница. К ней потом и ушел.

– Как же ты всего лишился?

– Рак у меня двенадцать лет назад обнаружили. Ну, я и отписал все второй своей.

– А рак?

– Не иначе в МВД служил или в «конторе». Одни вопросы. Медики наши долбаные анализы перепутали. Мало один раз, в столицу поехал, и там бардак. Потом один дотошный аспирант, он на мне практиковался, докопался-таки. Не рак. Год я по больницам потерял. Вернулся домой, а мне – вот бог, а вот порог. Она себе помоложе завела. Пустился во все тяжкие. Деньги были. Мы ни в горе, ни в радости пить не умеем. В какой-то компашке дали мне по голове пузырем, очнулся – ни денег, ни документов и не помню ничего. Ни кто я, ни что я.

– Амнезия.

– Врачи сказали, что память вернется, но не сразу.

– Вернулась же.

– Я из больницы сбежал. Думал, похожу по городу, вспомню, может, чего. Оказывается, в другой город меня занесло, за двести кэмэ. Вот и не узнал. Четыре года ходил, как человек Никто. Со справкой. И покатилось все под откос. Страна развалилась. Теперь мои бывшие в другом государстве.

– Писать надо было.

– Кому, мил-человек? Я за эти годы так изменился, родная мать не узнает от такой жизни. Ты думаешь, мне лет семьдесят? А я моложе тебя.

–М-да... Что ж с собакой делать? Ума не приложу.

Евсея не удивила странная реакция подполковника на рассказ. Он уже привык к тому, что люди стали черствее, а к таким, как он, и вовсе.

Впервые из головной мешанины Владимир Евсеевич вычленил для себя собственную историю. Да как ловко вычленил!..

– Пес-то хоть ничего?

– Характер, я тебе скажу, ещё тот.

– Да слыхал я, как вы на прогулке лаетесь.

– Веришь – нет, я ж офицеров гнул-ломал-воспитывал, а этот ну никак. Неподдающийся.

– Характер. Ты походи.

– Похожу. Как тут выбираться?

– В соседнем отсеке лестницу приспособили, но осторожней, не закреплена.

Подполковник пошел, куда указали. Он тоже мог кое-что порассказать, но делиться с бомжом, даже такой удивительной судьбы, не хотел. В их военной среде не положено сопли распускать.

Глава 11

До Всероссийского выставочного центра Евсей добрался на автобусе. Из всех видов муниципального транспорта он больше всего любил ездить на автобусе. Почему так, и сам не знал, но однажды, задумавшись над этим вопросом, не нашел на него точного ответа. Эта любовь подсознательна, но связать её с прошлой жизнью не представлялось возможным по причине отсутствия тогда автобусов. Метро вроде бы быстрее, комфортабельнее, температура более-менее постоянная, а все равно выбирал автобус, будь то лютые морозы или невыносимый зной. Вероятно, будучи человеком вольным, он и транспорт любил тот, который имел возможность быть самостоятельным и не бегать, как собачка, на поводке. Правда, многие не разделяли его точку зрения. Евсей же говорил, что дышать чужими миазмами не согласен, хотя от самого порядком пованивало, особенно зимой, когда не было под боком ни речки, чтобы постирушку устроить, ни теплого подвала с краном. Ну а в последнее время, с появлением на улицах города мерседесовских автобусов, и говорить не о чем.

Именно в таком автобусе подкатил к главному входу Евсей. Миновав шеренгу молодых и не очень молодых торгующих всякой всячиной женщин, он направился по аллее к центральному павильону, за которым находилась первая точка постоянного маршрута. Денек не сулил большого сбора из-за погоды, но пройти дистанцию надо.

– Гамарджоба, – поприветствовал Евсей уже немолодого кавказца, торгующего шашлыком и напитками. – Как дела, Гиви?

– Сам видишь, дорогой, какой день, такие и дела. Возьми вон там, за палаткой, пяток белых со вчерашнего вечера валяется, – ответил Гиви, сразу введя добытчика в размышления.

Сбор бутылок напоминал сбор грибов. Нужно сразу правильно решить, что брать, а что не брать, чтобы выйти из леса с полной корзиной тех грибов, которые лучше. Неправильный же выбор грозит окончанием сбора или с полупустой корзиной, или полной, но не тех. Так и здесь, потому что темные бутылки это все равно что боровики, а светлые – сыроежки. Важна конфигурация. Сегодня, как подсказывал опыт, нужно было брать все, и первые четыре бутылки легли на дно его сумки. Эта сумка, служившая уже около полугода, досталась почти новой, когда её ручки и один бок не вынесли перегрузок на маршруте Москва – Пекин – Москва. Попав во вторые, умелые руки Евсея, давшие ей новую жизнь, она исправно несла службу на внутренних линиях. Пришедшие в негодность ручки были заменены на более крепкие, и аккуратно установлена пара заплаток. Перезимовав вместе с новым хозяином она из бело-красно-синей с бело-голубыми заплатками превратилась в коричнево-серую без заплаток с почти черными ручками из когда-то белой толстой капроновой веревки. Пройдя мимо неработающего фонтана, символизирующего нерушимую в прошлом дружбу народов, он оказался в павильоне атомной энергии. Это была вторая точка маршрута. Здесь ещё пару лет назад настырные китайцы выведывали «секреты наших атомных технологий» с помощью разложенного на прилавках дешевого ширпотреба. Тогда кругом вас окружали их постоянно улыбающиеся лица, переговаривающиеся между собой на одном им понятном языке, а воздух был наполнен запахом чеснока, уксуса и других неотъемлемых составляющих китайской кухни. Сейчас, когда, вероятно, все «атомные секреты» были выведаны, китайцев почти не видно и воздух ароматизирован по-новому. Отсутствие объяснялось также и тем, что они выведали ещё и секреты у коллег из Закавказья. Издавна славившиеся своим трудолюбием, китайцы быстро научились ловить кайф от работы на них уроженок славянских стран СНГ. Это удовольствие усиливалось сознанием того, что платили они за работу гроши.

– Чурка косоглазая, – пробормотал Евсей, встретившись с одним представителем древнего народа.

Он в каждое из посещений отмечал эти перемены, и у него возникало чувство обиды за своих славянских сестер и неприязни к их работодателям, кстати, это же чувство преследовало его и на рынках.

Вторая точка заметно не улучшила дела, так как славянские продавцы за свои места держались крепко и пили в основном пепси. Пошел было к третьей, но остановили.

Примерно одного возраста и телосложения, они были помоложе и помельче Евсея. Светлые, почти одинаковой длины свалявшиеся волосы покрывали вязаные шапочки. Одежда состояла из курток похожего покроя и джинсов. Обувь разная – на одном высокие зимние сапоги, на другом – «луноходы», а вот лица одинаковые. Нет, они не были близнецами, но многочисленные свежие ссадины и синяки сделали свое дело.

– Вот такие дела, старик, – вместо приветствия сказал тот, который в сапогах, и замолчал, понимая, что сказанного достаточно.

Собственно, могли бы и вообще ничего не говорить, общаться жестами, ибо перед ним стояли двое из дворовой команды. Гашек – названный так за свою патологическую любовь к чешскому пиву – и Фишер – равнодушный к пиву, но большой любитель поиграть в шашки.

– Выручай, Евсей, с утра не жрамши, – подсказал основную причину встречи другой, что был в «луноходах» и любил пиво.

Выбитый зуб и перекошенная фигура говорили о том, что ему повезло куда меньше товарища.

– Ждите вон на той лавке, – указал Евсей место встречи, – я через десять минут буду.

Отсутствовал раза в два дольше. Ничего не поделаешь, придется менять, подумал он о стольнике адвоката. Зато сейчас, когда они, распив принесенную чекушку, потягивали из бутылок чешское пиво и не спеша жевали колбасу с белым хлебом, жизнь начинала менять свои краски. Евсей, искренне благодарный адвокату за стольник, с радостью смотрел на медленно приходящих в себя ребят и слушал.

Причиной многих бед, как известно, являются женщины. Так было и в этот раз. Еленка зимовала вместе с Гашеком и Фишером на чердаке в адвокатском доме. Все – уроженцы древнего Мурома, они дружно жили в тепле и уюте, подобрав ключи от замка чердачной двери. Аленка, как звал Еленку Гашек, оказалась прекрасной хозяйкой. На пятачке образовались гостиная: коробка из-под телевизора заменяла стол, – кухня, где шумел «Шмель», и спальня. В последнюю ещё осень перетащили списанные из детского сада матрасики, из которых соорудили хорошую кровать. Потом играли в шашки, а ещё позже кто-то из мужчин набрал из пожарного крана воды, и пили чай с конфетами и пряниками. Два лежбища: одно, пошире, – для мужчин, другое, поуже, – для женщины. Это уже потом, в ходе зимовки, на широком ложе спала то Аленка, то Еленка. В зависимости от того с кем.

Накануне днем она нашла журнал «Караван историй», а часом позже, между его страниц, пятидесятидолларовую купюру. Поздно вечером компания, как всегда незаметно, пробралась к себе домой, где Еленка проявила чудеса щедрости. Выпили много, но и закусили. Что уж говорить о сгущенке... Так вот, бомжи к сладкому относятся очень трепетно.

Первый телефонный звонок у дежурного РЭУ прозвучал около шести утра, а потом началось. В то утро все жильцы пятого подъезда, с шестого по двенадцатый этаж, доложили о своем пробуждении жалобой. Количество и однообразие жалоб говорили о ЧП. Все усугублялось ещё и тем, что достаточно опытная диспетчер буквально за пять минут до первого звонка отпустила дежурного слесаря по семейным обстоятельствам. Уже потом, когда женщины во главе с начальницей пошли подсчитывать убытки, а мужчины, выкурив по сигарете, собирались присоединиться к ним, один из срочно вызванных слесарей заметил отсутствие замка на чердачной двери. Здесь-то и были обнаружены крепко спящие после мощного застолья двое мужчин – Фишер, Гашек и одна женщина – Аленка, именно так её называли всю вторую половину прошедшей ночи.

Больше всех из собравшихся на лестничной площадке жильцов орал Генок. И дернул же его черт месяц назад закончить ремонт. Жил не тужил, а здесь свела его в начале года нелегкая с маляром из Тамбова. Месяц притирались, месяц жили, месяц ремонтировали, за неделю расстались. За Генком остались побеленные потолки, поклеенные импортные обои и долги за материалы и содержание мастера. Та ушла с чувством исполненного долга, полная воспоминаний, но без долгов.

– Говорил же я этой тамбовской волчице, что лучше наши покупать, – возмущался Генок. – Так нет, подавай ей шелкографию...

Как только обнаружили бомжей, Генок стал первым, у кого сдали нервы. Это уже потом начали сдавать у соседей, а заодно и у слесарей. Отоваривали долго, в основном, конечно, за кран, но и за образ жизни тоже перепало. Еленка бегала вокруг, материлась отчаянно, не хуже слесарей и жильцов. Но мужики вошли в раж и искренне советовали не попадаться под горячую руку...

Так на двери появился новый замок.

– Да, мужики, история. А кто же из вас кран-то не закрыл? – спросил Евсей, выслушав приятелей.

И когда не получил ответа, понял, что для них дружба дороже истины.

– Ладно, мужики, с вами хорошо, а без вас сподручнее. Мне деньга позарез нужна.

– Всем нужна, – вяло отозвались дружки, но не будет же Евсей всем объяснять, что нанял адвоката, а за услуги Погера надо платить. К тому же у него сильно чесалась спина, напоминая совет еврея сходить в баню.

Отпустили не без сожаления. Чуяли – деньги ещё есть.

Поехав к Сардору, Евсей попал, что называется, в яблочко.

Человек двадцать с небольшим парней, оккупировав половину столиков, что-то отмечали и, как видно, не один час. Довольный хозяин, уже заметно навеселе, с пониманием отнесся к бедам Евсея. Работать, что называется, в зале не пустили, опасаясь за репутацию заведения, но поставленная задача выполнялась точно и без заминок. Пустые бутылки сложены в крафтмешок, котел блистал, как клинок кавалериста, а дров было заготовлено на пару дней вперед.

Заняв у хозяина полтинник, чтобы заполнить адвокатский вакуум, образовавшийся от покупки чекушки, Евсей вознамерился передохнуть.

Глава 12

Как люди деньги делают? Правильно, по-разному. Честно и нечестно, не покладая и не прикладывая рук, прямым разбоем и гениальным обманом. Способов масса. Тот же месье Бендер знал их уйму. Валера использовал все, кроме разбоя. А что поделаешь, жизнь заставит. Работая в автосервисе, повидал всякое, но самую главную науку – физиономистику постиг в совершенстве. Он чувствовал человека прежде, чем тот произносил первую фразу. Такие способности выгодно отличали его от коллег, хотя и те были не лыком шиты.

Гаражный кооператив «Тюльпан» существовал около десяти лет. Поначалу это была просто огороженная рабицей территория со сварными воротами на массивных петлях и двумя амбарными замками. Потом сетка шагнула на несколько десятков метров в разные стороны от центра, а около все тех же ворот проявилась эстакада из швеллеров и труб, будка и конура для сторожей. Прошло года четыре, когда сетка сделала ещё один бросок,, теперь уже внутрь. Освободившуюся территорию и часть пустыря заняли стройные ряды металлических гаражей и строение автосервиса с громким названием «Амортизатор». Монтажом шин и балансировкой колес здесь занимались два человека – Роланд, по кличке Ролик, и Валерий, которого звали не иначе как Хохол. Будучи крепкими профессионалами, они работали дружно, меняясь через два дня с другой парой профессионалов. Взаимозаменяемость была полной.

Сорокалетний Роланд Холмский – коренной москвич, чем очень гордился. Гордился он и своей древней фамилией, и если бы не его нос и вечная перхоть,

не поддающаяся ни одному шампуню, можно было бы и впрямь поверить в версию о знатном происхождении. Статью не обладал. Может быть, поэтому, а может, и по другой какой причине не любил обслуживать большие машины и уж тем более джипы.

Именно такой первым подкатил в это утро к воротам мастерской.

– Закатывай, – скомандовал Валерий водителю, и четырехдверный «джип-чероки» модификации «лимитед» заехал на подъемник.

Чуб любил обслуживать джипы, и не только потому, что все виды работ стоили в полтора раза дороже, в связи с чем автоматом увеличивался гонорар. Просто все, что было больше обычного, ему нравилось, так как вселяло уверенность и спокойствие. Одно нажатие кнопки, и мощная машина оторвалась от земли. Еще минута, и тяжелое колесо легло в объятия шиномонтажного стенда «Техно». Затем движение рукоятки, и колесо открыло свое резиновое чрево. В такие минуты Валерий вспоминал армейское прошлое, когда, перегнувшись в три погибели, с монтировками и кувалдами, порой по двое, разбортовывали вручную колеса военной техники.

– Хохол, тебя к телефону, – позвали его. Валерий, попросив напарника доделать работу, вышел, чтобы вернуться минут через пять, радостно потирая руки.

– Интересное дело, – сказал он не то Ролику, не то владельцу джипа.

Не прошло и получаса, а переобутый в летнюю резину джип освободил подъемник, и на него заехала машина Роликиного класса.

Валерий не слышал, о чем разговаривал напарник с размалеванной хозяйкой новенькой триста двадцать третьей «мазды», он был весь в ожидании торгов. Сбылась мечта идиота.

– Ролик, дело есть, – обратился к напарнику Валерий, как только тот закончил возиться с машиной. – Сейчас позвонили с прежней работы... В общем, одного лоха обуть надо.

– А в чем дело-то?

– «Хонду» пятую за двенадцать штук отдает, – ответил Валерий и добавил: – Срочно.

– Старье или после ДТП?

– Какое старье, их в девяносто пятом выпускать начали.

– А че тогда дешево?

– Точно не знаю, но, видать, дело темное, раз срочно надо.

– Понятненько, а все равно странно, за двенадцать штук такую «хонду», – рассуждал вслух Ролик.

– Ну ясное дело, не от хорошей жизни. Видать, в угол загнали. А я тут как тут.

– Ив дамки?

– Здесь не зевай. Кому война, а кому мать родна.

– Видать, приспичило, вот только как бы это дело темнее темного не оказалось, – выразил опасения Холмский.

Он не любил и боялся торговаться с крутыми, а на таких машинах ездили обычно именно такие. Хорошо помнил, как покупали машину начальнику. Какой базар «бычки» устроили. Но за начальником тоже не красны девицы стояли. И ещё он не мог забыть обиду, нанесенную сопляком с квадратными плечами. Хорошо помнил его слова.

«Слушай, итальянец, метнись кабанчиком, купи пару пузырей и закусить, надо же событие обмыть», – приказал тогда ему самый младший, протягивая деньги. И пришлось идти... Нет, крутые машины были автомобилями не его класса, будь то ремонт, будь то продажа.

– Да ты не дрейфь, я же покупаю, к тому же посреднические от разницы прилипнут. Тебе что, зелененькие не нужны? – убеждал напарника Валерий. – Мы же не кидать собираемся, а провести добровольное ощипывание.

Автомобиль подкатил к мастерским с точностью до минуты. Широкая колея, покатый капот, характерный «разрез глаз» однозначно говорили всем присутствующим, что подъехала «хонда». Специалисты же, в лице Валерия и Роланда, видели ещё и вседорожник «Хонду CR-V». Сравнительно небольшие колеса и высокая посадка кузова создавали впечатление, что автомобиль привстал на цыпочки, чтобы разглядеть потенциального хозяина в окружении продавцов и консультанта от покупателя.

Продавцов было трое. Валерию было достаточно одного взгляда, чтобы понять – перед ним муж и жена. С ними молодой мужчина, судя по рукам, или консультант-теоретик, или телохранитель. По внешнему виду таких средней комплекции жилистых мужиков трудно с первого взгляда догадаться о роде занятий. Это Чуб испытал, что называется, на своих костях и, к сожалению, на зубах тоже...

Внешность супругов оказалась менее загадочна, так как в муже сразу был виден средней руки предприниматель, а в жене – жена предпринимателя средней руки, степень влияния которой на мужа предстояло определить точнее.

– И сколько вы за неё хотите? – начал Роланд после приветствия.

Он выступал консультантом от покупателя.

– Никак не меньше тринадцати, – моментально ответил муж.

По тому, как он быстро ответил и каким не терпящим возражения голосом, было понятно, что цену он назвал от себя.

Вот жук навозный, подумал про себя Валерий. Оставалось выяснить позиции остальных по этому вопросу.

– А когда мне звонили, то говорили о двенадцати, – продолжал Ролик как бы между прочим, а сам разглядывал машину.

– Это мы говорили, если все оформим за сегодня, – начал оправдываться муж, так как присутствовал при телефонном разговоре и получалось, что машина подорожала за полчаса на тысячу.

– Ну и попробуйте за сегодня, – предложил Валерий и по реакции жены понял, что завышал цену муж по собственной инициативе.

Издали машина выглядела на все сто. Вблизи – так же на все сто, но специалисты сразу поняли, что машина аварийная и удар был в зад слева. Об этом говорило не только идеальное состояние левого заднего крыла и бампера, но и идеальное состояние покрытия. Машину просто так не перекрашивают. На все сто можно утверждать и то, что восстанавливали её очень большие мастера своего дела, настоящие «каретники» –все зазоры были соблюдены идеально. Наружный осмотр не выявил заметных повреждений, но небольшие вмятины на передних крыльях, трещины на переднем бампере и фарах отмечены и зафиксированы.

Ролик, который был, пожалуй, самым активным из присутствующих, бегал с листком бумаги и записывал.

– Не, мужики, надо скинуть за это, – громко заявлял он каждый раз, фиксируя очередной недостаток, словно не замечая присутствия среди продавцов женщины.

Валерий же, напротив, не отходил от представительницы слабого пола и всячески старался, где можно, не повредив делу, быть объективным и снисходительным. Чувствовал, что последнее слово останется за ней, настолько жена внешне превосходила мужа.

Он даже мысленно стал сравнивать бабец с Ольгой Максимовной. Нет, пожалуй, та покруче. У этой нет-нет да проявится нетерпение в жесте, во взгляде. Хотя фигурка классная, не уступит.

– Ну и на сколько всего надо снизить? – спросил недовольный хозяин.

– Бампер – двести пятьдесят, ну и фары по двести, крыло – сто шестьдесят, – определял Ролик цены по памяти.

– Так на крыле только небольшая вмятинка, да и бампер нормальный, – возражал муж, обращаясь почему-то к жене, и, демонстрируя незаурядные способности в устном счете, продолжал: – Это же восемьсот десять долларов, с ума сойти. Фары тоже хорошие.

– Давайте мы новые фары поставим, а старые вам вернем, – предлагал компромисс Валерий, прекрасно понимая, что он не будет принят.

– А зачем они мне?

– А мне? Я же не прошу у вас денег за их снятие и установку. Вы пока подумайте, а мы поработаем, – предложил Роланд.

Продавцы отошли в сторону и начали совещаться, не учитывая акустику помещения, из-за чего их тайные переговоры становились публичными выступлениями женщины, которая стояла ближе.

– Ты что, хочешь, чтобы тебе опять машину разбили или дачу сожгли? ТЫ бы лучше подумал, что завтра будет, если не отдадим, – отвечала жена одной из двух фраз на любые высказывания супруга и их спутника...

– Ребята, так дела не делаются. Я понимаю – ваза хрустальная, но вы в мотор загляните, в салон, – неправильно выбрал позицию консультант продавцов и сразу же получил в свою сторону испепеляющий взгляд, которым могут одаривать только женщины.

– Петик, вас просили способствовать продаже, а не мешать.

Э-э-э, подумал про себя Валерий, да она, никак, спит с ним. Выходит, это шофер. Из мужской солидарности за рогатого вступился.

Осмотр продолжался. Автомобиль стоял, открыв все четыре дверцы, багажник и капот. К салону особых претензий не было. Все согласно паспорту и аккуратному отношению. Ролик уже не бегал между продавцами, а стоял около хозяина и обсуждал состояние машины, что-то фиксируя на бумаге.

– Ну что, давайте под юбку заглянем, – предложил Валерий, и машина повисла в воздухе, демонстрируя обычно невидимые детали.

Состояние днища обнадеживало – оно от аварии не пострадало, если, конечно, одни мастера не переплюнули других. Валерий видел, что машина для четырех лет выглядит неплохо, а стоит ещё лучше. Но если состояние автомобиля нельзя было улучшить, то с ценой это сделать всегда можно. Опытный Чуб чувствовал, что кризис близко, но можно поджать ещё немного.

– Машина ваша в дорожном происшествии участвовала, – констатировал Ролик, – больше десяти с моим оформлением не получится.

Супруги враз замолчали. Он сразу заметно покраснел, она внешне не изменилась, но лихорадочно взвешивала.

– Да ни в каком не происшествии, на неё стоящую грузовик наехал, – возразил до этого почти все время молчавший молодой консультант-шофер.

– Так это ещё хуже, удар-то сзади пришелся, – ответил Роланд, всем своим видом показывая, что это его твердая цена.

– Но они же какой ремонт сделали, что вы, не видите? Сами же специалисты, посмотрите, – защищал не свое, как свое, любовник, впрочем, может, и сам организовал «наезд» на своего шефа ради этой стервы, думал Валера.

– Да кто говорит, отличная работа, только удар-то какой силы был? Вы на днище сбоку посмотрите или, думаете, стойки не повело? Резину, как не регулируй, жевать будет? Будет. Расход топлива увеличится? Увеличится. Нет, это мое последнее слово, – как мог решительнее отрезал Ролик, всем своим видом показывая, что торговаться нечего и надо работать.

Кризис наступил. Надо было на что-то решаться.

Когда Чуб проводил подобные акции с целью перепродажи, было проще. В тех случаях главное навар, сейчас же, когда он покупал машину для себя, возникали дополнительные вопросы. И первый заключался в том, что он всегда хотел иметь джип «ранглер», джип в традициях армейского джипа-виллиса. Однако знакомство с Ольгой Максимовной несколько изменило взгляды фаната джиппера, и теперь он хотел не только гарантированно добраться из точки А в точку Б, но и добраться с максимальным удовольствием. Осматриваемый автомобиль именно той категории, которая отвечает этим требованиям. Второй вопрос заключался в том, что автомобиль из-за аварии был непредсказуем. О том, как скажутся в дальнейшем результаты аварии, не ведал никто, это Валерий понимал, но он также знал, что за такие деньги новую «хонду» не купишь. Были и другие вопросы, но не до них, так как в данном случае время действительно деньги.

Продавцы уже садились в машину, когда сзади послышался голос Валерия.

– Хотите я куплю её у вас за одиннадцать? – спросил он и добавил, чтобы все встало на свои места: – Больше у меня нет. Дайте прокатиться.

Продававшие вновь отошли на совещание. Теперь уже ближе стоял хозяин, и чаще слышались его возмущенные возгласы:

– Что меня, за дурака держат? Пусть лучше опять разобьют, чем за такие деньги.

Однако вскоре замолчал, а потом Валерий с консультантом сели в машину. Все сомнения исчезли, как только Валерий оказался на месте водителя. Регулируемый по высоте руль, прекрасный обзор, несмотря на высокую посадку, компактная панель приборов с четырьмя циферблатами завораживали. Короткий «чирк», и под капотом раздалось тихое шуршание. Несколько кругов по площадке и приговор:

– Беру!

– А как оформление? –спросил хозяин с надеждой в голосе.

– Пополам, – ответил покупатель, понимая, что большего выжать нельзя, и добавил: – Вот только шины «бриджстоун» размером двести пять на семьдесят не самые лучшие.

Расстроенный супруг посмотрел в голодные глаза супруги и обреченно махнул рукой в знак согласия.

Словно подхваченная порывом ветра, «хонда» сорвалась с места и понеслась в ГИБДД для снятия с учета.

– Ну что, порядок? – спросил у Валерия явно довольный собою Ролик. – С тебя бутылка и посреднические, как-никак штуку отыграли и половину оформления, а ты не радуешься.

– Так мне ещё полторы тысячи надо, – ответил виновато Чуб. – Пятьсот знаю где взять, а остальные... Хорошо еще, что эти олухи задаток не догадались взять. Ты не поможешь?

– Ну даешь, Хохол. Где же я за два часа столько достану? – спросил озадаченный Ролик и побежал к телефону, но минут через десять вернулся и, довольный, сообщил: – Порядок.

Глава 13

Сардор проснулся оттого, что бультерьерша Зира лизала его заплывшую физиономию. Он привычным движением рук начал шарить в поисках одеяла, чтобы спрятаться под ним с головой от просящейся на улицу собаки, но не нащупал его. Что-то было не так.

Сардор открыл глаза и только тогда понял, что лежит на курпачах, но не в родительском доме, а в коридоре собственной квартиры. Одеялом служит плащ, подушкой – сложенный пиджак, а брюки и рубашка заменили любимую пижаму. Оттолкнув собаку, он натянул на голову плащ и попробовал снова заснуть, но сон как рукой сняло. Сардор прекрасно помнил, где и с кем накануне пил и как пришел домой, а вот как оказался в коридоре, не помнил. Натальи вчера с ним не было, и это позволяло возмутиться. Сначала хотелось встать и показать, кто в доме хозяин, но благоразумие взяло верх. Однако обидно, что виной всему единственная жена Юлдус, которая, вместо того чтобы родить сына, так унижает мужа. Вот они, женщины Востока с московской пропиской. И как Аллах такое допускает...

А ведь как хорошо все начиналось... В Намангане зрели не только яблоки, там зрели и девочки, среди которых Сардор особенно выделял Юлдус, что означает «звезда». И ему очень хотелось, чтобы она созрела как можно раньше. Юлдус, в отличие от многих подруг, созрела по старинке, только после свадьбы. Ему нравилась молодая жена, как нравилось и то, что она не прекращала зреть ни на минуту. Но это было давно, а сейчас, на пятом десятке, он устал от непрекращающегося процесса созревания, ну хоть плачь. Сардор уже в течение нескольких лет умолял жену быть посдержанней. Его призывы быть гордой по отношению к законному супругу не находили понимания и выливались в громкие скандалы с грязными намеками. В последнее время, когда намеки участились, жить стало ещё тяжелее.

Вот и сейчас. Сардора трясло от несправедливости. Муж, как вонючий ишак в грязном сарае, валяется на полу, а она одна занимает их общее ложе. Надо было что-то решать, а собака не унималась.

Никогда Сардор не был бабником. В этом проявлялось родство всех обстоятельных людей, имеющих принципы, в том числе общие взгляды на женщин, с отставным подполковником Бубновым. Как и Семен Семенович, Сардор не бросался голодной собакой на кость, не поднимал то, что лежит под ногами, и не брал, что плохо лежит. Однако долго оказывать сопротивление женщине было не в его правилах.

Он оделся, затолкал упирающуюся Зиру в спальню к проснувшейся жене и выскочил в коридор. Схватил с пола плащ и под аккомпанемент захлебывающегося лая собаки, душераздирающих криков разъяренной Юлдус и звонких голосов разбуженных девочек покинул квартиру...

– Рахимыч, кончай спать, котел взорвется. – Кто-то засмеялся, явно довольный своею шуткой.

– Кто рано смеется, тому Аллах весь день не нальет, – испугал подошедшего повар.

– А мне Боженька наливает, салям алейкум.

– Вижу, что уже налил, алейкум асалям.

– Да, это нам с Витьком Тофик из второго ряда налил, – не то оправдываясь, не то хвастаясь, сообщил подошедший. – Мы ему коробки разгружали... Слушай, со шпротами покидали и заставили налить, а потом с сардинами покидали и тоже заставили налить, а потом пару мешков, тяжелые падлы поутру-то, с сахаром покидали и говорим, Тофик, ты нам ещё по...

– Василий, хватит слов, – прервал Рахимыч оратора.

– Да, Вася, так пойдем – не в поэты попадем, а в зоопарк... Ты бы подстригся, что ли, – добавил он, увидев затылок приятеля.

– А меня таким бабы больше любят, – заржал Василий и полез в огромную клетчатую сумку, которыми пользуются челноки. – Забирай посуду, а то у нас с Витьком переговоры.

– Давай и отваливай, мне мясо пора закладывать.

– Ну, в общем, так. Вот тарелки, ложки и стаканы. Всех по сто, все за сто и нам с Витьком по сто, – заржал опять Василий, выразительно щелкнув пальцами по горлу.

– Вот тебе сто за все, на все и про все.

– Рахимыч, ты че? А доставка? А посреднические?

– С продавца возьмешь, иди, а то на переговоры опоздаешь, – резко ответил Сардор и отвернулся.

– Нет, правда, ты сегодня чудной какой-то, – не унимался Василий.

Куски мяса с шипением окунулись в раскаленное масло, которое клокотало, подобно камчатским гейзерам, обжаривая свою добычу. Спустя некоторое время та же участь постигла лук с морковью, затем все перемешалось, и из котла начал исходить ни с чем не сравнимый аромат. Сардор убавил огонь и опять задремал, глубоко вдыхая запахи своего детища, знакомые с раннего детства.

Работа на рынке поначалу очень смущала Сардора. Он не был готов заниматься этим делом на глазах десятков совершенно посторонних людей, стеснялся их. Каждый узбек знает, как приготовить плов, многие из них могут делать это хорошо, но чтобы делать по-настоящему, нужна не только практика, но и школа. А учителем у Сардора был сам Негмат-ака, двоюродный дядька по материнской линии. Дядька пристроил его к себе в кулинарное училище, где учил готовить плов будущих поваров. Младший преклонялся перед старшим за то, что тот нормальный и понимающий мужик, и ещё за то, что Негмат-ака был уважаемый человек, которого знал весь город. Ни одно общегородское событие, будь то приезд почетного гостя или свадьба в семье очень уважаемого человека, большой праздник или негласная тусовка городских властей, не обходилось без участия Негмата-ака. В родном городе не было равных в искусстве плововарения. Да, это он любил и умел, а ещё он любил выпить и умел не трепаться. Со временем они стали больше чем родственниками – стали друзьями. Старший научил младшего всему, что умел, и приучил ко всему, что любил. Теперь их везде видели вместе, и если Сардор замещал у казана мастера, то это означало, что друг и наставник уже готов... Со временем эти замены становились все чаще и чаще, а недовольство хозяев все меньше и меньше, потому как на смену одному таланту пришел другой.

– Дядя Сардор... – отвлекли его от воспоминаний.

Сардор посмотрел на парня:

– Что надо?

– Вещица одна есть. Может, возьмешь?,. Жене... Иль Наталье.

Сардор молчал. Он не любил рыночных хмырей, но место не выбирают, в нем оказываются. Сардор оказался на рынке. Терпи. Алкашам иногда ссужал, сам не без греха, а вот ворованное не брал никогда. А уж отличить пропиваемое из семьи от ворованного умел, ничего не скажешь. Этот павловопосадский платок был явно ворованный, а когда Витек, истолковав паузу по-своему, вытащил из пакета маленькую концертную сумочку, все окончательно встало на свои места.

– Ты че! – завопил Витек, – отступая. Сардор зачерпнул кипящего масла и поднес к лицу Витька.

– Больше сюда не приходи. Понял? Я Василию-то скажу. Он тебе холку намылит. Витек отпрыгнул подальше.

– Ну чебурек недоделанный, ты у меня ещё укусишь... – пообещал он.

«Неужели Васька знал? – ломал голову Сардор. – Нет, не знал, иначе этот при нем предложил, а он выждал, когда тот уйдет. До чего же водочка доводит», – думал Сардор.

Находясь в расстроенных чувствах, даже не заметил, как появилась Наталья.

– Здравствуйте, Сардор Рахимович, – прервала раздумья Наталья.

– Доброе утро, Наташа Ивановна, – ответил Сардор суше, чем обычно.

Он долго учился скрывать свои чувства и достиг в этом заметных высот.

–Что-то вы суровый последнее время, Сардор Рахимович? – едва сдерживая смех, спросила Наталья.

– Будешь здесь суровым, от такой жизни.

– А что так? Кто же вам настроение испортил, уж не жена ли?

Сардор закладывал рис, не отвечая на вопросы.

– Я думаю, что вам, Наталья Ивановна за хлебом пора идти.

Вот шайтан в юбке, подумал Сардор, глядя вслед своей помощнице, которая удалялась, зазывающе покачивая бедрами, дразнит каждый день, то языком, то задницей, а то над казаном склонится так, что, того и гляди, груди в рис провалятся.

Помощница ушла.

Три года в столице, а чего он достиг? Что имел в Намангане, то и здесь. На родине даже лучше было. Там его все знали. Здесь тоже знают разные...

Глава 14

Пошел третий день, как Николай Иванов стал владельцем огромной собаки, породы которой сам не знал. Он пробовал на улице подойти к книжному лоточнику, взять и за так посмотреть собачью энциклопедию, но не тут-то было. Опытный книжник сразу распознал в нем интересующегося, но безденежного.

Черт знает, как это он меня вычислил, думал Николай, и вторая мысль, заставившая лоб покрыться испариной, тут же прожгла его: а про то, что произошло с ним четыре дня назад, можно ли вот так, с лету? Наверное, можно. Говорят, они сами себе подобных за версту чуют и в любой толпе найдут. Он ещё по привычке делил мир на «них» и «не них» и стоял как бы особняком.

После сегодняшней консультации с Гариком он решил, опять же по совету, вызвать кинолога – хрен с ним, сбережения кое-какие есть, – определить породу и получить заключение. Потом надо будет вызывать ветеринара или вести собаку на прививки самому. Дальше Гарик обещал помочь с оформлением в клуб. Они даже придумали легенду, откуда Зверь и как достался. Тот же Гарик дал телефон кинолога, и Николай тут же до него дозвонился. Визит стоил двадцать долларов. Кинолог мог оторваться с основной работы только днем, но днем не мог Иванов. Кинолог предложил Иванову оставить ключ в условном месте под ковриком, а самому ни о чем не беспокоиться. Иванов перезвонил жене и попросил положить ключ под коврик. Виолетта была конечно же недовольна, но Николаю глубоко плевать на её недовольство. Впервые рявкнул как мужчина, хотя вот уже четыре дня таковым не являлся. Бдительные сослуживицы оторвались от бумаг и с изумлением наблюдали перерождение хиляка в мужчину. И так бывает...

Вторым этапом было отпроситься у начальства. Конечно, проще выдумать себе какую-нибудь работу в городе, скажем – библиотека, но Иванов уже исчерпал все библиотечные лимиты с этими поездками на дачу. И тут снова помог проныра Гарик. У начальника тоже оказалась собачка. Дворянин. Рассказывали, что из-за этой подобранной им где-то по случаю дворняги первое время начальник даже испытывал трудности в семейной жизни, хотя мужчина положительный и видный. Почти Черномырдин.

Иванов подошел к начальнику и, опустив глаза долу, начал свой горестный рассказ о подобранной собаке.

– Порода-то какая? – живо поинтересовался шеф.

Как и предупреждал Гарик, сердце начальника широко распахнулось.

– Не знаю, – честно признался Николай.

– Дворянин...

Сердце распахнулось ещё шире. Иванов не стал его захлопывать признанием, что Зверь, по всей видимости, пес породистый и даже элитный.

– А Виолетта?.. – поинтересовался начальник. Взаимоотношения чужих жен с собаками очень сильно интересовали начальника.

– А её какое дело? Я что, не зарабатываю, чтобы собаку накормить? Зарабатываю. Она её выгуливает? Нет. Так какого, спрашивается, лезть, – снова удивил, теперь уже всех, своей мужественностью Иванов.

Он видел себя сейчас со стороны глазами отдельских барышень не сереньким человечком среднего роста с редкими волосами на маленькой головенке, а Георгием Победоносцем, сразившимся со змием.

Глаза начальника ответили ему дружеской взаимностью.

– Но все-таки ты так уж круто не бери...

– Не беру, да приходится.

– Ладно. Иди. Все равно до конца недели работы особой не предвидится.

Так Иванов оказался на свободе. Матвей догнал его в коридоре и некоторое время шел молча.

– А мне не сказал, что собаку подобрал, – не смотря другу в глаза, сказал Матвей.

– Ну не сказал и что? Мир, что ли, рухнул? Почему это если друзья, то непременно должны всем делиться? Чушь. Ты же не рассказываешь про свою сексуальную жизнь, верно?

– А Гарику сказал, – гнул свое Матвей.

– У Гарика собака. Я советовался. У тебя же собаки нет. У тебя кошка. Я что, должен был спрашивать у кошатника, чем собаку кормить?

– Ты с Гариком не вяжись. Человек он нехороший. Скользкий. Настоящий ку-клукс-клан.

– Не маленький. Сам выберу, с кем быть, а с кем повременить.

– Ладно-ладно...

И Матвей отстал.

Только теперь, чуть не попав под машину, Коля вспомнил бабью обиду Матвея. Постой-погоди... Но думать было уже некогда. Иванов подходил к дому. Сердце его предчувствовало недоброе.

Лифт, обыкновенно сломанный подростками, на этот раз быстро домчал хозяина собаки до нужного этажа. Николай отомкнул предбанник и, подойдя к двери, приложил ухо. Он ожидал услышать что угодно, кроме тишины. Раз кинолог, значит, изнутри должны были звучать команды – кинолог обещал за двадцать долларов провести первую дрессуру, – на худой конец утробный лай Зверя, но ничего подобного. Слышно только «Радио России». Ключа под ковриком не оказалось. Кинолог должен был быть внутри. Если никто не подает никаких признаков жизни... Иванов представил себе страшную картину и покрылся потом. Нет, этого не может быть. Как не может? Тишина пугала. Кинолог же... Он обязан найти выход из любого положения со Зверем...

Иванов осторожно открыл дверь и втиснулся в прихожую.

Зверь стоял в коридоре, и ничего, кроме тягучей капли слюны, не упало на ковровое покрытие. Николай ожидал, что это будет сгусток крови. Внезапно Зверь разверз пасть и зевнул, потом развернулся и пошел к двери ванной. Подойдя, два раза утробно гухнул на нее. Гухнув, посторонился.

Иванов опять похолодел. Неужели сожрал, а остатки заволок в место общего пользования, чтобы хозяин лучше замел следы? Какая умная собака. Но на полу следов перетаскивания тела кинолога не наблюдалось.

Зато, открыв дверь ванной комнаты, он обнаружил плохо выбритого человека со скучными глазами. Джинсовая куртка на предплечье была перехвачена капроном Виолеттиных колготок. Ниже колготок расплылось коричневое пятно запекшейся крови.

Узрев спасение в лице Иванова, человек-кинолог, как понял Николай, встал с края ванны. Глаза его ожили, ноздри затрепетали, и весь он распрямился со щелчком в коленных суставах, как швейцарский перочинный ножик.

– За двадцать долларов... За двадцать... Всего... Мастиф. Английский мастиф. Вы соображаете? Я же спросил вас, какая собака!

–Спросили, –подтвердил Иванов, косясь на предплечье, чего доброго, прибавки попросит, одновременно подумалось ему. – Я сказал, большая. Породы не знаю.

– Большая? – взвился оживший кинолог, но моментально осекся, увидев выглядывающую из-за спины голову Зверя, перешел на полушепот: – Английский мастиф одомашнен ещё в каменном веке, до этого первые изображения найдены в Египте, датированы три тысячи лет до нашей эры, кельты брали их в бой против когорт Цезаря и побеждали... Ими медведей травят. А в Индии тигров. Большая...

Иванов, вместо того чтобы испугаться, выпятил грудь.

– Да, собака хорошая. Как вы говорите... Английский мастиф? Это не тот, что «Собака Баскервилей»?

– Тот, тот. И уже тренирован на телохранителя и охранника... А вы мне «ключ под коврик». У него нормальный вес до ста килограммов. Будет во мне столько?

Иванов критически осмотрел фигуру кинолога и отрицательно помотал головой.

– Правильно. Во мне шестьдесят три, – сообщил кинолог, – да и в вас не многим больше.

– Вы говорите, он уже тренирован?

– Да. Если признал в вас нового хозяина, можете ходить с ним на любую разборку. Мои услуги не понадобятся. Деньги оставляю себе. На лечение. Проводите до двери.

Иванов проводил кинолога до двери.

– Мой вам совет – найдите ему суку, денег будете иметь на щенках немерено. Можете наняться к «новым русским». Тоже прилично платят. За один вид. Не говоря о дрессуре.

Когда за кинологом захлопнулась дверь, Иванов позвал Зверя в комнату, сел на диван и, глядя прямо в глаза гиганту, ласково поблагодарил собаку. Он прижал его молотообразную голову к своему лицу и зашептал на ухо ласковый набор слов.

Если бы Николай когда-нибудь шептал нечто похожее в ухо своей жене, возможно, семейная жизнь этой пары сложилась по-иному. Вообще вся жизнь Иванова пошла бы не так, умей он шептать женщинам наборы чувственных и абсолютно ничего не значащих слов. Большинство мужчин это знают, но то ли из ложного чувства стыда и неловкости, то ли от собственного чванства и превосходства над существом в постели пренебрегают этим, в сущности своей безобидным и приятным, обманом. А напрасно. Умельцы, даже не сочетающие в себе силу и изощренный ум, вовсю пользуются подобными приемами и выигрывают.

Внутри Иванова рождалось нечто большее, чем благодарность. Откалывались и рушились в океан обыденности арктические айсберги, сковывавшие съежившийся материк его внутреннего Я, а в ушах бесконечной пластинкой прокручивались слова кинолога об уникальности собаки.

Он ещё всем им покажет!

Глава 15

После того как Евсей плотно покушал очень питательным и наваристым супом из ветчинных обрезков с зеленым горошком, надо было идти сдавать тару. И вроде бы недалеко, но после сытного обеда бомж разленился, нашел лавочку на задах за палатками и сел, переваривая и пищу и мысли.

Снег уже стаял, и земля перед ним лежала такая же пустынная и безрадостная, как сама жизнь. Повсюду, куда ни глянь, валялись свидетельства присутствия человека и домашних животных. Впрочем, какие здесь домашние животные. Да такие же, как он, кормящиеся при ларьках бомжи. Хорошо еще, Сардор работу дает и не гонит.

У него был бумажный мешок из крафта, полный темных пивных бутылок. А ещё огромное желание поговорить с евреем-адвокатом. Для того чтобы разговор состоялся, необходимо пройти хотя бы минимальную санобработку. Последнее Евсей мог проделать только с помощью своего давнего приятеля. Когда-то бомжевали вместе, но тому крупно повезло. Имея чудом сохранившийся диплом техника-электрика, тот смог устроиться истопником в баню Северо-Восточного административного округа. Истопником он называл приятеля по устаревшему названию профессии. Кругом все давно перевели на газ и электричество. Отошли в прошлое и общественные бани, где можно было задешево получить пар, пиво и неторопливую беседу. Нынче кругом понатыкано столько саун и всяких салонов с запредельными ценами, что «простому крестьянину» некуда податься. Да и банями эти заведения назвать трудно. Разврат.

Евсей поднялся и пошел за мешком. Тут же стояла импровизированная тачка, приспособленная под картонный ящик от телевизора «Сони», в который тютелька в тютельку входил мешок бутылок.

Грехи наши тяжкие, крякнул Евсей, сваливая мешок через борта, унялся бы ветер, опять кости ломить будет. Но больше всего Евсей по весне и осени боялся прободения язвы. Тогда все. Тогда каюк.

У приемного пункта гудели пенсионеры. Тут пара-тройка рож того же статуса, что Евсей. Они приветствовали его радостно – нашего полку прибыло. Евсею было неприятно. Он догадывался, о чем идет спор между пенсионерами и бомжами. Не хотел в него вступать.

– Господа-товарищи, не надо сушить глотки, все равно спрайту за так никто не даст. Все мы тут стороны пострадавшие, а посему давайте в порядке очередности. Кто крайний?

Очередь сконфузилась, хотя в ней стояли люди далеко не склонные к компромиссу. Откуда это берется в русских людях – совестливость, никто и никогда не узнает. Но уж точно не от татар и их ига. А пока у одного из очереди заработал, досасывая батарейки, транзисторный приемник. Передавали концерт классической музыки. Оставалось только ждать и слушать. Не современный тум-тум, а Шуберт. И все поразились. Замолкли и стали слушать. Непритязательная пьеска, но сколько в ней было от молодости стоящих в очереди людей!

Сдав бутылки и заработав на этом ещё восемьдесят рублей, Евсей повез коляску в близлежащую подворотню, где передал знакомому дворнику на хранение. Далее его путь лежал через Свиблово до места помывки. Он шел и удивлялся. Кругом люди занимались своими делами. По крайней мере, лица у всех были занятые. Что можно делать в середине дня молодым, полным сил и здоровья людям? Покупали зеленый лук и редиску не поймешь у кого. Кто-то тащил упирающегося ребенка. Прыщавые пили пиво, лениво прислонясь железом к железу. А в домах за шторами и жалюзи, наверное, подписывали нужные и не нужные бумаги.

– Евсей! – с неподдельной радостью приветствовал бомжа истопник, так, словно они вместе много лет назад выстояли под бомбежкой и делили последнюю махру. – Сколько лет, сколько зим, как ограбили магазин!..

– Помыться можно? – спросил Евсей. Он знал, что не откажут, но могло быть нашествие тараканов со своими барышнями, тогда приходилось ждать окончания их помывки. Иногда ожидание затягивалось до трех-четырех утра. Наевшиеся секса барышни, удовлетворив убогие фантазии денежных партнеров, расползались по дневным хатам.

Сегодня тараканы оккупировали только три зала. Больше того, отдельный зал для пиршества готовили на завтра. В нем-то и решили обосноваться. Еще с утра истопник поправил там кое чего, приглашенная барышня вымела все подчистую. Стены окропили настоем эвкалипта.

– Давай-ка одёжу... – приказал истопник, – прожарим.

Евсей безропотно разделся, явив приятелям бледное тело с двумя пролежнями синего цвета. Хотя в русских парных не принято обмываться перед парилкой, оба друга в один голос заявили, чтобы Евсей сначала пошел в душ, но не мочил головы.

Тело Евсея отозвалось на горячий душ равнодушно. Поры не открылись. Им нужен был более ощутимый удар температурой. И все-таки первая грязь сошла. Обнажились отдельные участки кожи с ямочками оспин и седыми волосками в родинках. Евсей вспомнил из истории, что утренние бани отворялись обычно в благовест, к заутрене, а вечерние – чуть раньше вечернего звона, и никак не мог понять, в какой временной период попал. Скупые люди с собой мыла не брали, подбирали брошенные другими обмылки, да и веники пользовали чужие. Евсей поискал на полке и нашел удивительное импортное душистое мыло с незнакомым запахом. Целое. Не обмылок. И полотенце лежало свернутое в трубку, китайское, чистое. С этикеткой.

«Сначала только в печах мылись. Когда истопят печь пожарче, например под хлебы, то как вынут их, возьмут воду, нагретую загодя, настелют пол соломою, веник прихватят, распаренный домягка. Посудину прихватят для хорошего духу с квасом, а для молодоженов с пивом. Улегшись как следует, человек велит затворить за собой устье печи, прыскает по сторонам и поверху квасом ли, пивом ли. Всего лучше пучком соломы, прыскать. Пару поддать, сколько надобно, а потом уже и париться. Выходит распрелый человек из печи в сени или во двор – холодной водой окатиться. Непременно потом надо полежать на лавке или на полу на соломе».

Когда он вышел, воздух был напоен ароматом пива. Оба сотоварища сидели и хитро улыбались. Перед ними на салфетке лежали яйца вкрутую, плохо ошкуренный лещ, черный хлеб и доброе слово в виде бутылки водки. Евсей порылся в мешке и был встречен рукоплесканиями – бутылка водки, упаковка частика и обрезки ветчины.

Они зашли в парную.

Пару поддавал человек знающий. От Евсея грязь отходила пластами. Он не стеснялся. Чего уж. Выйдя в бассейн, даже не почувствовал холода воды. Вокруг него сразу расплылось пятно, как вокруг нефтяника.

– До чего же тебя надо... – только и сказал истопник.

– Возьми мою мочалку, – сказал товарищ. Очень скоро мочалка стала серой.

– А вот кого побрить, поголить, усы поправить, молодцом поставить. Мыло есть московское, а вода из кратера сахалинского.

Сели.

– Давай за тех, кто никогда уже к нам не присоединится?

– Давай...

Выпили молча. Как полагается. Одновременно каждому пришло на ум свое. Истопник вспомнил, как его опрокинули на рынке, и он сразу и навсегда простил обидчикам все. Пусть подавятся. Товарищ вспомнил свою дочь, которая выгнала его из квартиры и попросила не приходить без бутылки. И Евсей, вспомнивший вдруг врача, который сказал, что ты будешь приходить в себя постепенно, по чуть-чуть... А Евсею, напротив, вспомнилось сразу все. Как покупал мороженое, как в городском тире обучал стрельбе, как дарил плюшевую игрушку.

У Евсея потекли слезы. Это были очень правильные слезы. Они текли о том, что некогда было Владимиром Евсеевичем, главным инженером горно-обогатительного комбината, отцом трех дочерей, мужем двух жен, человеком с десятью головами, о которых американцы отзывались как о золотых.

Полезли на полок. Там обдало жаром, но это был не тот жар, который сиюминутно нельзя терпеть, это был жар, который не только терпеть можно, но и нужно. Мыслей ни о жене, ни о детях уже не было.

Одно терзало тело под названием человек: сколько ещё можно надо мной издеваться?

Случись рядом с этими людьми нормальный человек, все нормально и закончилось бы, но рядом были те, кто были. Евсей рассказал им все. И советы давались на уровне.

Сначала ошкурили леща, потом принялись за щуку. Щука оказалась сухая и соленая.

– Ведь вот в чем дело... Не в квартире и не в том, что я к ним иду, а в том, что они боятся, что я к ним иду... Я уже двенадцать лет иду... И все равно боятся... А я уже давно не иду. И не пойду. А они меня дураком объявили.

– Давай-ка, дружок, мы тебя поброем...

Евсея усадили в кожаное кресло. Хрустящую простыню под подбородок. Пену на щеки. «Золинген» поправили о ремень. И кожа Евсея впервые за много лет отозвалась на движение бритвы. Это вам не «Жилетт» какой-нибудь.

– Раньше чем парили? – задал сам себе риторический вопрос друг истопника. – Мочалом, соленым медом, тертою редькой, чистым дегтем. И срезали мозоли, правили животы и спины. А нынче? Вон я объявление читал... Диагностика. Какая к херам диагностика, когда эти врачи домашнее задание не учили ещё в школе... Ты, Евсей, главное, в голову не бери. Бери в плечи – шире будешь. Мы из тебя такого молодца сделаем. Ни один негр краше не будет. Самое главное – молчи. Пусть за тебя адвокат дует. И деньгами поможем. У меня на прошлой неделе два гарнитура купили...

Это он врал. Купили в магазине. Он только отвечал за доставку. И то всего полтысячи срубил.

Щеки выскоблили так, что Евсей себя не узнал. Задрал голову. В огромное зеркало на потолке вдруг увидел ставший неестественно большим кадык. Хорошо, что у женщин таких нет. Брови закустились. Прямо Брежнев. Евсей до слез в глазах принялся выщипывать седые пряди.

– Как на свиданку готовишься.

– Ну нет. Я пойду к слабонервному человеку и расскажу ему жизнь, а он должен за маленькие бабки защитить от государства? Нет. Я приду, как белый человек. Пойдем ещё парку словим...

– Дело... Я с мужиками договорился, чтобы веники вовремя запасали. Только тогда они лекарственные и пользительные бывают. Его резать надо на меженях, только солнце на поворот начнет. И не всякая береза к этому делу пригодна. Нужна веселка с ветками тонкими, гибкими, с густым, вислым листом.

Снова пошли в парную.

– Самое наиглавнейшее, чтобы зуд прошел. Иные парятся, хлещутся, кричат, просят пару, а самого не знают – если сильно шлепают, так это от воздуха в самом венике: листья кудрявятся и хлопают друг об дружку.

– Тебя-то за что выгнали? – спросил Евсей истязателя.

– За что и всех. За правду.

– Не понял...

– А чего понимать? Я завгаром был. Вот и понимай.

И Евсей представил себе завгара. Невеселая выходила картина. Не воруешь – садись. Воруешь – тем более. Да, правды на такой должности не найдешь, будь ты хоть семи пядей во лбу. Бензин дорог. Услуги ещё дороже.

Вспомнив про водку, перестали париться.

Историю Евсея знали оба сотоварища, и потому особо распространяться тот не стал. Ограничился двумя словами: выжили и сволочи. И к водочке он относился, как всякий русский человек, как к «горькой». Вот приехали, к примеру, к ним на комбинат американцы. Естественно, руководство закатило банкет в лучшем ресторане города, но, когда иноземцы увидели, как русские пьют: крякают, выдыхают, ещё раз крякают, да такие рожи потом строят, – у гостей невольно родились вопросы – зачем тогда пить и почему так часто? Отвечать пришлось Владимиру Евсеевичу. А потому, сказал главный инженер, что делаем мы это по надобности, а не от великого желания, вот утвердилось за нами, что пьем без просыпа, мы и возгордились – какой другой народ так может? Да никакой.

– А ты серьезно думаешь, что еврей поможет? – спросил дружок истопника.

– Не знаю. Резона, конечно, нет, но я у него двух молодых заметил. Может, он на мне их дрессировать будет.

– Тогда тебе повезло. Вот у меня ученик был. Никудышный. Так я, чтоб марку не терять, почитай, сам все за него и делал.

Вспомнив ученика, истопник насупился.

– Жениться собрался, – совсем невпопад вдруг сообщил он.

Похоже, что эта новость была новостью и для его друга.

– На ком? – вытаращился тот.

– Ты не знаешь.

– Вот уж воистину перегрелся.

– Женюсь, – гнул свое истопник, – увезу в деревню, у меня дом под Владимиром, корову хлопотно держать, заведем коз. Я узнавал, самые удоистые голландские. Сыр катать могу. Парничок спроворю. А чего здесь-то чужие ж... мылить да дерьмо за ними собирать. Поехали, Евсей, у тебя руки приделаны как надо и голову ещё не всю пропил. Организуем коммуну.

– Ну все, – злорадно ухватился друг, обиженный, что его не зовут, – опять в коммунисты записывайся, а вместо денег за трудодни – палочки в тетрадку.

– А тебя никто не зовет. Я Евсею предлагаю. Ты все хозяйство спустишь, – врезал правду-матку истопник.

– Нахлебником не пойду. Вот компенсацию вырву, тогда подумаю. Ты адресок оставь.

Друг истопника встревожился не на шутку. В самом деле уедет, куда ещё париться пойдешь, где пустят? И обидно стало, что дружок все втайне продумал, а ему ни гугу.

– Пожгут вас соседи. А то наших не знаешь – сам в грязи живу и никому кругом в князи выбраться не дам.

– Найдем чем защититься. Тут на прошлой неделе гулял один залетный. Денег не хватило, он мне «люгер» продал, – сообщил, понизив голос, истопник.

– Ты это брось. Мы ничего не слышали, ты – не говорил, – сурово сказал Евсей. Дружок же, наоборот, оживился:

– Покажь, а? Покажь...

– А чего на него смотреть. Железка, – понял, что сморозил, истопник. – Это я пошутил.

Но дружок твердо знал – не пошутил. И двойная зависть глубоко засела в его душе. И никаким паром её оттуда уже вытащить было нельзя.

Глава 16

У дверей квартиры Соломона Погера стоял другой человек. На Евсее от прежнего бомжа были только ботинки. Огромные. Сорок пятый, растоптанный. Других у истопника не нашлось. Зато ему дали ещё приличный пиджак взамен лоснящейся фуфайки, а рубашку и брюки постирал там же в бане.

Двери открыл секретарь адвоката, и ничто при виде незнакомца не насторожило его. В глубине комнаты маячил стажер. Сам Соломон оказался на кухне. Его страстью было готовить всяческие вкусные штучки. Специализация – салаты.

– Вам назначено? – спросил секретарь.

– Мы говорили с хозяином, – не утруждая секретаря деталями, раз тот не узнал Евсея, отделался посетитель.

Его усадили в кресло, и секретарь вышел. Стажер осторожно разглядывал гостя поверх энциклопедии стрелкового оружия. Ничего особенного. Одет опрятно, выбрит. Правда, ботинки... Но это личное дело гостя. Стажер попробовал составить психологический портрет пришедшего, как советовал ему Соломон. Всегда тренируй глаз и ум, постарайся определить не денежную наличность и материальные возможности клиента, это придет потом, а кто перед тобой, способен ли утаить многое или будет сразу выворачивать карманы.

Лет шестьдесят. Может быть, моряк. Лицо обветрено, но хорошо выбрито. Пахнет хорошим парфюмом, ногти подстрижены и чисты, но на руках ссадины. Возможно, трудится на садовом участке или строит собственную дачку. Холост – одна стрелка не совсем правильно заглажена, но женщина безусловно есть – на пиджаке в районе лацкана небольшая аккуратная штопка.

До Холмса стажеру было далеко.

В дверях появился адвокат. Он вопросительно уставился на посетителя. Руки адвоката по инерции комкали кокетливый передник с оборками.

– Чем могу служить? Вы по рекомендации? – опросил он.

– Собственно, вы сами разрешили мне прийти Три дня назад.

– Не припоминаю, простите...

– И даже дали мне сто рублей.

Адвокат задумался. Потом лицо его озарилось догадкой и недоумением одновременно.

– Это что, маскарад был?

– Вовсе нет. Одежду я одолжил на время.

– Так-с... – Адвокат потер руки. Ситуация откровенно забавляла. Теперь отлично вспомнил дурно пахнущего бомжа, который перехватил его почти на лестничной площадке, когда провожал секретаря на прогулку с таксой.

– Я искренне рад за вас, но не ожидал такой метаморфозы. Оказывается, сто рублей все ещё деньги. Нет, каков? Каков? Вы просто молодец. Люблю иметь дело с молодцами. Что бы об этом сказали великие? – обратился адвокат к стажеру.

– «Не следует страшиться ни бедности, ни болезней, ни вообще того, что бывает не от порочности и не зависит от самого человека». Аристотель.

Соломон Погер остался доволен. Из молодого человека выйдет толк.

Адвокат обращался к своим подопечным в искреннем восхищении.

– Ну-с, молодой человек, составили психологический портрет? – спросил он стажера, и тот спрятал глаза. – Понимаю, понимаю. Теперь очень трудно определить, кто есть кто. Будьте добры, сделайте нам кофейку...

Секретарь пошел на кухню.

– Что ж, рассказывайте.

Соломон кивнул стажеру на диктофон. Тот включил.

– Звать меня Владимир Евсеевич Тимохин, но это я узнал всего несколько лет назад...

И Евсей рассказал им все. О том, как у него двенадцать лет назад обнаружили рак, о том, что за год до этого ушел от прежней жены и взял моложе, о мытарствах по клиникам, о том, как не пустили домой ни к новой, ни к старой жене, как потерял память. Рассказал и даже объяснил принцип своего нового «грохота», которым так восторгались американцы. Рассказ длился полтора часа, и никто ни разу не перебил его. Менялись лишь кассеты.

За время рассказа Соломон несколько раз вставал и подходил к полкам с книгами, снимал то одну, то другую и делал закладки цветными бумажными полосками.

Наконец Евсей закончил. Его слегка подташнивало от выпитого кофе и духоты, но бомж стеснялся попросить открыть окно или хотя бы форточку.

– Так-с... Кодекс законов о браке, семье и опеке. Официальный текст на первое июля 1950 года. Первый брак заключен до этого срока? Так, действовал вплоть до... Когда оформлен второй брак?

Евсей напряг память и вспомнил.

– Очень хорошо. Значит, текст остался почти без изменений. Раздел первый. Общие положения, глава третья, пункт четырнадцать гласит: «Нуждающийся, нетрудоспособный супруг имеет право на получение содержания от другого супруга, если последний, по признанию суда, в состоянии оказывать ему поддержку». Пункт пятнадцать гласит: «Право нуждающегося нетрудоспособного супруга на получение содержания от другого супруга сохраняется и по прекращению брака, ДО ИЗМЕНЕНИЯ УСЛОВИЙ... Но не более одного года с момента прекращения брака». Когда вас, любезный, не пустили на порог второй жены, она ещё состояла с вами в браке?

Евсей кивнул.

– Далее... Для возбуждения судебного производства о расторжении брака необходимо заявление от одной из сторон с указанием мотива развода. Вы его знаете?

Евсей кивнул:

– Я не выполнял супружеские обязанности больше года...

– По причине болезни... Амнезия. Вы не знали, кто вы есть. Вы помните фамилию того аспиранта?

– Малинин. Всю жизнь буду помнить.

– Прекрасно. Это не тот ли Малинин, что лечил Сару Леонидовну? – обратился адвокат к секретарю. Секретарь взялся за телефон.

– Я знаю одного онколога Малинина. Большая величина. Светило.

Секретарь вполголоса переговорил с Сарой Леонидовной и повесил трубку.

– Вам большой привет от Сары Леонидовны. Малинина зовут Игорь Александрович.

– Точно, – подскочил в кресле Евсей, – Игорь Александрович.

– Вот видите, даже если не сохранились письменные свидетельства вашего пребывания в клинике, у нас всегда найдется авторитетный свидетель. Давайте ещё раз уточним города, даты, номера больниц, загсов. Говорите, что через три года пытались восстановить паспорт, приходили на предприятие и вас не узнали? Имя, фамилия директора? В какое отделение милиции или суд обращались опротестовать завещание?

– Да куда я только не обращался...

– И примерно в том же виде, как заявились ко мне? Понятно. Это называется – люди без денег ищут справедливости у людей без совести и чести. Мы займемся вашим делом. Разошлем запросы. Но сами понимаете, какая обстановка в стране, вернее, в ближнем зарубежье. На словах мы все братья. Помните, как у Киплинга – мы с тобой одной крови. Ты и я. Он такой же, как мы, только без хвоста.

И как в насмешку, в комнату проникла такса. Она сразу же стала центром внимания. Бросилась к клиенту, обнюхала его ботинки и отскочила в сторону. Видимо, бомжовый дух накрепко въелся в свиную кожу.

– Что, лапочка, стоило о хвостатых заговорить, и ты тут как тут. Гуленьки хотим. Что ж, я думаю, ,на сегодня разговор закончен. Загляните дней через десять. А впрочем, я сейчас гулять с собакой пойду, не желаете составить компанию?

Евсей кивнул.

Соломон попросил секретаря погасить духовку, а стажера набросать проекты запросов по указанным Евсеем адресам. Все дела были сделаны, на таксе. застегнули жилетку, а на морду надели миниатюрный намордник. Впрочем, он скорее был декоративным, нежели преследовал специальные цели. Такса никого и никогда в своей жизни не кусала. Но это была собака адвоката, а береженого Бог бережет. Вышли на лестницу и сразу окунулись в темноту.

– Черт-те что. Каждую неделю покупаю лампочку, и все равно выкручивают. Едят они их, что ли...

– Продают... Червонец. Этажей двенадцать. А подъездов?.. – объяснил Евсей.

– Вам виднее. Но вы бы сказали своим друзьям. Я лучше десятку буду вот здесь под ковриком оставлять по понедельникам. Каждый раз секретаря в хозяйственный гоняю, а у него работа.

Евсей улыбнулся, но в темноте адвокат этого не заметил.

– Ну вот, пожалуйста, лифт не работает. И так через день. Это безобразие. У меня больное сердце. Но это уже не ваши. Не ваши. Это наверняка детки. Молодая поросль. Грядущее поколение. Надежда нации. Придется спускаться по лестнице.

Они открыли две неудобно, встык открывающиеся двери, которые придумал человек, сам никогда не живший в типовых домах, не носивший вещи на двенадцатый этаж, и начали однообразный, утомительный спуск.

Через два этажа снизу послышались голоса. Адвокат вздохнул. Он побаивался подростков в подъезде. Кто знает, что этой саранче на ум взбредет. От безделья разные мысли родятся. Хорошо, если просто обхамят. Могут и чего похуже. Но теперь с ним был бомж, и адвокат не очень боялся. Он подтянул к себе Рашу и пропустил бомжа вперед.

Встреча произошла двумя этажами ниже. В воздухе крепко пахло коноплей, и Евсей, половину жизни проживший в южной республике, сразу уловил специфический запах.

Тинэйджеров скопилось человек десять. Возрастов совершенно разных – от десяти до семнадцати лет. Объединяло их одно – скука и сосущее желание выпендриться.

Хорек, Хмырь, Лолита и Долговязый верховодили. Именно они раздобыли «корабль» травки, они набивали поочередно и под бдительными взглядами остальных. Это была третья мастырка. Малыш с вожделением ждал своей очереди, но кто ж ему даст раскумарить «пятку»? Время от времени он дергал за полу косухи Лолиту, которую отличал от остальных только способ запаха – справа налево. В остальном – короткая стрижка, обломанные ногти, жесты и мат – соответствовали окружению.

– Смотри-ка, Моссад Россию на выгул ведет... – пошутил Долговязый.

Раздался задорный детский смех пополам с матом.

– А ты иди, не тормози, а то в кювет сыграешь, – посоветовал Малыш Евсею, давясь дымом, – ему неожиданно перепало затянуться от Лолиты, и теперь он отрабатывал.

– В Китае, например, собак едят, – показал свою начитанность Хорек.

– Не в Китае, а в Корее, – поправила Лолита. Она все-таки лучше училась в школе и не все забыла.

Кто-то подставил ногу адвокату. Тот споткнулся и извинился.

– Уй-уй-уй, морда жидовская, он мне мизимчик зашиб, – завопил Малыш.

– Послушайте, молодые люди, я нечаянно, но вы бы нашли другое место. Погода хорошая, – сказал, крепясь, Соломон Погер.

Он жутко не любил антисемитизм. В подростках тем более. Даже страх забыл. Посмотрел на Евсея. Евсей остановился и задумчиво разглядывал компанию.

– А ты дай на мороженое, – предложил Долговязый.

– На мороженое надо заработать, а просят на паперти, а не в подъезде. Разве вам мама с папой не объясняли? – спросил Погер, прижимая и заслоняя таксу собой, так как Малыш норовил дернуть собачий хвост.

– Заработать? Не проблема. Лолита, ублажи дядю, он нам двести баксов даст, – предложил Хорек.

Лолита спрыгнула с подоконника и выплюнула жвачку.

Соломон с ужасом почувствовал, как её маленькие пальчики сжались в кулачок на его мужских достоинствах. Лоб еврея покрыла испарина.

– Ы-ы-ы... – зарыдал вдруг Хорек. Он ближе всего стоял к Евсею. Евсей, уверенно определив в нем заводилу, схватил того за нос и больно сжал. Из глаз тинэйджера брызнули слезы. Кодла развернулась к нему лицом, оставив Соломона в покое. Даже Лолита ослабила хватку.

– Кто первый дернется, тот получит его шнобель в подарок, – спокойно сказал Евсей, и молодежь замерла на полушаге.

Хорек тихо скулил.

– Спускайтесь, я чуть попозже, – сказал Евсей Соломону.

Адвокат кивнул. Протиснулся бочком через тинэйджеров и застучал каблуками вниз по лестнице. Сердце адвоката билось сто двадцать ударов в минуту, а давление угрожающе поднялось. И все-таки, выскочив на улицу, он, не передохнув, помчался на платную автостоянку, где по соседству располагался шиномонтаж. Там можно было найти Валеру, единственную управу на распоясавшуюся молодежь.

Валера пил чай и смотрел переносной автомобильный телевизор.

Соломон несколько секунд переводил дух, а когда наконец связно рассказал, что с ним приключилось, владелец ротвейлера вышел из вагончика и свистнул собаке. Черная громада вынырнула откуда-то из глубин стоянки, которую Валера охранял по совместительству, и предстал перед хозяином, преданно глядя в глаза.

– Разве вы не возьмете его в повод? – спросил потный Соломон.

– А зачем? Пусть он кому-нибудь джинсы спустит. Ходят, понимаешь, в рванье. Вот он им и дорвет до кондиции.

– Но они же в милицию могут пожаловаться, в суд...

– Никуда эти педюки не пожалуются. Еще морковки не выросли, чтобы их выслушивали в суде, – резюмировал Валера.

Они скоренько прошли вдоль фасада дома, и жмущиеся от ветра у подъездов старушки проводили их внимательными взглядами – что-то случилось, пока не ясно что. Когда же подошли к подъезду, из него уже вышел Евсей.

– Как вы? Что с вами? – бросился к нему Соломон Погер.

– Ничего страшного. Пиджак порвали, сопляки, – равнодушно сказал Евсей, косясь на собаку и вытирая пальцы о штанину.

– Ничего. Я сейчас запущу своего до двенадцатого и обратно, они, как клопы, из окон прыгать будут, – сказал Валера, намереваясь двинуть в подъезд.

Он был кое-чем обязан еврею-адвокату и потому решил показаться в полную силу.

– Не будут, – остановил его Евсей, – они через чердак из первого сейчас пойдут косяком.

И точно. Хлопнула дверь дальнего первого подъезда и оттуда горохом посыпали недавние обидчики. И сразу за угол, за угол.

– Ну, я пошел? Через десять дней?

– Через десять, – подтвердил Погер.

– Кто это? – спросил Валерий. – Лицо знакомое.

– Клиент, – ответил Погер.

Не скажет же он, что перед ними сейчас стоял бомж, которому он, Соломон Погер, вызвался помогать.

Глава 17

В этот вечер Соломон Погер рано выключил телевизор. Сегодняшний герой дня был не его герой.

До ужина оставался один час, именно то время, чтобы выпить стакан теплой воды с ложкой меда. Это хорошо сказывалось на функциях желчного пузыря. Камни... камушки... они бывают разные, одних в жизни не хватает, а других вообще лучше не иметь. У Соломона были и те и другие. Одни с годами перестали радовать, оставаясь такими же, как и много лет назад, другие за это же время стали огорчать, увеличиваясь и в количестве, и в размерах. Первые обещали спокойную старость, вторые наоборот. Их следовало выводить любыми способами.

Звук закрывающегося холодильника послужил сигналом для Раши, к подготовке вечернего моциона. Она схватила в зубы ботинок хозяина и потащила на кухню, где в это время Погер пил свой раствор. Сейчас допьет и...

– Знаю, знаю, сейчас пойдем, – успокоил он собаку, тронутый заботой, и начал собираться.

Сборы обычно не занимали много времени. Не на бал же. Но сегодня они прерывались воспоминаниями о вчерашнем инциденте в подъезде и прогнозированием в связи с этим различных ситуаций на будущее. Эти прогнозы касались как ближайшей перспективы, так и всего существования в доме-корабле.

– Нам бы только ночь простоять да день продержаться, – охарактеризовал Соломон задачу фразой из книжки про Мальчиша-Кибальчиша.

Это ничего, что книжка детская. В жизни ему удавалось объединить два слова «простоять» и «продержаться» в одно – «отсидеться». Адвокат любил цитировать Гайдара, потому что, во-первых, эти слова укрепляли дух, а во-вторых, помня пафос конца сказки, всегда верил в светлый конец происходящего наяву, в то, что простоит и продержится, то есть отсидится. И он бы отсиделся на этот раз, благо помощники есть и телефон, а вот Раша... Ее надо выводить. Не бесконечно же гонять секретаря! Нельзя мучить любимицу – надо рисковать.

– Получается, Аркадий Гайдар писал книжки только для моего поколения, – вслух рассуждал Погер. – В наших домах практически нет неблагополучных семей. Все рассуждают о беспорядках, а в их же квартирах вырастают эти возмутители спокойствия. Попробуй приди к родителям этой (он не знал, что обидевшая его девочка носит красивое имя Лолита) и скажи, что их дочь меня за хрен держала. Но держала же, и есть свидетели. Ее мама в обморок упадет, а папа в милицию потащит. Живут и не ведают, что дочка – маркиза ангелов.

Он почему-то вспомнил Мишель Мерсье, бывшую когда-то женщиной его мечты, а заодно её ангелов.

Конечно, про Анжелику написана сказка, но красивая сказка. А эти дети какие сказки читают? Да ничего они не читают. Толкутся в подъездах да видики смотрят. Боевики они знают все. А в детстве, наверное, и эта хотела быть Золушкой. Разве можно стать Золушкой с такими глазами?

Он опять не смог подобрать нужного слова, потому и называть вещи своими именами не получалось. Общепринятые в России понятия «будет день, будет пища» или «поживем – увидим» не были жизненным кредо адвоката Погера. Жизненный опыт Соломона обычно довольно точно подсказывал, какая будет пища и что он увидит, если ничего не предпримет. В данный момент отлично представлял свою неминуемую встречу со вчерашней молодежью и не мог гарантировать, что в следующий раз «маркиза» только схватится за что-нибудь, а не оторвет это «что-нибудь» совсем. Нужны контрмеры. Милиция не годилась – пока гром не грянет, ничего делать не будет. Нанимать охрану – дорого и неудобно. Оставалось поднимать массы – бить в набат. Опыт подсказывал, что месяца на полтора сплотить людей, возмущенных проделками тинэйджеров, можно, а там все утихнет, к шмакодявка про свой прокрученный Владимиром Евсеевичем нос забудет.

Собака принесла второй ботинок.

«Ну что за люди за такие... Мыслители. Что тут размышлять. Я пожалуюсь Геркулесу, он сам этим паршивцам все пооткусывает. И вот ноет, ноет, ноет. Тот, в ботинках из грубой кожи, взял да и выкрутил носяру у говнюка... Гав, гав, тяф», – думала Раша, всем существом ощущая переполненность жидкостью и переваренным обедом. «Срочно надо на улицу».

Под её повелительный лай он все же оделся, но перед выходом рискнул потерять пару минут.

– Береженого – Бог бережет, – пробубнил и набрал номер.

Прошло не меньше десяти сигналов, прежде чем ужинавший Валерий снял трубку и принял приглашение соседа погулять с собаками.

– Смотрите, до чего довели запасной выход, – обратил внимание соседа Погер. – С этим надо как-то бороться.

Он специально отклонил предложение воспользоваться лифтом, и теперь они спускались по лестнице. Соломон надеялся на встречу со вчерашней компанией. Нет, ему не нужны были никакие разборки, просто хотел, чтобы вторая встреча с ними прошла в присутствии Валерия, чтобы они усвоили своими куриными мозгами, с кем Соломон водит дружбу – с Геркулесом!

– Я согласен с вами, Соломон Наумович, надо что-то делать, а то расписали, как стены рейхстага.

– А что делать? Милиции нет дела. Раньше хоть дружинники были. Люди сами себя от шпаны защищали. Кстати, вот на этом месте меня вчера жидовской мордой обозвали. Ну да я, кажется, рассказывал.

– Вы мне про другое рассказывали. А за жидовскую морду надо по морде дать. Не люблю национальные вопросы. Я бы за это и у своих хлопцев чубы рвал. Считаю, что в каждой нации дерьма хватает. Конечно, у одних больше, у других поменьше, – с нескрываемой гордостью за свои демократические взгляды ответил Чуб.

Какое-то время спускались молча. Соломон не стал выяснять позиции собеседника по национальному вопросу. И не столько из-за опасности оказаться среди тех, у кого плохих больше, сколько из убеждения, что в Москве все приезжие из стран СНГ – интернационалисты и этот хохол не исключение.

– А как вы, Валерий Остапович, отнесетесь к предложению организовать дежурство в подъездах нашего дома?

– Это что, вечер тратить, охраняя покой мирных жителей? Так я их два года и три месяца охранял. Пусть милиция охраняет, ей за это деньги платят. А если что, не волнуйтесь, Соломон Наумович, разберемся.

– Ну, если вам трудно раз в месяц вечером погулять с собакой у подъезда с кем-нибудь из соседей или соседок, тогда конечно, – произнес адвокат.

Он давно заметил, что владелец ротвейлера неровно дышит к хозяйке безобразного НЕЧТО, бывшего когда-то бассетом. Вот и пусть уразумеет несложную проекцию, начертанную для него старым Погером.

– С кем-нибудь – нетрудно, потом посмотрим, – ответил Валерий, придерживая рвущегося на улицу Геркулеса.

Он таки вспомнил Ольгу Максимовну, уразумел открывшуюся возможность попасть в пару с ней, и Погер понял – попал в яблочко.

Погода была по-весеннему приятной. Нельзя сказать, что очень тепло, но ветер, холодный в последнее время, накануне сменился на бодрящий, и гулять было хорошо. Об этом говорило и большое количество собак, и такое же хозяев, удача для проведения кампании по записи добровольцев.

– Добрый вечер, – приветствовал Соломон продавщицу из продуктового магазина, за огромным псом которой побежала его Раша, и пошутил: – Не бойтесь, моя вашу не съест. Она уже ужинала.

– Без защитника сейчас нельзя, – уже серьезно сказал адвокат. – Вчера шпана в подъезде напала на моего клиента и порвала дорогой пиджак. Представляете?

– Чего здесь представлять. Они моего мужа на прошлой неделе оскорбили. Милиция-то один раз за вечер проезжает. Тем более весна, кровь гуляет, – она игриво стрельнула глазами на Валеру. И чего на дуру Машку время теряет, подумала она, но сказала совсем другое: – Встречать теперь с собакой хожу.

– Может, нам дежурства у подъездов организовать? И не пускать внутрь. Они, считай, все из того дома с консьержем. Семьдесят две квартиры, по два человека, всего один раз в месяц, – начал агитировать Соломон, но соседка прервала его:

– Я, пока внуков нет, и чаще смогу. В паре с Валерием Остаповичем.

Корова, подумал хозяин ротвейлера и, чтобы не отвечать, позвал собаку.

«Ну что еще? Опять к тебе эта корова пристает?»

Мысли собаки совпали с мыслями человека.

– Вот и хорошо. Вы поговорите с покупателями, к вам же в магазин весь дом ходит. Сегодня суббота. Давайте на ближайшую среду назначим общую встречу, вон там, у березок, часов на восемь и составим график. Всего доброго, – попрощался Погер.

Начало хорошее. Иметь агитационный пункт в магазине представлялось очень перспективным. Отойдя немного, он обернулся. В китайском пуховике и высокой шапке баба выглядела впечатляюще мощно. Вот такие коня останавливают и в избы горящие без страха, подумал он в умилении.

– Есть женщины в русских селеньях, вилы бы ей, – чуть слышно пробормотал адвокат, находя большое сходство продавщицы с легендарной Василисой Кожиной.

Набор рекрутов продолжался. Следующей была соседка по площадке с ирландским сеттером. Эта не откажет, тем более адвокату, мало ли что. Ее собака весело резвилась с стаффордширским бультерьером. То, что предки собаки родом из английского города Стаффорда, Соломон узнал из разговора с хозяином, приехавшим, как выяснилось, из Узбекистана. Отсюда же он узнал и о футболе со шляпой около подъезда, и о желании Сардора навести порядок.

Валерий молча выслушал узбека, которого Соломон, изменив маршрут движения, представил незамедлительно.

Приятный мужчина, думал о новом рекруте Погер, направляясь к пожилой женщине с овчаркой, вот только как можно держать в доме четвероного дауна?

Бультерьерша понюхала ботинки адвоката и подняла на него маленькие свиные глазки, казавшиеся равнодушными. Тем не менее внутри у неё бродили несложные мысли: «И чем это он свои ботинки вымазал таким? Мой тоже не бедняк, но гулять в простых ходит и не выдрючивается «Саламандрой».

Солнце ещё только опустилось за горизонт, а собрание уже обещало быть многолюдным. Уж так повелось. Живем – терпим, терпим, а потом достаточно искры, чтобы схватились за топоры да вилы... И запылало. А то, что материал горюч, адвокат понял сразу. Это видно хотя бы по тому, что рассказывали о накипевшем, и по тому, как загорались глаза новобранцев, рвущихся добраться до возмутителей спокойствия, и по тому, что многие предлагали перенести собрание на более ранний срок, так как не терпелось поскорей встать в строй. Погер не делал различия пород. Подходил ко всем. Ему даже в голову не приходило, что дежурить юной особе с карликовым пинчером будет совсем не в кайф.

– У вас можно записаться на дежурство? – спросила женщина средних лет, преградив путь Погеру.

Она держала на поводке собаку, отдаленно напоминающую его Рашу, только раза в три больше.

– Но я могу только по четным дням в этом месяце, Соломон Наумович. Кажется, вас так зовут?

– А вы? – спросил он, растерявшись от такой активности.

– Она будет нам помогать, – ответила, улыбаясь, Ольга Максимовна за свою подругу, – когда приедет в гости. Правда, Катя?

– Разумеется, если вы, Соломон Наумович, будете третьим в нашем ночном дозоре, – ответила Катя ж засмеялась.

Настроение у подруг отличное. Они были чуточку навеселе, и пьянящий воздух наступающей весны подогревал желание раскрепоститься, пошалить, сбросить хоть на некоторое время груз лет и совершить сегодня что-нибудь такое, о чем завтра будешь вспоминать как о невозможном.

Погеру, также ощущавшему прелесть этой поры, было понятно настроение своих собеседниц, и он искренне посмеялся вместе с ними. И уже потом, после нескольких ответных шуток, спросил:

– А вас что, тоже достали? – и затем предложил: – Приходите в среду вон к тем березкам к восьми часам и приводите желающих. Там все и решим.

– Достали? Не то слово – достали. Они же облюбовали площадку на моем этаже. Вы поднимались на шестой этаж? – спросила уже серьезно Ольга Максимовна.

Дело сделано. Можно возвращаться домой с чувством исполненного долга. Но это только так казалось адвокату. Впрочем, по порядку...

Постольку поскольку господин Погер общался е женщинами и агитировал преимущественно среди них, хотя это и не означало, что пожилой еврей – дамский угодник или любитель клубнички, но факт остается фактом – мужское население дома, а именно хозяева наиболее крупных собак, скучковались в отдельную группировку и, отпустив своих любимцев на волю, обсуждали создавшуюся ситуацию по-мужски, то есть покуривая, поплевывая и иногда матерясь в нужном месте. В сущности, во время вечерних прогулок молодежь их не доставала. Тинэйджеры точно знали, кого можно задеть, а кого – себе дороже. Крупная собака способна остановить даже «отморозка», а местные из дома с консьержкой ещё не настолько «замерзли». Мнения высказывались самые разные. Даже антисемитские, вроде: куда этот старый, пархатый... лезет. Или: так нельзя, господа, мы и так всю Россию про... И даже: а на хрена мне все это нужно? Пусть соберут с каждой квартиры по баксу, и я с моей Маруськой после работы буду заглядывать в подъезды. Делов-то... Самые консервативные уповали на милицию, но их никто не слушал, как нормальные люди не слушают треп коммунистов в Госдуме. И все-таки во всем этом что-то было. А ещё внутри некоторых собачников поднималась, вырастала и крепла, наливаясь кровью, как в юности, когда подглядывали за соседкой в душевой, страстная мыслишка: а не взяться ли мне за это дело, не травануть ли засранцев, заодно посмотрю, что мой кобель или сука сделает. Тренировки с кинологом давно в прошлом. Вот и проверю-ка животное, тем более что уже всем осточертели газетные статьи о налогах на собак, о необходимости не штрафовать, а сажать хозяев, если их псина порвала кому-то ж... В то, что именно его собака может запросто загрызть невинного, не верили. Значит, была такая ситуация. Сам виноват. Не становись между собакой-охранником и тем, кого она охраняет. Не маши руками. Не передавай блестящих предметов, похожих на оружие, и так далее. Мыслей таких эти немногие ублюдки не озвучивали, но глаза от разговоров под сигаретку и с матерком затуманивались.

И тут произошло событие, в корне изменившее жизнь не только отдельно взятого человека, но и всей группы мужиков, зацепило крылом женщин, а потом охватило жутковатым покрывалом весь дом: из подъезда на пустырь вышел Иванов. И не один...

– А это кто?

Никто не мог дать вразумительного ответа.

По пустырю, вернее, по его кромке гордо и независимо шествовали двое. Он – мелкий человечек с серыми, невыразительными глазами, редкими, аккуратно зачесанными волосами, в китайской или турецкой ветровке. У правой ноги вышагивал Зверь. Уже потом, когда будет точно известна кличка собаки, все согласятся, что именно она пришла на ум в тот момент.

Трепещите, несчастные.

Умойся, человечество.

По кромке пустыря идут двое.

Самое интересное, что собаки, обильно и беспорядочно справляющие свои нужды весь отпущенный им богами-хозяевами срок, моментально перестали заниматься своим делом и застыли, как в детской игре «замри-отомри». Пауза это или страшный сон, но почти одновременно очнулись все – и люди, и животные. Люди заговорили на своем, собаки на своем языке.

– А это кто?

Он вел на коротком поводке собаку. То, что обратят внимание, Иванов предвидел, а сейчас убеждался в своей правоте. Правда, в планы Николая не входили смотрины, как таковые. Он специально вышел, когда стемнело и прошедший недавно дождь расквасил глинистую почву. Расчет был верен только наполовину. Николай думал, что только самые отчаянные решатся месить грязь и пачкать свои квартиры следами собачьих лап. Не учел новоиспеченный владелец только безмерной любви человека и животного. Лапы всегда можно помыть.

Видно, действительно шила в мешке не утаишь. Значит, так тому и быть. Рассчитывая только посмотреть поведение пса на улице, на его реакцию по командам, теперь он, переполненный гордостью, шел вдоль пустыря по утрамбованной ногами собачников, единственной нераскисшей дорожке, как по подиуму, делая вид, что не замечает устремленных на них взглядов. Человек так устроен: стоит одному остановиться и посмотреть внимательно на что-нибудь, как тут же остановится другой. Элементарное любопытство или просто стадное чувство – не важно, важен факт.

– А это кто? – висело в воздухе, как дым в комнате, где гуляет хорошая мужская компания.

Впрямую Иванов не слышал, но внутренним чувством осознавал, что все они теперь задают себе этот вопрос. Осознавал. Обижался. Злился. Кипел. Ах, вы меня раньше ни во что... Ну так смотрите, гадайте, завидуйте, недоумевайте.

И пошел разброд мыслей, чувств, ощущений, а главное – догадок. Он недавно переехал? Нет, в последнее время никто не въезжал. Он приехал к кому-то в гости? Кто потащит такого зверюгу с собой? Может, уехали за границу и оставили на присмотр? Это высказался студент, сам выгуливающий чужого пса. В их обществе к мнению студента не прислушивались. Пришлый. Хотя чужого сеттера содержал образцово.

– Я такого мастодонта впервые вижу. Даже для мастифа великоват.

– Может, это филобразильеро?

Никто не видел, кроме как на картинке, настоящего фило и потому задумались.

– У фило задние ноги длиннее передних, и потому мастиф прет напролом, а бразильеро прыгает сверху и валит массой.

– Ладно вам... Как бабы. Собака действительно хороша, но надо бы поинтересоваться, где он её взял, сделал прививки или нет? Тяпнет наших, и выкладывай за лечение...

Последним высказался Валерий. Чужая, да ещё такая мощная псина нанесла ему удар в самое сердце. До этого никто не мог сравниться с Геркулесом. Бывают среди собачников черные завистники. Бывают белые. Таким вопросом мастер шиномонтажа никогда не задавался и потому не мог отнести себя к той или иной категории. Но факт остается фактом – Чуб оказался черным завистником. Кроме того, оставалась ещё Ольга Максимовна. Но тут у Валеры был перевес – новый автомобиль.

– Да кто он такой?.. – как Паниковский, воскликнул кто-то.

– Это с четвертого этажа, – ответила ему пожилая дама с овчаркой, проводившая все свободное время на лавочке у подъезда. – У него жена Виолетта, маленькая такая.

– Как у Конан Доила, собака Баскервилей, – сравнила девушка в очках, придерживая рвавшуюся с поводка болонку.

– Нет, там дог, а этот покрупнее будет, – возразил широкоплечий мужчина с прижавшимся к его ноге пуделем.

– Литературу надо читать, – сказала Катя. В ней ещё бродил хмель, и она не меньше, а может, даже больше других заинтересовалась кобелем.

– Я-то что... – пожал плечами мужик. Было уже почти совсем темно, и от этого собака казалась больше и загадочнее. Со всего пустыря начали подтягиваться люди, чтобы собственными глазами посмотреть на диковину.

– Это мастиф, порода, выведенная в Англии, – блеснула своими знаниями Ольга Максимовна.

Она только что подошла и потому не слышала начала спора о породе.

А может, сейчас и провести собрание?.. Самое время, возникла мысль у Соломона, но, немного подумав, адвокат от неё отказался.

Не всех допекло. Владельцев крупняка, казалось, вовсе не греет идея создания общества. Глупые, Погер определял из истории, рано или поздно доберутся и до динозавров. Сначала на коврики сделают, как дворничихе Ринате, потом ящик почтовый раскурочат, как в шестом подъезде. По нарастающей, по нарастающей. Безнаказанность поощряет. Соломон не был ни кровожадным, ни злопамятным. Просто знал человеческую натуру, и потому вся надежда на владельцев мелочи.

– Надо обязательно пригласить их в среду, – не то распорядился, не то выразил пожелание Погер, обращаясь к Ольге Максимовне и её подруге.

Адвокат не стал дальше наблюдать за триумфатором и поспешил домой.

– Вот это класс! – искренне восхищалась Катя Зверем.

– Знаешь, я, когда такую псину прошлым летом у одного мужика увидела, тоже обалдела, – призналась Ольга Максимовна.

– Так пойдем выполним просьбу твоего Соломона Наумовича, а заодно и поближе посмотрим, что за зверь, – предложила Катя и, схватив под руку подругу, потащила к Николаю.

– Добрый вечер, я ваша соседка по подъезду, Ольга, – представилась Ольга Максимовна и, улыбнувшись, спросила: – А вас как звать-величать?

– Зачем вам?

– То есть... – опешила Ольга Максимовна, а Катя так и впилась глазами в дерзкого владельца собаки – так с её подругой ещё не разговаривали, годы – это естественно, но не мымра же...

– Зачем? Я десять лет живу с вами в одном подъезде. Только этажом ниже и напротив. Иногда утром мы вместе вынимаем из почтовых ящиков газеты. Я помню, вы уронили в прошлом году сумку с продуктами, когда ключ в замке застрял, и мы уже знакомились. Зачем же вторично?

– Бывает...

– У вас постоянно падают сумки и мужчины на коленях собирают продукты?

– Мужчины стоят передо мной на коленях по совершенно другому поводу, – наконец поняла, что проигрывает, Ольга Максимовна.

– Хватайся, лопух, она правду говорит, – прорезалась Катя.

– В среду вечером собираются владельцы собак нашего дома, и мы бы очень хотели видеть вас в своих рядах.

– Вообще-то у меня на дачу поездка намечена, – сообщил Николай, делая вид, что все это его не интересует.

Сегодня он играл великолепно. Ничто не выдавало внутреннего состояния. А внутри все торжествовало... Забегали, зашевелились. Наблюдатели. Тоже мне новость сообщила.

Иванов узнал о готовящейся акции полчаса назад, когда только входил в подъезд. Об этом уже говорил весь Бабком на лавочке. Внутренне он был согласен. Пора приструнить пришлую молодежь. Догадывался и о том, что его с собакой непременно позовут в компанию. Пойти можно, но не сразу. Пусть вон тот с ротвейлером лично попросит.

– А как зовут вашего массива? В жизни не видела ничего подобного, – кокетливо вступила в разговор Катя, не обращая внимания на тихие замечания подруги о том, что массив и мастиф не одно и то же.

– Зверь, – коротко ответил Николай, всем своим видом показывая, что разговор не получится, так как он не готов к столь стремительным темпам популярности своего питомца.

Но не на ту напал – когда Катерине что-то хотелось, не было силы, способной помешать. Ей сейчас хотелось иметь такого зверя. Она отчетливо представляла себя гуляющей с гигантом, провожаемая восхищенными и завистливыми взглядами. Или молящий взгляд надменной мымры из соседнего подъезда в момент капитуляции её противного черномазого дога.

– А услугами какого клуба вы пользуетесь? – продолжала Катя, не обращая внимания на поведение хозяина собаки.

– Да никакого, мы независимый профсоюз. Правда, Зверь?

– Что же вы щенков без документов отдаете? –с нескрываемым удивлением спросила Катя. – Это уке невыгодно.

– А я животными не торгую, я их безвозмездно отдам, и это мой принцип, – понес не желающий выглядеть идиотом Иванов и для чего-то добавил: – И только в хорошие руки. А пока Зверь – мальчик. Большой.

– Как интересно... А хозяин?

– Катя... Придержи язык.

Ну и идиот, подумала Катя.

– А когда ЭТО произойдет, вы мне не могли бы подарить щенка?

За идиота держите, почти вырвалось у Коли, но он вовремя остановился.

– Вряд ли получится, понимаете, многим обещал. Зверь, пойдем домой, – ответил Николай, понимая, что надо заканчивать, иначе окончательно заврешься.

Но Катя могла щелкать и не такие орешки, как этот. Удавались задачки и посложнее.

– А не можете ли вы познакомить меня с хозяйкой его будущей подружки, может, я у неё выкуплю щенка? – спросила как бы между прочим Катя, кивая на собаку, и добавила: – А документы мы через клуб «Веселый лай» оформим, у меня там председатель по племенной работе очень хороший знакомый.

Она специально сказала «выкуплю» и теперь ждала ответного хода.

– Я думаю, договорюсь с хозяйкой, а нет, так и быть, полагающегося мне отдам, – начал откручивать Николай, услышав о возможности получить родословную. – Давайте телефонами обменяемся...

Чуть дальше, на пустыре, Ольга Максимовна, заразительно смеясь, общалась с прибалдевшим Валерием. Прибалдеть было от чего. Сегодня вдруг ни с того ни с сего эта женщина его мечты вместо занудливых нравоучений весело рассказывала совсем не смешную, по мнению механика, историю. Он никак не мог собраться с мыслями, а ведь ждал этого момента уже около года. Теперь приходилось смеяться, не понимая ни слова из её рассказа, чтобы не держали за идиота. Конечно, от неё попахивало, но не настолько, чтобы все случившееся приписать выпитому. Не знал, что за ними краем глаза наблюдает увлеченно беседующая с Ивановым женщина. А Ольга Максимовна знала.

– Мне уже пора, а то поздно будет одной возвращаться, – подошла к смеющейся паре Катя.

После быстрого прощания подруги поспешили к троллейбусу.

– Хорош!

– Это ты о ком?

– О собаке, конечно, – смеясь, ответила Катя. – Давно это у вас?

Ольга Максимовна сделала неопределенный жест, который подсмотрела в «Кабаре» у Лайзы Минелли. Они даже внешне были чем-то похожи.

– Чем занимается? Вид у него, как у премьер-министра.

– Что-то связанное с автомобилями... Дилер, – неопределенно ответила Ольга Максимовна и помахала подруге.

Глава 18

За наспех организованным столом сидело человек десять изрядно подвыпиших мужчин. Это была первая репетиция застолья по поводу купленного автомобиля. В основном собрались коллеги Валерия, а почетные места занимали господа, особо отличившиеся при покупке. Их трое – мастер участка, обеспечивший подмену, Роланд и его брат Семен. Главным в этой троице был Ролик. Именно его профессионализм в автоделе и незаурядные актерские данные позволили быстро выявить недостатки и доказать, что желания продавцов безосновательны. Значение

ролика было очевидно для присутствующих даже без осведомленности о заслуге в поисках недостающей тысячи баксов, которые были доставлены к началу сделки братом Семеном, кстати, не только зубным техником, но и большим любителем автомобилей.

– Мы часа на полтора опоздали. Подъезжаем... Ролика машины не видно, а «хонда» стоит. В машине никого. Вдруг выскакивает этот пузан и на меня: как так, мы вас ждем, скоро закрывают. А у самого рожа красная, як буряк, пот в три ручья, как будто мешки таскал, и глаза во такие, – вытаращил веселые глаза рассказывающий Валерий. – Я ему, мол, не волнуйтесь, сейчас Роланд Михайлович ещё тысячу подвезет и пойдем оформлять. Тут его чуть кондратий не хватил, я даже испугался. Заходим в контору, там этот молодой стоит и уговаривает его бабу. Та тоже – впору валерьянкой отпаивать. Стоим, ждем, пузану невтерпеж. Они с молодым машину Ролика встречать вышли. Я эту бабу разговорил, а она мне все, дура, и выложила. Мужик её, оказывается, деньги занял и в строящемся доме купил новую квартиру. А строительство заморозили, старую квартиру пришлось продать по дешевке, цены упали. Здесь срок подошел должок отдавать. Кредиторы ему, мол, пожалуйте бабки и счетчик включили и, чтобы не ерепенился, ласточку его любимую грузовичком поцеловали. А завтра утром часики остановятся... Вот они и запрыгали. Ну я, конечно, утешил её, как мог. Словом, я на улицу, а там Ролик с Семеном подъезжают. Я ему втихаря показываю пятерню...

– Ну а я же не пальцем деланный, – подхватил эстафету самодовольно улыбающийся Ролик. – Сразу усек, а чтобы было правдоподобней, глазки опустил и говорю, мол, извини, друг Валера, только четыреста пятьдесят наскреб, больше нет...

– Я, конечно, на него, в чем, мол, дело, а ещё друганом считаешься, кому же тогда верить, как жить? – вновь начал, перегибаясь от смеха, Валерий. – Извинился, конечно, перед ними и к своей машине, а этот, бедолага, за мной... Умора...

– Давайте выпьем за женщин, – прервал его заливающийся Семен.

За женщин мужчины выпили стоя.

– Кстати, как у тебя с этой?..

– С ЭТОЙ – все нормалек. Каталку купил, теперь она за мной бегать будет... – пьяненько бахвалился Валерий.

Одобрили.

Вернулся домой Валерий не очень поздно и почти трезвый. День, конечно, был прожит не зря и разрешалось расслабиться на всю катушку, но поутру планировалось в ГИБДД ставить машину на учет.

Гигант ждал у двери вечерней прогулки. Хочешь не хочешь, а надо было снова выходить на улицу.

На пустыре никого. Валерий отпустил Геркулеса, который быстро нашел себе товарища из приблудных. Пусть его, пусть порезвится, он, Валерий, не какой-нибудь сноб, и пес у него рабоче-крестьянского нрава, хотя кровей благородных. Ну потреплет слегка, шкуры же с бедолаги не спустит. В сущности, правильно говорят, каков хозяин, такова и собака. А мне-то с кем перемолвиться? Это все погода. Семеныч бы, что ли, выполз, хрен старый, маялся в одиночестве, в не весенней какой-то слезливой погоде Валерий.

Чуть в стороне, там, где между двух берез была вбита импровизированная перекладина, а на земле валялись неизвестно кем привезенные танковые траки, качался мужик из второго подъезда, но к нему Валерий не пошел. Не уважал. Качался тот почти каждый день и в любую погоду. Собака, красивейший боксер, была предоставлена сама себе и постоянно паслась у мусорных баков. За это и не уважал качка Валерий. За собаку.

Спасение пришло неожиданно в лице дворничихи. Чуб её не любил за назойливую болтливость, но среди мусора в пустопорожней болтовне, как воробей в навозе, иногда мог выклевать нечто ценное лично для себя. Вот и сейчас, за неимением более достойного собеседника, можно было кое-что узнать о жилице с шестого, Ольге Максимовне.

Но болтливая дура все говорила и говорила о бомжах, которые мусорят у помойки, а она убирай, о черных, которые сбрасывают строительный мусор и никак не хотят заказать контейнер, делают это по ночам, чтобы утром с них как с гусей, вот и приходится на ночь глядя в такую мерзкую погоду выходить, чтобы за руку поймать. Наконец дошло до подростков...

– Домофоны-та не работают, вот эта шпана-та и сидит по подъездам, а главное-та – почти все не из нашего, из кирпичного, из офицерского-та, – закончила рассказывать очередную страшную историю женщина.

Всякий раз в речь дворничиха вставляла свое «та» для придания достоверности. Так ей думалось. Но истории были на слуху, а главное – на стенах, в разбитых стеклах и брошенных шприцах.

Отсюда, с пустыря, в сумерках дом казался севшим на мель «Титаником», особенно верхней его надстройкой, а редкие жители, которые время от времени то входили, то выходили из его недр, – заблудшими душами погибших пассажиров, которые никак не могут успокоиться после трагедии и все ищут непонятно что – или свои каюты, или оставшихся в живых близких.

Следующую историю про попытку изнасилования жительницы их дома Валерий слушал вполуха, думая о завтрашнем дне, на который планировалась постановка на учет машины и предложение покататься Ольге Максимовне, и вдруг его как током ударило...

– Это ты о ком? – спросил он.

– Так я же тебе говорю, что вчера вечером эта шпана хотела надругаться над твоей соседкой с шестого этажа, – ответила дворничиха. – Мне её знакомая рассказывала. Знаешь, с кудрявой собакой ходит.

Владелицу эрделя Чуб знал. Пустая бабенка, но врать не будет.

– Ольга Максимовна?

– Ну да, с лопоухим гуляет, я их не разбираю... Повторение рассказа он уже слушал предельно внимательно.

Хмель покинул голову. Вникал в подробности, словно в детской игре «испорченный телефон», и представлял самое худшее: слюнявые рты, прыщавые лица, грязь под ногтями, но дорогие «косухи» ж настоящее золото в ушах. А ещё пыхтение и сопли...

– Чего же она не орала?! – вырвалась у него глупость: кто ж выйдет-то?

– О-о-о, – она посмотрела на собачника с сожалением, – хотя ты, может-та, и поперся бы. Они ж чистая саранча. За Уралом мошка лошадей жрет начисто. Эти такие же. Нет сладу.

Валерий гаркнул, подзывая к себе собаку. «С ума, что ли, сошел?» – мелькнуло в лобастой голове пса.

Внутри бывшего сержанта все клокотало. Такое бывает даже с уравновешенными людьми. Они часто кажутся вялыми и, несмотря на габариты, производят впечатление людей, не способных впадать в ярость. Но это не так. В каждом есть предел натяжения. Это как в музыкальных инструментах: или колок полетит и тогда меняй головку грифа, или выбрасывай весь инструмент, или струна порвется. Проще, но больнее. Может так стегануть... В данном конкретном случае порвалась струна. Стало больно.

Возникшее поначалу решение немедленно пойти к пострадавшей и выяснить приметы насильников сменилось на решение подождать до утра, а желание тотчас же найти и покарать виновных уступило мудрости – не лезть в воду, не зная броду. И не потому, что боялся, а потому, что не первый год знал дворничиху, как знал и её склонность к преувеличению. Однако он не сомневался в самом факте.»

– Ну и дела, – только и произнес Валерий, выслушав рассказчицу, и, попрощавшись, пошел домой.

Лифт медленно опустился, двери открылись. Перед ним стояли двое молодых людей. Высокий чем-то замазывал кнопки лифта из баллончика, а другой, поменьше, руководил процессом.

Минутное замешательство прервал Валерий.

– Выходите, пожалуйста, приехали, – как можно ласковее попросил он, между тем, как внутри медленно поднималась черная, тягучая и остро пахнущая кровью волна.

Молодые люди стояли как вкопанные, понимая, что влипли. И влипли здорово. Этот дружелюбный тон не мог обмануть – они отлично знали, это не толпа беззубых пенсионеров. Укажешь таким название и назначение конечного пункта, и привет.

Вид этого здорового мужика и его огромной, пока ещё беззлобно смотревшей собаки не предвещал ничего хорошего.

Валерий, умея в таких случаях держать паузу, ждал, как можно ласковее глядя на стоящих перед ним.

– Молодые люди, освободите, пожалуйста, лифт, – повторил он минуту спустя и немного отошел, освобождая место перед лифтом, но не к стене, а в сторону входной двери, таким образом отсекая им путь на улицу. Мочить будем в подъезде, подумал он почти по-президентски.

– Да мы не спешим, – сказал высокий, в глубине души надеясь, что все ограничится устным разносом.

Мужик не решится воспользоваться услугами собаки, а без неё побоится с ними связываться, как-никак их двое. Эта последняя мысль вселяла уверенность, и свойственная всем им наглость брала верх над страхом.

Большинство ошибок происходит именно от неправильной оценки и ситуации, и возможных действий противника. Попросту они не знали, с кем связались.

– Что, лифт один, что ли? – задал вопрос длинный, предлагая Валерию воспользоваться вторым лифтом и разойтись с миром. – Вот на другом и поезжай.

Внутри бывшего сержанта все кипело, бурлило, клокотало. Он начал бояться самого себя.

– А я думал, они немые, а они говорить умеют, – хрипло сказал Чуб неизвестно кому.

Первым не выдержал неизвестности маленький. Стремительно нажал кнопку верхнего этажа, но лениво закрывающиеся двери не сомкнулись. Этот маневр сержант разгадал сразу, и вперед была выставлена нога.

– Хорошая реакция, – похвалил Валерий и без скидок на возраст, рост и вес влепил юнцу пощечину.

Мелкий отлетел в угол грузового лифта. Колени подогнулись сами собой, задница коснулась пола.

– Быстро вытирайте свою мазню, – приказал Чуб, давая подросткам последнюю возможность, и они это поняли великолепно.

В таких случаях срабатывает животный инстинкт, а кто они, эти подростки, когда нападают на стариков и беспомощных? Животные. И действуют только в своре. И инстинкты у них от своры идут.

Они лихорадочно порылись в карманах, но ничего подходящего не обнаружили.

– Плохо, – жестко резюмировал сержант. – Мама памперсов и слюнявчиков не положила на сменку? Руками вытирай. Иначе мордой придется.

Ноющая щека Хорька помогла сделать правильный выбор, и он начал очищать кнопки своей чеченкой, то и дело потирая испачканной о кнопку рукой ушибленную щеку. Маленького не зря называли Хорьком. Именно за изворотливость ума и способность приспосабливаться носил это ненавистное ему

прозвище, хотя, впрочем, и внешне походил на какого-то зверька с заостренной мордочкой и мелкими зубами.

– Ну...

Долговязый побледнел, но не двинулся с места. Он был Лидером, а Лидеру не пристало подчиняться. Вторая оплеуха отбросила его в тот же угол. В тусовке он был известен как Долговязый.

Воспользовавшись тем, что дядька занялся товарищем, Хорек бросился наружу. Геркулес рванулся за ним и чуть не опрокинул хозяина. Сориентировался и Лидер. Бросился в том же направлении и был моментально завален на кафель, и единственным приятным ощущением на тот момент было для него холодное прикосновение плитки к пылающей щеке.

Конечно, самое правильное было просто выпороть, и он бы сделал это с превеликим удовольствием, с оттяжечкой, как умел делать батька, но если нет условий...

– Что, мразь, худо тебе? – спросил бывший сержант, оттаскивая собаку. – Худо. Хорошо еще, что собака в наморднике. Встать! Встать!

В эти минуты Долговязый наверняка вспомнил, что ещё несовершеннолетний, и ему стало невыносимо жалко себя. Уже готовый просить дяденьку отпустить с обещаниями никогда так больше не делать, затравленно косился на дверь подъезда в надежде на чудо.

Чуда не произошло. Никто так поздно не гулял. Радовало одно. Унижения не видел Хорек.

Когда дядька, схватив за куртку, провел носом по вымазанным кнопкам лифта, понял: такого не разжалобишь, да и не дядька он вовсе, а молодой мужик.

– Я же тебя предупреждал, что мордой вытирать будешь, – приговаривал Валерий упирающемуся парню.

Долговязый сделал отчаянную попытку вырваться, но тяжелая пятерня так шлепнула по щеке, что на глазах выступили слезы. Теперь Геркулесу очень не нравилось поведение юноши и хотелось проявить свое отношение к происходящему, несмотря на запреты хозяина.

– Это ты вчера к бабе приставал?

По тому, как забегали глаза, как дрогнуло и скривилось перемазанное краской лицо пацана, Валера понял – попал в точку. Аж дух перехватило, не ожидал такой удачи. Думал, весь день справки наводить придется.

– Она нас сама подонками обозвала, – вдруг выпалил пацан.

Внутри у сержанта все клокотало. Он бы мог простить лифт, но оставить без внимания выходку с любимой женщиной – никогда.

– Женилка не отросла, а туда же, – и его осенило. – Снимай штаны, – приказал он ледяным голосом, – сейчас мы размер посмотрим.

– Что? – переспросил Лидер с надеждой, что ослышался.

– Штаны, говорю, снимай, и живо, – очень тихо, почти одними губами предложил бывший сержант.

– Зачем? – Долговязый ухватился обеими руками за пояс.

– Я жду, – напомнил старший и ослабил поводок рычавшего пса, который теперь почти доставал оскалившейся пастью до интимного места пацана.

Мысль о том, что поводок может лопнуть или дрогнуть держащая его рука, привела дрожащие руки в лихорадочное движение, и через пару секунд джинсы были спущены до кроссовок.

– Снимай кроссовки!

Хрип перетянутого ошейником горла не позволил раздумывать и доли секунды.

– Что снимать? – с ужасом спросил, ещё на что-то надеясь, молодой, но мужик был неумолим, что подтвердил пинок под зад.

– Свяжи в узел. Связал? Давай сюда... Валера взял узел в руки и пошел к выходу. На сломленного Лидера даже не смотрел. Парень, прикрывая ладошками срамное место, вжался в угол. Выйдя на улицу, Валерий, широко размахнувшись, забросил одежду куда-то в темноту. Вернулся.

– Иди домой. Можешь соврать папочке, что к тебе хулиганы пристали.

Хозяин с собакой зашли в кабину лифта. Двери медленно отсекли их от площадки первого этажа и стоящего в простенке голого пацана. Тот бросился к выходу. Хлопнула входная дверь.

Валерий уже не видел, как замелькали в темноте белые тощие ягодицы. Он запел. И в шахте лифта, вниз и вверх одновременно, разнеслась тоска мужика по бабе.

Полюби меня, казачка, молодого казака,

Из турецкого похода возвращались два полка.

Сто возов добра за нами, сабли, кубки, жемчуга,

Все твое, полюби меня, казачка, молодого казака!

Одно точно знал Валерий и не знала его собака: а ведь взорвись, и посадили бы. Посадили. За это вонючее молодое дерьмо.

Сидеть не хотелось.

Соломон Погер накрыл голову подушкой и вздохнул. Валерка гуляет. Машину обмыл. Слышаля этот рев и многие другие. Привыкли.

Глава 19

На пустыре вокруг костерка, постоянно задуваемого порывистым ветром, сидела, тесно прижавшись друг к другу, молодежь из близлежащих домов.

Многочисленная компания разделилась на две части. Одни, подложив куски картона, на бетонной плите, другие напротив, на найденной доске, застеленной газетами... Места не хватило только Лолите, и она расположилась на коленях у самого толстого. Их съежившиеся фигуры и посиневшие лица говорили о продолжительном пребывании на свежем воздухе, на это же указывал и толстый слой подсолнуховой шелухи под ногами, обутыми в почти одинаковые кроссовки. Молодые люди «зависли» в этом месте, так как ждали «помогалу» с наркотой и уже понемногу выпили, о чем свидетельствовали две пустые бутылки из-под водки и с полдюжины одноразовых стаканов. Все собравшиеся покуривали травку и пока ещё не кололись. Тем, кто сидит на героине, спиртное употреблять нельзя, так как, выпив и уколовшись, можно словить вечный кайф. Настроение было под стать погоде, хреновое, а двое вообще весь вечер молчали, изредка вздрагивая и озираясь, чем походили на очень юных алкоголиков с синдромом беспричинного страха.

Лолите надоело общество своего кавалера. Она спрыгнула с его колен и подошла к Долговязому:

– Ты сегодня как прожеванный бургер.

– Будешь...

– Опять стишки сочинял?

– Тебе-то...

– А ты попробуй.

Лолита сделала круглые глаза, и, поколебавшись, он тихо начал. Так тихо, чтобы слышала только она. Впрочем, остальным, кроме прежнего Лолитиного «стула», было до лампочки.

Альпинист сорвался.

Он падал молча, только хруст костей

да звон натянутых, как струны, нервов.

И эхо замирало. Замерло.

Молчанье. Ручей невидимый шумел,

и было так тепло и тихо.

Альпинист сорвался.

Просто не дошел. Зеленый луг

не будет ему сниться, и никогда

его нога не ступит больше на ледник.

Упал. И ветер шевелил альпийский мак

у лопнувшего лба.

Упал. Мгновенье унесло

обиды, боль и горечь пораженья.

– Загнул... Ты, что ль, альпинист? Ну дал... А вообще фигня. Без рифмы. Такие стихи не бывают.

Лолита уже размяла свои мальчишеские ягодицы и снова заняла место на коленях у толстого.

Не нужно быть особо наблюдательным, чтобы понять, что в компании два лидера, так как чаще всего произносились две кликухи: Долговязый и Герасим. Долговязый был, пожалуй, постарше остальных присутствующих, о чем говорили и его уже основательный, колючий пушок на лице, громкий басок и крупная, совсем не мальчишеская фигура, которая из-за своей длины и сутулости, вероятно, дала честь хозяину так называться. Сегодня «майкой лидера» ему служила черная куртка «бомбер» с ярко-оранжевой подкладкой.

Эта куртка, если и не снятая с американского пилота, скверная копия тех, что носили бравые янки, разгоняя цветом подкладки не столько кровожадных акул, как застенчивых японок и экзотических филиппинок, когда этих молодых людей ещё и в помине не было. Три маленьких кольца в ухе говорили о несомненном мужестве Лидера, так же как и наколка в виде массивного перстня на левой руке. Бедный, он не знал, накалывая его, что, попав на зону, непременно наживет себе неприятности, ибо символам там придают особое значение, и, наколов себе на ягодицу бабочку или глаз, рискуешь потерять невинность в первую же ночь, между тем, вполне возможно, ни сном ни духом не зная, чем вызвал к своей заднице повышенный интерес.

– Чего это ты такое старье напялил? – спросила только для того, чтобы спросить, не сидеть же истуканами, Лолита.

– А я ретро люблю.

Лолита затянулась и передала окурок Малышу. Герасим был гораздо меньше ростом, но покоренастее. Короткостриженый, накачанный, с легким пушком над верхней губой, он, несмотря на свою мощь, выглядел ещё мальчишкой, с щенячьей радостью в голубых глазах смотрящим на окружающий мир. На нем была кожаная куртка, не имеющая никакого отношения ни к американской авиации, ни к отечественной, а потому и называемая «косуха». Штаны из плотной ткани с накладными карманами и тяжелые «гриндеры», ботинки с железными вставками. Герасим причислял себя к скинерам, но дальше презрения к рэпперам, а также особой любви к пиву и футболу причастность не распространялась. Свое погоняло он получил из-за привычки растягивать при разговоре гласные, что временами походило на мычание. Этого было достаточно, чтобы просвещенное окружение посчитало его достойным носить имя легендарного тургеневского героя.

В компании было несколько девушек, одна из которых с прекрасным именем Лолита не из последних, судя по тому, что позволяла себе по отношению к другим. Стриженная, в короткой кожаной куртке, джинсах и кроссовках, она походила на милого мальчика-подростка, и только небольшие глубоко посаженные зеленые глаза выдавали рвущиеся на волю озлобленность и жестокость.

Долговязый из-за распухшей щеки и разбитых губ не мог умолчать о случившемся. Пришлось поведать компании, предварительно договорившись с Хорьком о границах дозволенного, про встречу в лифте. Эти границы не позволяли распространяться о позорном бегстве Хорька с поля битвы взамен на молчание последнего про историю со штанами.

Однако они позволяли объяснить поражение малыми размерами лифта и присутствием собаки. Выступающий был выслушан с большим вниманием и искренним пониманием всех прозвучавших «если бы», но Акелла промахнулся. И это понимали все. Понимал и сам Долговязый, проклинающий себя, во-первых, за то, что поддался на уговоры Хорька отомстить адвокату (натолкали в почтовый ящик собачьего дерьма), во-вторых, что этим не ограничился, а покусился на лифт и, наконец, в-третьих, что начал базарить с мужиком. Молчал бы в тряпочку, как Хорек, может, и не пришлось бы сейчас гадать, рассказал ли тот кому-нибудь, как он бегал с голой задницей. Было ужасно обидно за себя, козла отпущения, так как он был абсолютно уверен, что, увидев этого шкафа, да ещё с таким теленком на поводке и без намордника, забздели бы все без исключения. И этот накачанный скин, Герасим, постоянно хвастающийся, как они гоняют рэпперов. И этот недоумок Хмырь, откормившийся, как борец сумо, а способный, как оказалось, только сумки с пивом таскать да малолеток гонять. Даже этот сочувствует, каратист долбаный. Хорек, научившийся только ноги выше головы задирать. Вчера тоже небось хотелось задрать, чтобы легче ссать в штаны было, когда по морде лупили. Возмущаются, брови насупили, а предложи сейчас пойти к этому раздолбаю домой разобраться, то у всех выяснятся критические дни. Они, видите ли, переживают, а у него одного и голова болит, и сидеть больно. Хорошо еще, что никто, кроме Хорька, не видел, как он после пинка под голый зад из подъезда как ошпаренный выскочил. Сочувствуют. И эта сочувствует, а уже уселась к Хмырю на колени, шалава.

Сочувствуют, но никогда не забудут.

– Ну и что делать будем, мужики? – нарушил затянувшееся молчание Герасим. – По домам пойдем? Как-то не фартит на холодрыге такой сидеть. Может, барыгу менты замели.

Надоели эти поминки по авторитету Долговязого. Он уважал силу и понимал, что все ссылки на собаку – ерунда. Куда против такого мужика, а собака только ускорила весь стриптиз, про который, по секрету, рассказал ему и Лолите Хорек.

– Хочешь – иди, а я подожду. Меня сто восемьдесят за бокс плана греет, – резко отреагировал Хорек.

Ему тоже надоело изображать великую скорбь. Он прекрасно понимал, что надо ловить момент, – свято место пусто не бывает. Пока он рассказал подробности случившегося только двоим, но раз знает Лолита – будут знать все. Однако пострадавший, хотя и с подмоченной репутацией, оставался пока ещё Долговязым, никто не отменял и не знал, что будет дальше.

– Так дело оставить нельзя, – продолжал Хорек, – сегодня нас, завтра кого-нибудь из вас. Одно ясно – во всем собака виновата. Без собаки он таким бы смелым не был. Надо начинать с собаки.

– Хотел бы я посмотреть, как ты с неё начнешь? – возразил Долговязый, с ужасом вспоминая белоснежные клыки разъяренного пса.

– Ну не с нее, так с другой. Повесить на березках парочку и дать любителям лающих четвероногих возможность устроить коллективные похороны. Может, этот бычий член притихнет, – подала голос Лолита, презирающая пострадавшего за поражение.

Для нее, как, впрочем, и для любой женщины на её месте, не существовало никаких смягчающих обстоятельств, будь то разница в весе, мастерстве, наличии или отсутствии собаки и тому подобное. Женщины всегда любили больших и сильных. И примеров тому не счесть. Сколько у того же Геракла баб было? Ну, когда в шкурах ходили, тогда понятное дело, чем солиднее, тем больше кусок притащить мог. А потом-то что? Взять хотя бы ту же Дездемону. Что, мужиков других вокруг не было, так нет, побольше да почернее отхватила, а чем все закончилось? И та же Наташа Ростова, побегала, повздыхала, а стареть начала и тоже кусочек побольше прибрала. Уж не говоря о Екатерине. Та и вовсе мелкого мужика не замечала. Всякие там Орловы да Потемкины за счет чего в люди вышли? Наверное, многие маленькие не прочь были попахать, чтобы деревенек нахапать, а все этим бугаям доставалось. И невдомек ей. Великой, было, что, может, маленькое дерево все в сучок росло. Маленький мужик зачастую и покрасивее, и поумнее, и пообходительнее, а бабе все большого да сильного подавай. Были, разумеется, исключения. Взять хотя бы ту же Гончарову, или Жозефину, или Инессу Арманд. Но все они и им подобные – ИСКЛЮЧЕНИЯ. Как бы в свое оправдание придумали пословицу, что, мол, любовь зла, полюбишь и козла. Вот эти маленькие козлы и ходили с оленьими рогами. Но исключения, они потому и исключения, что их мало.

Таким образом Лолита препарировала от нечего делать российскую историю и литературных персонажей скопом. Лолита не была исключением. Она тоже любила больших и сильных. Не только чтобы куски побольше таскал, но и защитить мог, если что. Да хоть с ножом на паровоз, но чтобы не блестела задница белым флагом капитуляции.

– Я – за. С кого начнем? – спросил Хмырь, радующийся возможности поддержать сидящую на его коленях.

– А может, всех собак бруцеллезом заразить? – предложил наполеоновский план один из присутствующих.

– А что это такое? – встрял Малыш.

– Ну, это что-то вроде сифилиса у нас. Тоже скрытый период, а потом бесплодие. Но главное, вакцины не существует.

– А самому заразиться можно?

– Только половым путем от собаки.

– А с собакой можно? – опупел Малыш.

– Вырастешь – узнаешь.

– Во даете...

– Не, сифилис – это хорошо, но для начала давайте замочим собачку этого Моссада, – предложил кто-то со стороны сидящих на доске.

– Эту нельзя, – энергично возразил Хорек, который хотя и не простил защемленный нос, но понимал, что, если замочить таксу Абрамсеменыча, заподозрят в первую очередь его. – Нельзя. Еврей – адвокат, и вони столько будет, не продохнешь.

– А может, шавку солдафона, что нам лекции без конца читает?

– Можно было бы, да она сбежала. По всему району ищет, даже по ящику объявление давал. Сведения точные. Моей матери дворничиха рассказывала, – сказали с плиты.

– Может, нам найти собачонку и штуку с хозяина содрать? – предложил запавший на бубновского шпица Малыш.

Со стороны кольцевой дороги послышались приближающиеся шаги.

Кто-то топал к ним, насвистывая размышления Шевчука об осени. Вскоре свист прекратился, а у костра появился Цветмет. Так называли подошедшего за то, что он собирал повсюду цветной лом и считал это своим самым надежным бизнесом. Поставив сетку с картошкой и не вынимая изо рта сигареты, обошел всех и, с каждым отдельно поздоровавшись, уселся на свою ношу.

Присутствующие с сочувствием посмотрели на носильщика и перешли к прениям по вопросу шпица. Они в основном свелись к одобрению плана, но с условием уменьшения суммы вознаграждения до шестисот рублей, так как за такую мелкопакостную шавку штука – слишком. Возражала только Лолита, которая с пеной у рта и отборным матом пыталась отстоять тысячу. Доказывала, что дело не в росте и характере шпица, а в степени любви хозяина. Однако вскоре всем надоела, так как не надо большого ума, дабы понять, почему именно она настаивала на большей сумме, – сама полканиха по папане, постоянно находилась в конфронтации и теперь решила отыграться на отставнике.

– Ну, раз ты такая умная, вот сама и иди к этому подполкану за штукой, а нам отдашь шестьсот, – предложил уставший держать её на коленях Хмырь.

На том, быть может, и порешили бы, но Цветмет, быстро врубившись в суть дела и услышав про подполковника, спутал все карты.

– Ничего не выйдет, мужики, собачка в котловане вверх лапками плавает. Мы с ребятами там кусок кабеля надыбали и сегодня пришли его потрошить, а она плавает.

Гробовая тишина стала ответом на его сообщение, так как молчавшие были готовы завтра перерыть все окрестности и найти этого злосчастного шпица. Каждый уже сделал необходимые подсчеты, но вместо возможных пары баксов получалась реальная дуля.

Предприниматель, повергший в это состояние собравшихся, лихорадочно соображал, как из него вывести. Нужно было найти выход и за это, невзирая на позднее прибытие, получить свою долю. Его не утомленный науками ум, во взаимодействии с предпринимательским опытом, быстрее других нашел решение.

– Ха, – начал он, погладив для убедительности лоб. – Нет живой собачки, и ладно. Нас же спрашивают, где собачка, а не как она себя чувствует.

Светлые умы не дали ему дальше говорить, и так стало ясно.

– Сможешь сходить и попросить деньжат за собаку? – спросил Лолиту Хорек, в голове которого уже созрел реальный план.

– Ты что, меня за идиотку держишь? Что же я, не смогу зайти и предложить найти за штуку любимую собачку? – спросила Лолита и, презрительно оглядев Хорька, сплюнула сквозь зубы.

– Да она все дело запорет, – высказал опасения Долговязый, – посмотри на нее.

– У тебя пальто есть? – задал вопрос Хорек.

– Что я, сирота, что ли?

– В школу в чем выгребала?

– В канадской пуховке... Когда это было...

– Так вот, оденешься как примерная школьница, пойдешь и скажешь, что... – продолжил наставник, но договорить не успел, так как наконец появился тот, кого все ждали.

И наступил кайф... Оторвались.

Глава 20

Пуховик казался Лолите неимоверно тяжелым и неудобным. Самое главное, что вся тяжесть его была умозрительна. Просто пуховик не моден в тех кругах, где вращалась Лолита. Она уже года три так не одевалась. Одна куртка сменяла другую, одни джинсы меняли другие, так же обстояло дело и с кроссовками. Слава богу еще, погода позволяла идти с непокрытой головой, а то бы пришлось беретку какую-нибудь надевать.

Но дело есть дело.

Зато мама, училка музыки, и папан-полковник были счастливы до слез –дочь возвращалась в правильное русло. Обманув себя таким образом, родители сели завтракать.

А сегодня и именно в эти минуты она шла как раз на дело.

Этот стратег-перестраховщик Хорек заставил надеть не только пальто, но и платье с туфлями. Сейчас, почти совсем без косметики, она выглядела юной школьницей. Впрочем, таковой и являлась. Лолита очень боялась, встретив кого-нибудь не из своей компании, потерять с таким трудом доставшийся ей имидж. А напрасно. Именно такая, невинная школьница, должна была явиться к старперу, по замыслу Хорька, который взял руководство операцией в свои руки. Встреча исполнителей, назначенная у магазина, затягивалась. Пришли пока только четверо и ждали Хмыря с Лолитой.

Хмырь явился первым.

– Кого ждем? – вместо приветствия спросил он.

– Того, кто нас пивком угостит, – ответил с надеждой Герасим.

– Ладно, на пару бутылок наскребу, – пообещал Хмырь и скрылся в магазине.

Когда вернулся, компания была в сборе. Двинулись по пустырю к заброшенному котловану. Строительство бассейна заморозили в начале перестройки, и сейчас на этом месте зиял огромной дырой котлован с горами песка по периметру, которые летом превращались в зеленые холмы, а сейчас смотрелись грязно-серыми дюнами. Дно котлована занимал недостроенный фундамент, часть отсеков которого в это время заполнялась дождевой водой.

– Вон она, – сказал Цветмет, показывая на плавающее в одном из отсеков тело собаки.

Спустя полчаса бутылка водки была выпита, пиво заканчивалось, но инструктаж продолжался.

– Значит, так, зовут его Семен Семенович, по фамилии Бубнов, запомнила? – не меньше чем в третий раз повторил руководитель.

– Ты что, меня за дурочку держишь? – возмущалась Лолита. – Все давно запомнила.

– Ну а если все запомнила, то почему опять ногти грызешь? – спрашивал недовольный Хорек.

– Глисты будут, – предупредил Хмырь, один из шестерых, отобранных на дело.

– А у неё давно. Она такая злая и тощая и всегда жрет чего-нибудь, – вставил Долговязый, желая позлить изменившую подружку.

– Зато в тебе, Хмырь, столько дерьма, что никакие глисты жить не могут, посмотри, какое пузо отъел. И ты бы, маячок, помолчал, – отпарировала она, выражая свое презрение с помощью крутой добавки.

– Ты ещё при старичке так выразись, с тебя станется. Слушай сюда. Пришла, поздоровалась, о собачке сказала, шестьсот рублей попросила и привела к котловану. Все, никакой самодеятельности.

– Штуку, – возразила Лолита.

– Я же тебе сказал, попросить шестьсот, а не заламывать тысячу, – начал выходить из себя Хорек.

– Тогда сами и идите, – обиделась девица.

– А может, и правда, сходи сам. Хорек. Ты же знаешь, что надо делать, что говорить... Эта же дура все сделает не так, – предложил Долговязый.

У него напрочь испортилось настроение, после того как Лолита назвала его маячком. Теперь не сомневался, что она все знает. С этим трепачом, Хорьком, разберется позднее, а сейчас ему очень захотелось, чтобы тот не руководил, а сам занялся делом. Авось влипнет.

– Ну что ты начинаешь. Долговязый, – вступился за инструктора Герасим, – девчонке старпер быстрее поверит, чем этому пройдохе.

Выходило, Герасим прав.

– И главное, пока денег не даст, не приводи. Поняла? – закончил инструктаж Хорек.

Звонок в дверь разбудил Бубнова. В последние годы у него выработалась привычка после обеда пару часов отдохнуть на диване, предавшись любимым занятиям: чтению и следующему за ним сну. В детстве любил читать исторические романы, затем, с возрастом, вкусы молодели, но тема литературных интересов оставалась для него, в прошлом военного, неизменной – война.

Сейчас, на шестом десятке, он дошел до Второй мировой, и появились большие перспективы со временем успеть также разобраться с современными баталиями.

Звонки не прекращались, кто-то настойчиво требовал открыть дверь.

– Кто бы это мог быть? – размышлял Семен Семенович, посмотрев на часы.

Звонки пришлись почти точно на середину отдыха, то есть на то время, когда он, отложив книгу, погружался в объятия Морфея, размышляя о высадке союзников во Франции.

Жизнь на втором этаже имеет свои преимущества и свои недостатки. Так, жителей этого этажа чаще беспокоят незнакомые люди с различными просьбами и предложениями. Вот и сейчас он встанет и увидит перед собой продавца картофеля или уборщицу с пустым ведром.

Он встал, но на этот раз перед ним стояла девочка, принесшая радостную весть – Альберт нашелся.

– Наш класс занимается розыском пропавших собак, – начала Лолита после приветствия по строго разработанному плану.

– Правда? – сумел вымолвить Бубнов, в незапамятные времена лично проводивший военно-патриотическую игру «Зарница» и зарекшийся после этого доверять всяким молодежным начинаниям.

Тогда эти юные бойцы сперли несколько взрывпакетов и, связав их в один, выведя общий шнур (научили сволочей на свою голову), бросили связку в выгребную яму общего сортира. Сам Бубнов момента взрыва не видел. Видел последствия: на потолке отпечатались четыре аккуратных коричневых пятна. Всего же сортир был рассчитан на шесть посадочных мест. Пострадали его замполит и директор школы.

Семен Семенович уже давно разуверился в молодежи. И вдруг узнал, что есть целый класс, который занимается столь полезным и благородным делом.

– Да, мы нашли вашу собачку.

– Вы не представляете, какую радостную весть принесли мне сегодня. Где я только не искал, даже на телевидение обращался, – рассказывал возбужденный хозяин из соседней комнаты, меняя тренировочные брюки на костюмные.

Для него было очевидным, что они сейчас же пойдут и стены квартиры вновь огласятся радостным лаем.

– Мы слышали объявление о пропаже вашей собаки по телевидению, – подтвердила девочка-ангел.

– Так там же объявили о пятнистой собаке, а у меня...

– А у вас беленькая.

– Правильно, девочка, беленькая, с торчащими ушками, – обрадовался приунывший Бубнов.

– И торчащими ушками. И ошейник коричневый с желтой пряжечкой, – подтвердила Лолита.

– Это он, мой Альберт, – подтвердил хозяин, заканчивая одеваться. – Я готов.

– Семен Семенович, вы знаете, а у нас услуги платные.

– Конечно, конечно, деточка, – успокоил девочку Бубнов, готовый купить'за оказанные услуги не только большой торт, но и пару килограммов конфет.

– Тогда давайте тысячу рублей и пойдем к вашему Альберту.

Бубнов мог ожидать все что угодно, но отдать месячную пенсию девочке, пусть даже за любимого пса, готов не был.

– Мы в ваши годы помогали старшим бескорыстно, а вы тысячу...

Ну и дураки были, чуть не ответила Лолита, однако, вовремя спохватившись, сказала другое:

– Но сейчас же у нас в стране рыночные отношения.

– Знаешь, у меня нет тысячи, да если бы и была, я тебе не дал бы. Где ваш руководитель? Или кто там...

– Мы думали, что вы любите собачку, раз даже на телевидение обращались. Решайте, а я приду завтра, но кормить мы вашу собаку бесплатно не будем... Жалко, хорошая собачка, – с сожалением закончила Лолита и развернулась к выходу.

– Стой, куда пошла, – резко остановил Лолиту Бубнов.

Он бросился в соседнюю комнату к письменному столу, один из ящиков которого служил ему в качестве сейфа.

– Вот все, что у меня есть, – сказал он, передавая конверт, в котором лежали семьсот рублей.

– Я же вам сказала, что мы хотим тысячу,– напомнила девочка, пересчитав деньги.

– Больше нет и не будет, – вспылил хозяин, вырывая из её рук конверт. – Иди отсюда, и чтоб я тебя больше не видел. А ещё придешь, с лестницы спущу. Поняла?

Его душила обида: как ему, подполковнику, может диктовать условия пигалица. Да ещё в такой наглой форме требовать деньги за живое существо. Он, советский офицер, никогда в жизни ни перед кем не капитулировал. Вполне возможно, эти малолетки сами и увели Альберта, а теперь требуют выкуп. Интересно, из какой школы?

Лолита уходить не спешила. Поняла, что лопухнулась. Если сейчас уйти вот так ни с чем, то завтра сюда придет Хорек – а в этом Лолита ни на секунду не сомневалась, – и вскроется, что ей предлагали семьсот рублей, но она их не взяла, что грозило большими неприятностями. Судя по виду, надежды на то, что этот мужик до завтра передумает, не было никакой. Нет, уходить нельзя.

– Ладно, пусть будет столько, – сжалилась она, протягивая руку за деньгами.

– А вот это видела? – вскричал уже вовсю заведенный Бубнов.

Лолита увидела у своего носа кулак с характерно сложенными пальцами и, не на шутку испугавшись, попятилась к двери. Хозяин с презрением смотрел на незваную гостью, тщетно пытающуюся открыть дверь, и в голове у него крепла мысль о необходимости прекратить это безобразие и спасти других людей от подобного.

– Семен Семенович, давайте я уговорю ребят на семьсот рублей, – предприняла она последнюю попытку выкрутиться, и не напрасно.

– Пойдем за собакой, а деньги потом, – твердо сказал хозяин, решивший разорить это осиное гнездо малолетних негодяев.

– Я так не согласна, – столь же решительно ответила Лолита, вспомнив наказ Хорька.

– Хорошо, вот тебе триста, четыреста потом, когда собаку увижу, – предложил компромисс Бубнов и помог гостье открыть входную дверь.

Пацаны оживленно обсуждали заканчивающийся чемпионат страны по хоккею, когда Лолита подвела к ним Бубнова. Делом был занят один Хорек, который, положив доску поперек отсека, стоял на ней, рискуя свалиться, так как доска была хотя и толстая, но узкая. Он пытался крюком достать из воды собаку, но все попытки оказались тщетны, так как проволока разгибалась. Как известно, мертвые обретают дополнительный вес.

– Встать, смирно! Равнение на генерала, – начал выламываться больше всех захмелевший Малыш, заметив подошедшую пару.

– Чего орешь? – чуть не сверзился Хорек и добавил, обращая взгляд хозяина на отсек: – Вон там ваша собачка купается.

Бубнов сразу заподозрил что-то неладное, как только увидел оболтусов. Какие они одноклассники? Шпана. Такие разношерстные классы он видел только в колониях, где несколько раз побывал по долгу службы. Но там-то между ним и учениками стояли надзиратели. Здесь он оказался один на один, но отступать было поздно.

Бубнов подошел к отсеку и, посмотрев вниз, сразу узнал Альберта.

– Подонки, – с презрением произнес он. Слезы выступили на глазах бывшего офицера то ли от жалости к собаке, то ли к себе, то ли от собственной беспомощности. Все, что мог, так это смотреть с ненавистью на компанию, не обращающую на него никакого внимания. Все слушали Лолиту, которая рассказывала окружившим её друзьям о визите. Когда она закончила, к Бубнову подошел Хорек.

– Вот такие дела, Семен Семенович. Наш класс хорошо потрудился. Нашел собачку. Конечно, она в таком виде, но давайте рассчитаемся, как договорились, – начал он вкрадчивым голосом, смотря невинными глазами. – Мы ждем вторую половину. Кстати, если хотите, вытащим, и всего за полтинник. Хотите?

– Я тебе сейчас морду набью, сопляк, и в эту яму с водой брошу, – решительно, хотя и негромко, сказал подполковник и схватил Хорька за рукав, но тот вырвался и сиганул к основной группе.

– Вот так всегда, предложил доброе дело сделать, а он обзывается, – смеясь, пожаловался товарищам. – Да ещё и должок отдавать не хочет.

– Нехорошо, дедушка, школьников обманывать. Где же ваша офицерская честь, господин генерал? – возмущался, едва сдерживая смех, Малыш, стоя по команде «смирно». – Да ещё грозите ребенка в яму с холодной водой сбросить... Гони деньги, старый хрен. Ну!

– Какие же твари... – обреченно выдавил Бубнов. – Ничего не получите.

Страха не испытывал. Овладело безразличие ко всему, сменившее боль утраты и чувство горечи за происходящее.

– Это как понимать, не получим? Мы обшарили весь район, и все бесплатно? – подошел к Бубнову Герасим. – Вроде бы и не старый, а совсем котелок не варит?

– Конечно, не варит, если не хочет слово сдержать. Мы его собаку в физиологический раствор опустили, чтобы не испортилась, а он недоволен, – ответил на вопрос Малыш.

Долговязый, посмотрев вокруг и убедившись, что никого нет, осторожно подошел и встал сбоку. Он взял Бубнова за мочку уха и, подтянув к себе, шепотом доложил:

– Я только что из разведки вернулся, господин генерал. Кругом никого нет. Можете смело вручить нам деньги.

– Давайте быстрее, пока мы добрые. Берем по минимуму. Это за то, что вы нас так часто правильно жить учили, – прошептал Герасим во второе ухо, мочка которого оказалась у него в руках.

– Подонки, я же сказал, ничего не получите, – почти закричал шепотом Бубнов.

Подполковник понимал, что стоит только кого-то ударить, и он будет жестоко избит подвыпившими юнцами. Пенсионер ощутил себя на грани того, чтобы вцепиться зубами в горло одному из них, а там будь что будет. И может быть, так и сделал, если бы мог выделить из них самого гадкого, но все были одинаково омерзительны. В дополнение ко всему или несмотря ни на что, они оставались для него детьми. Гадкими, но детьми.

– Нет, получим, – закричали в один голос Герасим с Долговязым и потянули за уши в разные стороны, одновременно схватив свободными руками его руки.

– Лолка, где наши денежки лежат? – спросил Хорек.

Лолита подошла и, запустив руку во внутренний карман, вытащила портмоне. Бубнов попытался вырваться, но не получилось. Он смог бы ударить стоящую перед ним ногой в живот, но не решился, как-никак девочка, и нельзя было предсказать последствия.

– Вот они! – воскликнула она, вытаскивая деньги. – А здесь ещё шестьдесят пять рублей. Ты что же, старичок, меня обманывал, – упрекнула Лолита и ударила Бубнова бумажником по кончику носа.

– Бери пятьдесят, а десять на памятник и пять на зуб нужно оставить, – распорядился Хорек. Так Лолита и сделала...

– Альберт. Альберт. Альба... Собачка моя, – бормотал хозяин, осторожно продвигаясь по доске, чтобы вытащить любимца.

Он уже достиг середины доски и подцепил собаку крюком за ошейник, когда Герасим ударил своим мощным ботинком по концу доски, и она полетела вниз, увлекая за собой подполковника Семена Семеновича Бубнова... В жидкую, холодную грязь.

Глава 21

В это утро Геркулес как следует не побегал. Едва пару раз поднял лапу, как Валерий потянул своего питомца домой. Пес то и дело поднимал голову и забегал вперед хозяина.

– Потерпи, нечего глаза таращить. Вечером догуляешь, – успокаивал питомца Чуб.

Утренний туалет и завтрак прошли также в сжатые сроки. Все шло по плану, и машина минута в минуту остановилась у подъезда. Ольга Максимовна опаздывала. Она всегда опаздывала, но сегодня этого делать было нельзя. Шеф уезжал. Все нужные документы готовы, но она не знала, что взбредет ему в голову за ночь.

Сократив время завтрака и макияжа больше чём наполовину, она почти укладывалась, и теперь все решал троллейбус. Ольга не пользовалась машиной, когда опаздывала. Опыт показывал, что ещё не было такого водительского навыка, чтобы обгонять муниципальный транспорт. Да и опаздывать на муниципале спокойнее, так как в этом случае от тебя ничего не зависит, а ты бережешь нервную систему.

Ольга Максимовна пулей выскочила из подъезда и, увидев на остановке троллейбус, поспешила к нему, но тот, не дождавшись, пополз по кругу, набирая скорость.

Уехал, подумала она, замедляя ход.

Теперь вся надежда на машину шефа. Только она, угодив в пробку, могла спасти от неприятностей да еще, пожалуй, чудо...

– Вас сегодня сам Бог послал, – вместо приветствия ответила Ольга Максимовна в ответ на приглашение Валерия подвезти. – Мне только до метро.

– А вы на работу? – будто не зная расписания, спросил хозяин «хонды».

– Да, на работу.

– Где вы работаете?

– В институте.

– А где?

– Если хотите спросить, в каком месте находится мое учреждение, то в центре.

Не могла сразу сказать, подумал водитель и продолжил:

– Так я могу вас подвезти, мне все равно в ГУМ надо.

Дальше какое-то время ехали молча. Валерий молчал, потому как был недоволен собой.

Ляпнул ГУМ, уж сразу бы Кремль назвал, придурок, выговаривал он сам себе.

Ольга Максимовна тоже молчала. Решала, стоит ли ехать и дальше на машине или воспользоваться метро. Машину эту заметила, выходя из подъезда, как и видела в ней водителя, только не узнала. Не веря в случайности, она предпочитала быть хозяйкой положения. С мужчинами полагала держать себя независимо. Впрочем, смотря с какими. Иным нравилось командовать. Что ж, тогда она делала вид, что подчиняется. И вообще... Потом попробуй откажи этому пауку, который лезет в твою постель с багажом услуг. В паука-альтруиста не верила, ибо никогда такого не встречала, а других старалась к себе не подпускать. Поэтому доить мужиков по пустякам, как это делали многие её знакомые, не любила.

Ольга Максимовна всегда стремилась к независимости. Сама с собой была честной в меру, и если уж что было, то было потому, что сама этого хотела. Конечно, у каждого правила есть исключения, но они были крайне редки и в прошлом, так как в основном касались карьеры. Вот и этот паук, вернее, какой он паук, паучок, давно уже паутинку плетет. Только раньше эта паутинка тонюсенькая была, а сейчас, когда купил машину, начнет вовсю стараться. Ишь, землю роет... В ГУМ, видите ли, едет. Примитив. Однако откуда у него деньги на такую машину? Ладно, не буду сегодня портить настроение. Пусть прокатит. В конце концов, сам напросился. Нечего было тебе, дружок, вечерами шляться, вспомнила она про инцидент на лестнице. А может, ещё когда позвоню... Вот и метро показалось... Проскочили... Специально в левый ряд встал, чтобы остановиться труднее было. Эх, молодо-зелено. Ладно, надо что-нибудь приятное сказать. Старается.

– Валерий, я же просила у метро остановиться, меня там подруга ждала, – пожурила Ольга Максимовна и, улыбнувшись, добавила: – Я понимаю, на такой машине, как у вас, проскочить мимо – не проблема.

– Точно, машинка что надо! Сто тридцать одна лошадка, сто шестьдесят максимум, десять литров расход. Салон – сами видите, класс! Привод передний плюс подключаемый задний...

Понесло, подумала Ольга Максимовна, погрузилась в свои мысли, кивая головой по ходу рассказа.

Валерий замолчал только после анализа многорычажной задней подвески с эффектом подруливания.

– Да, о такой машине остается только мечтать. Поздравляю, – успела прервать свои мысли пассажирка. – Теперь налево и на светофоре ещё раз налево.

– Спасибо, – поблагодарил Валерий.

Ему была приятна похвала его железного коня, тем более этой женщиной, однако другого он и не ожидал. Японцы умеют делать технику. Но он хотел похвалы не только машины, но и владельца. Все-таки не все ездят на таких, а он едет и её везет.

– Аппарат что надо и совсем не дорого, – добавил он.

Ольга Максимовна посмотрела на профиль водителя и невольно покачала головой. Ну что, удалец, я должна спросить, сколько стоит твой конь? Так ведь соврешь же. Хотя, в общем, все равно молодец, раз сумел купить, рассуждала она про себя, покачивая головой, а потом сказала:

– А я думаю, что такая машина стоит недешево.

– Всего семнадцать штук плюс оформление, – не моргнув глазом ответил Чуб, изо всех сил стараясь придать голосу полное безразличие.

Странно, может быть, и не соврал, подумала пассажирка, имевшая примерное представление о стоимости машин по рассказам коллег и на основании эксплуатации собственной.

«Хонда» неслась в левом ряду, разгоняя своим видом и мигающими фарами впереди идущие автомобили.

– А у нас есть общие знакомые, – вдруг сообщил Валерий и загадочно улыбнулся.

– Правда? – не смогла скрыть своего удивления Ольга Максимовна. – И кто же они?

Может, из наших институтских кто-то шины менял, и этот жлоб обул как следует, сейчас хвастаться начнет как пить дать...

– Да я не знаю имен. В подъезде иногда сшиваются. Один Долговязый и, как дед, сгорбленный, а другой невысокий, с такой лисьей мордой, – описал, как помнил, Валерий Долговязого и Хорька.

– И они вам рассказали, что встречались со мной? – спросила пассажирка.

Она сразу вспомнила эту пару, и сейчас начавшие забываться обида и возмущение вспыхнули с новой силой.

– И при каких обстоятельствах? – спросила она. – Сами поведали?

Что греха таить, приятно чувствовать себя эдаким Робин Гудом. И теперь, глядя на её перекошенное от возмущения лицо, он усомнился в правильности своего намерения.

– И вовсе не они, а наша дворничиха Рината. Ей ваша соседка рассказала, – уточнил Валерий.

– Представляю этот испорченный телефон. Соседка – дворник – вы. А ещё кто? – раздраженно спрашивала Ольга Максимовна, которой стало неприятно обсуждение.

– Да никому я ничего не рассказывал. И с ними встретился случайно, в лифте, – пробурчал водитель.

Он был недоволен собой, тоном пассажирки, а главное, её видом.

– И они вам сразу ни с того ни с сего выложили, что напали на меня? – наседала на него женщина.

– Не сразу, но рассказали... Чего вы так расстраиваетесь? Посмотрите на себя, – посоветовал Валерий, развернув в её сторону зеркало заднего вида.

Милая, возьми себя в руки, ну залезли под юбку, так, наоборот, должно льстить, что даже такие сопляки тебя ещё бабой считают...

– А теперь я вас, Валерий, слушаю, и поподробнее, – сказала она, закрывая сумочку.

И он рассказал. Очень скромно. Отведя себе роль почти наблюдателя и отдавая все лавры Геркулесу. Прозрачно, но что поделаешь, иного хода в запасе не было.

Приехавший пораньше шеф был немало удивлен, увидев всегда опаздывающую помощницу уже на работе. Ставший в последнее время суеверным, шеф трижды сплюнул... За долгие годы совместной работы они достаточно узнали друг друга. На такие подвиги она была не способна даже в те времена, когда их отношения были, что называется, близкими.

Однако сборы, как и прощание, были предельно деловыми, и уже после обеда помощница начала наслаждаться десятидневным смутным временем.

Для начала обзвонить несправедливо забытых подруг, после – внимательно просмотреть журнал «Семь дней», купленный накануне, в оставшееся время прогулка по зданию с целью сбора новостей и слухов, наметила распорядок оставшегося рабочего дня Ольга Максимовна. Однако Катя сдвинула график.

– Отчалил? – спросила она, прижавшись на миг Щекой к щеке подруги. – Теперь есть время прошвырнуться по магазинам, тем более машина вместительная.

– Ты это о чем?

– Да утром, когда мой шеф к генеральному пошел, я в его кабинете цветочки поливала, а молодняк в приемной тебе косточки перемывал.

– И что говорили?

– Что говорили? Что говорят в таких случаях? Удивлялись, что молодой, красивый мужик на такой машине крутой, такую клячу привез.

– Знаешь, раз нас ещё возят, а их только в кабинетах трахают, то все не так уж и плохо. – философски подытожила тему Ольга Максимовна.

Проводив Катю, Ольга Максимовна начала осуществлять поставленные на сегодня задачи, но ни разговоры с подругами, ни просмотр журнала не смогли отвлечь от глубоко засевших мыслей. Жизнь проходила, пора было подводить промежуточный итог, а похвастаться нечем. Уж так сложилось. Не очень огорчилась, когда рассталась на четвертом курсе со своим единственным законным, радуясь, что за два года их студенческой жизни не появился на свет маленький.

Вначале все шло нормально. Училась, работала, кое-где побывала, кое-что увидела, а главное, никогда не бедствовала и в очередях не стояла. Словом, по' тем временам результаты были куда выше среднего, да и по нынешним жилось безбедно. Однако по трезвом размышлении петь романсы, пусть даже красивые, в одиночестве не хотелось. Нужна была клетка. Золотая. В крайнем случае серебряная. Кто знает, может, лет через пять согласится и на стальную... О нет, только не это... Если и стальная, то чтобы как можно чаще забывали запереть...

Сегодня заявил о себе ещё один жаждущий.. И сам хорош, и защитить, как выяснилось, может, и деньги какие-то зарабатывает, если, конечно, в долги по уши не влез. Но... Опять эти постоянно присутствующие «но». Во-первых, до нехорошего прост и не особо умен. Во-вторых, молод и через несколько лет либо сразу сбежит, либо сначала на сторону побегает, а затем сбежит. В-третьих, ну какой это тыл? Нет, этот хотя и глыба, но для фундамента не годится. А где его взять-то, тот необходимый монолит? Раньше нужно было только свистнуть, чтобы перед тобой застыла шеренга, – выбирай. Так нет, не свистнула. И дождалась... А теперь из жалкой кучки выбирать надо, а то и её не будет.

Каждому овощу свое время, подумала она, в очередной раз поразившись народной мудрости, и стала собираться домой. Факсы пришли вовремя. Что теперь толку... Шеф переегорил всех. Оформил себе командировку на Ближний Восток. Якобы разобраться на месте... Как же, разберется. Это в молодости мог рискнуть, взять решение на себя. Сейчас, как крот в норе и обеими руками за подлокотники – не оторвешь.

Вечером повторилось утро. Ольга Максимовна так же вышла из здания и сразу же заметила «хонду», только теперь знала водителя. Валерий так же врал, объясняя свое присутствие и приглашая подвезти до дома. Она же на этот раз не обманывала, когда молча села и скупо отвечала в течение всей поездки на попытки объясниться. Хотелось сразу все расставить по местам. Ольга Максимовна поблагодарила за его поступок. И готова была пригласить в этот вечер к себе, если бы твердо знала, что такой вечер больше не повторится или повторится, но только по её желанию. Однако Ольга Максимовна была уверена, начнутся поиски встреч, объяснения, клятвы, звонки, то есть все то, что мешает жить, когда этого не хочешь.

– Милый Валера, – сказала она в ответ на его признания, – мне, конечно, приятно слышать от вас эти слова, но подумайте, зачем нам все это, а тем более вам. Поймите, я же намного старше. И не пытайтесь возражать. Не единственная и далеко не такая, как вы говорите. Вам нужна другая женщина, поверьте.

Ольга Максимовна прекратила говорить, пытаясь угадать, хватит ли с него сказанного или надо ещё что-то добавить, чтобы не особо задеть отказом самолюбие. И решила, что этого недостаточно.

Ну не тянул он ни на золотую, ни на серебряную клетку, а с железной можно и повременить.

– И не смотрите, пожалуйста, на меня такими глазами. У вас все впереди.

Он бурно возражал – она была непреклонна, опытной рукой руководя происходящим... Валерий нервничал, пытаясь донести до её сознания свое состояние, а также предотвратить ту ужасную ошибку, которую она готова была совершить, отказав ему. Она молчала. Он сбивался, повторяя одно и то же, а время работало на нее. Наконец, когда паузы между признаниями увеличились, вклинилась.

– Валерий, поймите же вы наконец, – с надрывом в голосе заговорила она, смахивая набежавшие слезинки, это умела в совершенстве, – ну почему обязательно любовь, разве чувство дружбы не может быть таким же большим? Ну почему все мужчины так одинаково глупы, претендуя на эту вашу любовь, ради которой готовы все разрушить? Будьте благоразумны. Спасибо вам за все. Надеюсь, вы меня понимаете.

Она, внешне опечаленная, вышла из машины и направилась к подъезду.

– Д-а-а... И откуда берутся ещё такие динозавры? – тихо проговорила она и, развернувшись, одарила Валерия прощальной улыбкой.

«Черт поймет этих интеллигенток, разве я замуж звал, – не понимал Чуб ситуации, – я ж в долгосрочную аренду хотел...»

Глава 22

Утро прошло как нельзя скверно. Ночью Зверь несколько раз приходил в комнату, где спали супруги, и долго смотрел на лежащих. Виолетта вставала попить и спросонья наступила на него. Зверь даже не зарычал, но женщина чудом не упала, зато сильно ударилась коленом о туалетный столик. Сон с неё слетел мгновенно. Колено распухло, и добрых полчаса она ныла, проклиная свою несчастную жизнь с Ивановым. Наконец тому все это надоело, и он предложил развестись, чем очень сильно напугал жену. Одно дело, когда живут плохо, но ведь до собаки все, как считала она, было прекрасно. Во всяком случае, имидж нормальной супружеской пары оба поддерживали на достаточно высоком уровне. А тут – развод. Не говоря уже о материальных потерях, колоссальный моральный ущерб. Ее, как разведенку, перестанут приглашать в гости определенные семьи. Почему-то считается, что разведенные женщины всегда интереснее женатым мужчинам, и жены побаиваются заводить таких подруг или поддерживать знакомство в их ином статусе. И еще. Воспитанная такой же затурканной женщиной, она невольно страшилась всяких перемен. Это как любимая чайная чашка, щербатая, но своя.

У него появилась другая. Иного объяснения Виолетта придумать не могла. Но сразу же вызревал вопрос: кому он такой плохонький нужен? А вдруг со мной плохонький, а с другими орел? Превозмогая боль в колене, она подвинулась к мужу ближе и сделала робкую и неуклюжую попытку сексуально заинтересовать Иванова. Того даже подбросило на кровати. Получив столь неожиданный и грубо решительный отпор, Виолетта затаилась и, притворившись обиженной, начала размышлять.

Конечно, она не королева, но ведь и не Жирардо. Виолетта считала француженку на редкость некрасивой женщиной. Сама она не то чтобы сторонилась Женских разговоров, но активного участия в них не принимала. Когда отдельские оставались одни, без мужиков, такие байки про сильный пол витали в атмосфере, что там солдатская казарма. Тьфу. А надо бы слушать, кто, как, до какого предела? Зря она не Делала ему это самое... И это не позволяла... И так не могла... Надо бы у отдельских проконсультироваться. С этим решением и уснула, а утром, несмотря на боль в ноге, потащилась на работу.

Вот каркалыгу Бог послал, впервые так подумал о жене Николай, но виду, что жалеет, не подал, даже не посочувствовал. В голове все ещё вертелись собственные слова о разводе. Он их отлично помнил.

Повеселевший после ухода жены, он прибрал по своему разумению в квартире и стал ждать вызванного для прививок ветеринара. Двадцать баксов за вызов его не смутили. Главное, сходить в милицию и написать заявление. Николай был уверен, что хозяин не найдется. Собака, видимо, сбежала с какой-то дачи, где несла охрану, может быть, с щенячьего возраста, так как ещё в первый вывод заметил, что Зверь боится машин и всяких механизмов. В лифте, например, жался к ногам. А милиция на крайний случай. Вдруг найдется? Тогда пусть оплатит содержание и за находку. Деньги немалые. Один щенок стоит две с половиной тысячи баксов.

Так в размышлениях и уборке прошло утро.

Зверь почувствовал врача ещё от лифта. Заметался. Спрятался за диван. Иванов с удивлением наблюдал за собакой вплоть до звонка в дверь. Зверь не покинул убежища, не побежал вслед за Николаем к двери, остался там же.

На пороге стояла красивая молодая женщина. Впрочем, теперь Иванов уже не пускал на них слюни и не отклячивал нижней губы. Просто равнодушно отметил про себя, что врач молода и красива.

– А что же вы жесткий намордник не купили? Собака взрослая. Не удержите, – сразу сказала врачиха.

– Не тронет, – убежденно сказал Иванов, – воспитан. Кроме того, обошел все магазины – нет.

– Да. Порода редкая. Они не очень распространены.

Он потянул Зверя за ошейник и только тут заметил, что пес наделал под себя лужу.

– Надо же...

– Что?

– Описался.

– Впервые вижу такой случай. С маленькими обычно бывает, и то, если перенесли когда-то шок.

– Верите – нет, он вас от лифта почуял.

– Знаете что, по виду ему года два. Смотрите, в холке какой. Собака из разряда элитных. Скорее всего, привозная или неучтенка.

– И что?

– А то, что прививки ей уже делали, и, возможно, совсем недавно. Знаете, что может получиться при наложении двух прививок?

– Что?

– Заболеть всерьез может. Мы с вами сделаем вот как... Я справку вам о прививке дам, а привьем, осенью. Паспорта у вас, естественно, нет?

– Почему? Ах, у него? Естественно. А правда, что с ними на тигров в Индии ходят?

Больше всего Иванова волновал вопрос о бойцовских и охранных качествах Зверя. И чем больше находил их в собаке, тем большей гордостью преисполнялся сам. Будто они переходили от Зверя к нему самому.

– Я слышала, что три такие собаки и на слона годятся. Один впереди – отвлекает. Другой за губу под хоботом вцепляется. А третий сзади на спину. Говорят, валят. Вообще-то это собака на медведя в Англии была. Поместья охраняла. Их и не кормили. Что сами за ночь добудут, тем и сыты.

Иванова прямо распирало от её слов. Готов был слушать врача бесконечно. Вот уж Зверь так зверь. Не чета подъездовским шавкам.

Всю жизнь Иванов был серой мышью. Нигде его не принимали всерьез. Приехал из провинции, но, в отличие от Элизы Дулитл, у него не было под боком профессора-лингвиста, и он изживал свой акцент самостоятельно. Даже когда защищал диплом, похвалили сомнительно. Сказали, что не ожидали от него такой прыти, ведь он высидел свои отметки буквально задницей. То, что другим давалось играючи заставляло его просиживать в технической библиотеке неделями. Так получилось, что не сделал на защите ни одного открытия, не внедрил ни одной новинки, зато сумел объединить в проекте несколько старых, апробированных идей в довольно неожиданном сочетании, и они дали определенный эффект, а главное,! промышленности не пришлось искать новые материалы и внедрять неопробованные технологии. Проект был запущен в производство наряду с несколькими действительно новыми идеями товарищей. Однако благодаря промышленному внедрению и полученному эффекту Иванова оставили в столице.

Пятнадцать лет прошло. Про проект забыли. Про Иванова тоже. Акцент у него пропал, а поскольку изобретений не делал, то и оказался как бы неодушевленным предметом. Никто не знал, как страдал Иванов от собственного бессилия. Когда страна лишилась дешевого украинского уголька, случайно наткнулся в библиотеке на описание дореволюционного ещё проекта по выплавке чугуна на торфе. Торфа в России было завались. Он подчистил открытие, приспособил под современные условия и запустил в научный совет института. Поначалу заинтересовались, но потом разобрались и пожурили. Но главного – плагиата так и не открыли. Сказали просто, что идеи в воздухе витают.

Глава 23

Начался день.

Иванов решил посвятить его даче.

Вокзал как никогда походил на потревоженный муравейник. Прибытие поездов дальнего следования задерживалось. Задерживалось и прибытие электричек, хотя бог бы с ним, с этим прибытием, – задерживалось и отправление электричек, а это было непонятно. Подождать часик на весеннем солнышке, па в хорошей компании, да с бутылочкой пивка – это одно дело. Другое дело – подождать этот же часик, когда нет ни компании, ни денег на пиво, но есть суровая необходимость добраться до дачи, сделать запланированное и успеть вовремя вернуться.

Николай и Зверь ждали электричку уже минут тридцать пять в полном неведении, ибо объявления в основном касались поездов дальнего следования и потерявшихся пассажиров.

В прошлом году на табло писали номер платформ и был какой-то порядок. Дачники группировались по интересам. В этом году такого обозначения на табло нет, и люди метались от одной платформы к другой, пытаясь угадать, куда подадут электричку. Разумеется, вероятность определить одну платформу из двенадцати значительно больше, чем пять из тридцати пяти, но Иванов не любил лотереи. Он спокойно стоял сбоку от газетного киоска, в котором приобрел самую дешевую газету рекламных объявлений «Из первых рук».

Николай впервые купил подобное издание и, ни на кого не обращая внимания, с интересом читал объявления о продаже дач и участков. Зверь лежал и лизал передние лапы около ног хозяина, также не замечая никого вокруг. А его, видимо, замечали, так как каждый человек, проходящий мимо, искривлял прямую своего движения, оговаривая при этом, кто вслух, кто про себя, огромные размеры и необходимость пребывания собаки на перроне.

«Лучше бы ноги чаще мыли, чем базарить», – иногда мелькало в голове Зверя в ответ на замечания в свой адрес.

Наконец объявили о подаче электрички, и начался предпосадочный переполох. Иванов не любил толпы, будь то праздничная демонстрация или обыденное, единовременное стремление всех к одной Цели. В толпе он терялся и ещё больше ощущал собственную незначительность, хотя признавал, что под защитой массы может внутри творить что хочет. Например, наступить кому-нибудь на ногу.

Они ещё немного постояли и не спеша пошли к нужной платформе. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается – электричку не подали, а платформу забили до отказа. Именно здесь Иванов ещё раз убедился, что собака друг человека, особенно человека-хозяина. Толпа перед ними уважительно расступалась, к тому же после открытия дверей его вежливо попросили не стоять в тамбуре, мешая проходу, а пройти и сесть в вагон.

Электричка набирала скорость. Проскочили частые пригородные станции и выбрались на простор. В вагоне стало прохладно, несмотря на то что ещё недавно, во время заполнения, все обливались потом. Зверь расположился в ногах, а на самых краешках скамеек приютилась немолодая супружеская пара. От предложений Иванова не бояться и сесть удобнее, то есть рядом с ним, вежливо отказывались. Ему наскучило показывать второй билет, доказывать, что поводок короткий, ошейник жесткий и, в конце концов, намордник делает их пребывание рядом практически безопасным. Все усилия напрасны. Желающих не нашлось, так как среди пассажиров были одни теоретики. Оставалось одно из двух: или выйти из поезда, или отгородиться от всего мира газетой.

Зверь лежал, свернувшись и притворившись спящим. Наблюдал за людьми.

«Что ты нервы тратишь на этих недоумков? Раз не хотят понимать, и не поймут. Чего ты прыгаешь, раз за меня заплатил. Что этот возмущается? С таким пузом и кустами не меньше нас места занимает, а едет по одному билету. Не хочет сидеть, пусть стоит. Сиди спокойно и смотри в окно, а то читай газету. Если надо будет, я не посмотрю, что в наморднике», – размышлял пес, скосив один глаз на хозяина.

Иванов мельком пробежал рекламу, – что толку читать, когда нет денег, – чуть внимательнее предложения о деловом партнерстве, и был сделан вывод, что все предлагающие себя партнеры такая же голь. Николай оторвался от газеты, только наткнувшись на рубрику о животных, прочитал о продаже щенков бобтейла. На это объявление он бы и внимания не обратил, так как не представлял себе не только этих щенков, но и как выглядят их родители, если бы не цена – триста долларов за штуку. Цена впечатляла.

Сколько же твой сынишка будет стоить, подумал Иванов, вопросительно глядя на четвероного друга. Вот это партнер! А то пишут: «нужен партнер, имею опыт работы, гони баксы», нашли дурака.

Николай ласково погладил холку задремавшей собаки. Зверь поднял голову и с сонной благодарностью посмотрел на хозяина.

Не подведу! Будь спок, говорил его взгляд.

– Не сомневаюсь, – в голос сказал Иванов, и на него покосились соседи.

Электричка неслась дальше. Заканчивались последние страницы газеты, когда Иванов вдруг обнаружил незнакомые для себя разделы. Таких не было в тех рекламных изданиях, что находил в почтовом ящике. Один из них назывался «Знакомства». Он с интересом прочитал о запросах женщин, отметив в них меркантильность, и о запросах мужчин, которые показались ему, в большинстве, самовлюбленными павлинами. Следующая рубрика под номером девятьсот десять заставила невольно посмотреть по сторонам. Народ успокоился, на них никто не обращал внимания. «Знакомства. Мужчина с мужчиной», снова прочитал он название рубрики и углубился в содержание...

Молодые и не очень мужчины искали друг друга Для одноразовых встреч и длительных отношений. Эти люди, как правило, с хорошими внешними данными, застенчиво звали себе подобных в их мир, обещая, а иногда гарантируя моря любви и океаны удовольствия. Они, называвшие себя атлетами, отличными парнями, геями, расхваливали как физические, так и внутренние достоинства, что впечатляло.

Эти мужчины совсем не казались Иванову самовлюбленными павлинами, как только что окрестил мужчин из другой рубрики, то есть мужиков, сватающих женщин. Нет, эти были своими, способными на большое чувство, умеющими понять другого, и сами нуждающиеся в понимании. Он это чувствовал в каждом слове, каждой фразе, хотя многое было ещё непонятным и тем не менее волнующим.

«Люблю петинг, а/с, легкий с/м и др.», читал он признания ищущего любви ровесника и не понимал ни значений слов, ни символов, ни всего того, что скрывается за буквами «д» и «р». «Мой фетиш – военная форма», писал кто-то другой, который искал единомышленников для игр на военные темы.

А какой мой фетиш и вообще, что это такое? – задавал себе вопросы Иванов, чувствуя сожаление по поводу неосведомленности. Никакая сила не могла уже оторвать Николая от газеты.

– «Мы плывем вдвоем с тобою в океан мечты. «Голубая» река любви. Я хочу, чтоб рядом был лишь ты», – полушепотом читал он очередное объявление, когда услышал...

– Пассажир с собакой, я к вам обращаюсь, ваши билеты?

Николай испуганно вздрогнул и быстро свернул газету, словно испугавшись, как бы стоящий около него контролер не захотел поплыть вместе с ним в океан, хотя прекрасно понимал, что шкафы, да ещё с такими харями, в «голубых» реках не плавают.

– Билет... Нет? – с надеждой спросил проверяющий.

– Почему же нет? Пожалуйста, – ответил пришедший в себя Николай, протягивая билеты.

– Сразу нельзя было предъявить? Время только отнима... – начал было укорять недовольный шкаф, протягивая руку с компостером.

Дальше договорить не успел. Одним молниеносным прыжком Зверь, до сих пор безучастно лежащий у ног хозяина, опрокинул контролера на пол прохода и навис над лицом, обильно поливая его тягучей слюной. Падая, блюститель закона зацепил ящик с рассадой. Вагон взорвался криками пострадавших и наблюдателей, коллегами опрокинутого и хозяевами молодых, нежных всходов. Молчал один Зверь, потому что намордник не давал ему возможности исполнить в этом хоре свою партию – утробное «гаф».

В конце концов, Иванову удалось оттащить упирающуюся собаку назад, и пострадавшие принялись подсчитывать потери. В основном пострадали продукты, рассада и внешний вид контролера, который, слава богу, не стал от страха заикаться, о чем тотчас же доложил на весь вагон.

«Чего он руки тянет с железкой. Пусть не становится между нами, я же охранник твой», – ответил взглядом на взгляд хозяина Зверь.

Да все понятно, мысленно поблагодарил Николай собаку, но они же глупые, они же не знают, как ты меня любишь и уважаешь. А ещё ты просто выполнил свой долг.

Контролер задыхался не то от страха, не то от возмущения, и первые фразы его были невнятны, скоры и бессмысленны, однако, будучи мужиком неглупым, понял, что собаке на его слова наплевать.

– Мужчины, прекратите кричать и выходите из вагона, – взяла на себя инициативу женщина-контролер, почему-то обращаясь во множественном числе, хотя прекрасно знала, что Зверь и Иванов молчат, а орет один её коллега.

Зверь коротко рыкнул и на нее, показывая всем своим видом, что никого к хозяину не пропустит. Она бочком попыталась выскользнуть к тамбуру. Сделать это быстро оказалось проблематичным из-за любви к сладкому и мучному. Навстречу ей, ужом трясь между пассажирами, устремился начальник контрольного трио, сухонький мужичок с командирской сумкой на плече.

– Пассажир, быстро вставайте и выходите вместе с собакой, – пропищал командир далеко не командным голосом.

Зверь стоял, а вернее, лежал насмерть. «Что они, не понимают, что ли?.. Моего хозяина трогать нельзя, – потускнел Зверь, видя, что Иванов готов постыдно покинуть поле боя. – Не уходи, хозяин, мы их сейчас обложим как полагается...»

Но Иванов решил покинуть площадку вовсе не потому, что испугался. Правда была на его стороне. И билет на собаку. И намордник. И не задевал никого из пассажиров... Одно неприятно – людская реакция. Все они инстинктивно боялись Зверя. Весь вагон. Разве что мальчик через ряд напротив. Тот не усматривал в происшествии никакой трагедии или опасности для себя и своих родителей. Наоборот, забавно.

Покинуть вагон Иванов решил внезапно. Сразу по объявлении станции Фуфелово.

– Безобразие, – возмутилась солидная дама, с трудом удерживая прорывающийся из пакетов кефир. – Еще говорил про поводок, короткий намордник. А если бы я послушалась его и рядом села?

Окружение понимающе шумело.

– Надо его на пятнадцать суток, как раньше. Совсем распустили народ демократы. При Сталине его бы вместе с собакой... – вознегодовал ничего не видевший и пришедший из соседнего вагона пенсионер в орденских планках.

Однако его перебили. Неправильно выбрал время для агитации за советскую власть. Утром все ещё добры. Вот вечером, по пути с дачи, многие пожелали бы отправить Иванова в далекую Воркуту. Прения продолжались, а остановка приближалась. Странно, но самыми лояльными к Иванову и Зверю оказались пострадавшие с раздавленной рассадой.

– Не надо наставлять на хозяина компостер, собака подумала, что это пистолет, – объяснил поведение собаки супруг. – Я сам пограничник. Знаю.

– Она хозяина защищала и тихо лежала, пока его не тронули, – вторил ему голос супруги.

«Несчастные люди. На весь вагон всего пара умных, – с ужасом думал Зверь, – а ведь, поди, тоже держат бобиков».

Вроде бы страсти улеглись, однако Иванов тронул поводок, и Зверь послушно двинул в тамбур. Фуфелово.

Николай и узнавал платформу и не узнавал одновременно. Тогда, при свете дня, с ним был Вадик, и Николай просто ничего не замечал вокруг. Ни нависших над перроном ветвей с готовыми вот-вот взорваться почками, ни веселой лужи с солнечными искрами в ней. Ничего. И вот теперь за спиной зашипели двери, как в прошлый раз, отрезая от пошлого мира контролеров и недоброжелателей.

Он вспомнил про газету, оставленную на скамейке, и впервые пожалел о печатной продукции. Но многое запало в память так, как не западало даже перед экзаменами. После заинтересовавшей его рубрики под номером девятьсот десять вспомнилась почему-то сразу под номером девятьсот пятнадцать, помогающая знакомству женщины с женщиной. Вспоминалось скорее любопытно, нежели интересно. Скупые строчки четырех объявлений не рисовали общей картины, а скорее говорили или о закрепощенности женщин, или об их большой нелюбви к противоположному полу. Пропустив две рубрики, газета публиковала объявления, заставившие Николая вновь окунуться с головой в раздумья. Если для знакомства пара с парой Николай был ещё не готов и эти объявления прочитал, не углубляясь в подробности, то объявления некоторых мужчин о желании познакомиться с семейной парой напрягли воображение. Он сразу же все понял и сразу же все оценил.

Вадик достаточно чуткий и тонко чувствующий, способный понять и поддержать, а вот Виолетта... Виолетта может Вадику не понравиться. А чему там нравиться? И как это меня угораздило, рассуждал Николай. Чем больше думал, тем больше приходил к мысли, что необходимо пройти и через это, а начать надо со встречи с Вадиком.

Вот и бытовка строителей.

Он видел, как из затхлого чрева на весеннюю благодать вырулил плохо выбритый рабочий. По говору понял – молдаванин. Развелось их, неприязненно подумал он, хотя ещё совсем недавно именно здесь позаимствовал одежонку. Память человеческая коротка и удерживает на плаву избирательно. Вспоминать о постыдном бегстве не хотелось.

Метров через пятьсот начался забор искомой дачи. Он его узнал сразу. Никаких сомнений.

Николай подошел к калитке и заглянул во двор. Собаки здесь не было, иначе он заметил бы её ещё тогда, но кто знает, может, настоящий хозяин привез? На всякий случай оставил Зверя метрах в пяти от калитки и, приказав сидеть, сам вернулся и нажал кнопку звонка. Самого звука не слышал, а вот шаги обрадовали. Каким-то внутренним чутьем понял – Вадик.

Действительно, открыл Вадим. Он не сразу узнал Иванова. Потом глаза испуганно расширились.

– Ты что? – зашипел Вадим, и Николаю стало неприятно.

В одну секунду он подумал, что сморозил глупость, надо было подождать, понаблюдать, дождаться, когда хозяин уберется с дачи, а потом наносить визит, но сделанного не воротишь вспять, как сибирские реки, не повернешь.

– Зачем?

– Мне надо поговорить с твоим бойфрендом, – не зная, как назвать партнера Вадика, сказал Николай. – Есть несколько интересных мыслей относительно нашего общего будущего.

– Каких мыслей? Какое будущее? Ты его видел? Он же убьет...

Чувствуя за спиной силу в лице Зверя, вернее, в его мощных челюстях и девяностокилограммовом теле, Иванов решил идти ва-банк, оттеснил с прохода Вадика и оказался на знакомой территории,

– Кто там? Кого принесло? – раздалось из глубины дома.

– Почтальон... – побелевшими губами прошептал Вадик.

А было от чего побелеть. На крытое крыльцо вышел атлет с начинающим образовываться брюшком. Так бывает у спортсменов, забросивших регулярные занятия. Оплывают.

– Я к вам по объявлению... Собственно, не по объявлению, а сам... То есть прочитал объявление в газете. Не ваше. Чужое. И подумал, а не попробовать и нам? Люди же так делают... Меня зовут Николай... Иванов... Очень приятно...

Это его «очень приятно» ни к селу ни к городу заставило атлета удивленно вскинуть брови и посмотреть на Вадика. Хватило одного взгляда.

– Какие объявления? Что он мелет? Вадим, кто это? Зачем он тут?

– Вы не поняли. Меня зовут Иванов...

– Это я понял.

– Николай...

И тут Иванов остро ощутил всю нелепость ситуации. Он врывается на чужую дачу с предложениями, от которых у этих людей может произойти ссора. Кто он такой? Случайный партнер. Да за такие случайности можно и по сусалам схлопотать. Вон Вадика как трясет. Но отступать уже некуда, надо как-то договариваться.

Не зная, что сказать, к какой терминологии прибегать и вообще не ведая терминологии, Иванов попытался собрать мысли в кулак и выражаться предельно ясно.

– Это вопрос щекотливый. Я новичок в нем и, может быть, оскорблю ваши чувства, а их я, поверьте, глубоко уважаю, но со мной такое впервые. Понимаете, всю жизнь не мог уразуметь, почему женщины меня почти не интересуют в физиологическом смысле слова, почему я не интересую женщин в этом же смысле, и только после встречи с вашим другом... с подругой... понял, так дальше продолжаться не может. Я тут объявления читал...

– Да не давал я никаких объявлений! – взревел атлет.

– Не давали, – согласился Иванов. – Но ведь люди живут же так... Втроем...

– Втроем?! Вадька, сучок корявый, ты мне что обещал, гад?! Я же тебя к психоаналитику водил... Я за тебя тыщами зеленые клал, а ты опять! – побагровел почти до инсульта атлет и двинулся вниз по ступеням.

– Он ни в чем не виноват... Это все я, – попытался защитить свою подругу Николай.

– Ты?..

Бульдозер развернулся в его сторону.

– Зверь! – завопил Иванов, чудом уворачиваясь от просвистевшего около лица кулака.

Коричневая туша с легкостью акробата на подкидной доске взвилась в воздух и перелетела забор одним махом. Второй прыжок закончился на плечах атлета, который, несмотря на собственный вес, грохнулся наземь. Если бы не намордник со стальным каркасом, можно было смело заказывать место на кладбище.

Вадик по-бабьи заверещал и вцепился в локоть Иванова.

– Это же мой брат... Что ты делаешь?.. Спаси!.. Иванов, сам не ожидавший такого эффекта, бросился к собаке и ухватился за жесткий ошейник. Он тянул Зверя вверх и молил Бога, чтобы кожа выдержала, а внутренние шипы подействовали. Зверь успокоился секунд через десять. Иванов успокоился только на тропинке. Близость станции обозначилась пронзительным свистком электрички, который, собственно, и заставил мозги Иванова вновь заработать. Мастиф вышагивал рядом, всем своим видом показывая, что ничего страшного не произошло. Рядовая драка. Никто и никуда не будет заявлять, а потому беспокоиться решительно нечего.

Человек так быстро совладать со своими чувствами не мог. Как только увидел будку строителей, будто током пронзило. Вот сволочи. Перед ним прямо на землю сгружали грузовик асфальта. На кой хрен в лесу асфальт? Сейчас как травану собакой... Небось побежите, пятки салом смазавши.

Но не траванул. Прошел мимо. Вторая мысль – «что потом будет» – остановила. Но так и не успокоившись, вошел в тамбур, искренне желая, чтобы снова появились контролеры. Контролеров не было весь путь до Москвы, зато стояли двое. Он и Она. Молодые. Лет по четырнадцать. Они и любить-то как следует не умели. Просто стояли и получали удовольствие от случайного прикосновения друг к другу, когда электричка уходила на очередной вираж. Просто притягивались друг к другу. Иванов посмотрел на собаку. Собаке было все равно. Она тоже увидела пару. Но, в отличие от хозяина, подумала другое.

Наконец пошли ближние пригороды с гаражами и кучами мусора. Он вышел на своей платформе и побрел к дому. Впереди лежал пустырь, нагло раскинувшийся во всей своей неприглядности. В Америке тоже есть пустыри, но они не такие, подумал Иванов.

Они увидели его одновременно. Ротвейлер. Он стоял и любезничал с ничего не значащей шавкой. Даже щеки у Зверя опустились ниже, чем обычно. «О чем это они?.. Какие такие общие интересы?» Зверю вдруг захотелось подбежать к парочке и по-простецки спросить: «О чем?» Но рядом шагал хозяин, и потому Зверь поднял морду.

– Что? А не задать ли тебе им трепку? «Да что же такое он говорит? – подумал пес. – Стоят и стоят, никого не трогают, может, давно дружат...»

– Куси... Куси... – ещё сам не зная, как отдавать такую команду, прошипел Иванов.

– Это кого куси? Кого куси? – нависло над Николаем тело Валерия. – Ты здесь кто такой?

– С электрички, – сказал правду Иванов. – А вам-то что за резон?

– А резон мой вот какой...

И Иванову был показан кулак. ]

«Идиоты они, что ли, – подумал Зверь, но на всякий случай подобрался, – только бы эти двое не вмешались», – мелькнуло у него запоздало.

А Геркулес размышлять не стал. Собрав свои семьдесят килограммов в одну несокрушимую пружину, он кинулся на помощь хозяину с одной надеждой – сбить сразу, без промедления и сантиментов. Боковым зрением Зверь уловил опасность и подставил под удар плечо. Ротвейлер перекинулся через Зверя, прокатился несколько метров и, не поняв ошибки, вскочил на лапы для второй атаки. Но драгоценные секунды были проиграны. Теперь его встретили грудь в грудь, а хватка мастифа оказалась крепче. Сомкнутые на холке клыки держали мертво.

«Что же я делаю», – подумал Зверь.

«Откуда ты такой выискался», – мелькнуло у Геркулеса.

И они покатились в грязь.

Не было ни визга, ни рычания. Оба дрались, не зная, за что и почему. К ним нельзя было подойти. Иванов испугался до икоты, но, когда понял, что Зверь одолевает, внутренне отпустило. Появился даже азарт.

«Вот какой гад, всего второй раз на площадке, а туда же», – промелькнуло у Геркулеса.

«Всего второй раз, и надо же, влип в свару», кольнуло Зверя.

– Задушит же!.. – крикнул Валерий и, не обращая внимания на габариты мастифа, бросился разнимать собак голыми руками.

– Не задушит... Не таковский... Теперь они тащили их в разные стороны и не могли разорвать. Ни команды, ни удары на собак не действовали. Сработал рефлекс. Теперь обе боялись отпустить друг друга.

Спасение пришло неожиданно и неописуемо смешно.

– Брысь, вашу мать!..

Багровый от возмущения и выпитого, непьющий подполковник с дрыном в руках хрястнул по клубку собак, не разбирая ни силы, ни правоты. Он рисковал только собой. Собственным горлом, ибо разъяренные псы могли тут же покончить с разногласиями и объединиться против него.

– Брось дрын! – успел крикнуть Валерий и загородил собой подполковника.

Непонятно как, но Иванов понял, что надо делать, – встал рядом.

– Вот это собака, – совершенно не испытывая страха, выговорил Бубнов, – настоящий вожак.

Глава 24

Тот вечер не предвещал никаких экстремальных ситуаций или событий, существенно влияющих на жизнь дома. Первый теплый, по-настоящему весенний вечер. На небе ни облачка, ни птицы. Вороны уже угомонились, голуби попрятались по вентиляционным дыркам под плоскими крышами, а стрижи ещё не прилетели из жарких стран. Стрижам в московском небе ещё нечего было делать.

Зато у Бабкома время весенних сумерек – самый жаркий и плодотворный час дня. Час Бабкома. Одновременно его можно было бы назвать преддверием или увертюрой к собачьему часу, так как пройдет совсем немного времени, и вернувшиеся с работы владельцы четвероногих друзей поведут своих питомцев на прогулку.

Сегодня пищи для разговоров хватало. Обсуждали зверское убийство подполковничьего шпица, покупку Чубом машины, нападение на переводчицу из четвертого подъезда. Словом, было о чем. Но особенной темой стало появление нового собаковладельца. Собственно, не такой уж и новый. Можно даже сказать, старожил. Но до сих пор о его существовании имелись весьма скудные сведения. Скучный человек. Теперь Бабком напрягал десятки мозгов, серое вещество некоторых, пораженное склерозом, отказывалось реагировать на электрические импульсы эмоций, и тогда старческие и не совсем старческие лица сжимались в мучительную гримасу обиды и боли от бессилия вспомнить что-либо значительное. Выходит утром в девять. Жена в девять тридцать. Детей нет. Выписывает «МК». В нетрезвом состоянии замечен не был. Здоровается.

Мимо Бабкома прошли последние работающие жители дома. Настал черед выводки. Теперь пошли на выход те, кто вернулся раньше. Именно в это время на узкую площадку внутреннего двора вкатился грузовичок-полуторка. В кабине сидели трое: два пассажира, сопровождавших груз, и шофер. Они медленно ехали по двору и внимательно разглядывали таблички у входных дверей. Наконец остановились.

– Слушай, мать, где тут «Ариэл» распалагаетца? Скажи, да... – высунув голову наружу, спросил один. – Падвал нада... Склад...

Бабком шевельнулся. Словно вечерний ветерок прошел над болотцем, кивнув черными стручками камыша.

– Туда, туда, вокруг.

– Там дороги нет... Там пусто...

– Во-во, вкруг пустыря. Там дорожка асфальтовая. Вкруг и прямо сюда с той стороны. Иначе никак...

– Долго жить, бабушка, будешь...

И «бычок» поехал, набирая скорость вкруговую.

– С ума сошла, там же недостроено. Засядут.

– А и черт с ними, с грачами, надоели... Гур-гур-гур, гур-гур-гур, утром самый сон, а эти давай ящики кидать. Как тараканы в Москву налезли. Нет, раньше такого не было...

– Так ты сама смоленская...

– И что? Я с войны здеся. А все равно такого не было.

Надо сказать, что ещё лет десять–пятнадцать назад ни за что не соврали бы. Ко всем кавказцам относились так же, как к грузинам или армянам, благодаря общим врожденным качествам – радушию и хлебосольству. Теперь нет. Теперь все запутаннее и сложнее. Сегодня, говорят, смирный, а завтра, глядишь, людей в заложники возьмет. Трудно Бабкому разобраться в государственной политике. Разобраться бы в своем доме.

«Бычок» скрылся за поворотом, чтобы вырваться на вечерние просторы пустыря. Там водитель включил фары и, вспарывая двумя никогда не моргающими гляделками темноту, двинулся по узкой асфальтированной дорожке вкруговую. Точно. После поворота дорожка сворачивала обратно и вела к дому с другой стороны.

К тому моменту Бабком давно забыл о содеянном и переключился на Машу, продавщицу местного магазина. Но сначала на её собаку, великолепную немецкую овчарку: прямая спина без горбинки или малейшего прогиба, мощная, развитая грудь, лоснящаяся шерсть – волосок к волоску, и вообще...

– Встречать пришла...

– Рута, Руточка...

Но овчарка, скользнув по старухам у подъезда равнодушным взглядом, для порядка шевельнула хвостом туда-сюда и побежала дальше к соседнему подъезду, где располагался магазин и где её уже дожидалась стоящая на ступенях Маша. Маша попрощалась со всеми, как это делала всегда, и ушла по тому же маршруту, что и «бычок».

А кавказцам не повезло. То есть так и должно было случиться. Асфальт внезапно кончился, когда До цели оставалось каких-нибудь триста метров. Heподсохшая после снежной зимы земля с вожделением приняла в свои коричнево-творожные объятия колеса автомобиля. Грузовичок, досадно крякнув, решил выпростаться из объятий одним махом, но засел по самые ступицы и с каждым рывком оседал все больше и больше.

Конечно, они вылезли. Конечно, матерились, обвиняя шофера, а шофер сопровождающих – один вел, другие справлялись о дороге, – метнулись по грязи, разыскивая подходящий материал под колеса, и ничего не нашли. Полумрак над пустырем огласился гортанным матом. Прогуливающие мелких собак отпрянули подальше от центра, поближе к краю, к цивилизации.

А вот Маша шла напрямки. По дорожке. Дорожку проложили в то далекое время, когда в стране дули «ветры перемен», редакции всех СМИ соревновались, кто больше этих ветров выдует в своих статьях и дикторских текстах. И котлован под бассейн тогда же вырыли. И деревья стали сажать, потому что дешевле, а на бассейн не хватило. Но не хватило и на деревья. Не хватило и на километровую дорожку для бега трусцой. Вот почему она кончилась, поперхнувшись за триста метров до дома.

Маша шла напрямки. Рута, натура свободолюбивая, никогда не бежала рядом, предпочитала рыскать в темноте по кустам и появлялась около хозяйки время от времени. Однако такое поведение отнюдь не означало манкирования собакой своих прямых обязанностей по охране Маши. Просто так было заведено.

Ее заметили метров за сто.

– Какой овец к нам торопится... – спустя некоторое время, когда женщина появилась в свете фар, высказался один из кавказцев.

Работы по вызволению колес из вязкого плена прекратились. Теперь наблюдали все трое, включая шофера. Расстояние сокращалось.

Стояли.

Смотрели.

Ждали.

Маша, ослепленная светом фар, шла прямо по асфальтовой дорожке к повороту. Уже нужно было взять правее на тропинку, но она миновала её, подобно зайцу или сайгаку, бегущему в свете фар перед машиной, не в силах выйти из светящегося коридора.

Внезапно впереди выросла человеческая фигура. Женщина даже не перепугалась, так как не могла толком рассмотреть препятствие, просто попыталась обойти, но её схватили за руку выше локтя. Ни один собачник не позволил бы себе подобного движения – её все знали. Все знали о существовании Руты. Эти не знали.

– Куда гуляешь, красавица?

При звуках человеческого голоса Маша как бы проснулась и попыталась выдернуть руку из цепких пальцев кавказца.

– Закричу, – пообещала она севшим голосом. Шофер газанул и переключил передачу. Колеса с визгом выбросили из-под себя подложенную доску. В воздухе запахло паленой резиной.

– Зачем кричу? Ми ещё ничего тебе ни сделал. Пасматри, застрял, да... Видишь, да? Нада помочь. Снимай плащ.

Одним неуловимо быстрым и ловким движением кавказец вытряхнул продавщицу из плаща и бросил его под колеса. Маша отпрянула назад, но ткнулась спиной во второго.

Мамочки, пронеслось у неё в голове, надо что-то делать, крикнуть хотя бы... Женщина совершенно забыла, что где-то рядом бегает по своим делам сторож и охранник Рута. Вышибло.

Между тем задний обхватил её за запястье одной рукой, а второй зажал рот, таким образом обе руки оказались захваченными как в тиски, у кавказцев же была полная свобода действий. Когда продавщицу довольно осторожно для насильников валили на землю, она вдруг увидела звездное небо и полную луну с грязными пятнами рельефа. Потом чужие руки задрали юбку и аккуратно потянули трусики.

– Рута, ко мне!.. – успела хрипло выкрикнуть она.

Овчарка была далеко. У собаки приключились свои дела с кобелем неопределенной масти и породы, но слух у животного оказался в полном порядке. Она мгновенно покинула изумленного кавалера и, не разбирая дороги, через кочки и кусты, через кучи мусора и лужи понеслась на зов. Вот он, тот момент, ради которого существует дружба человека и животного.

Нападение было стремительным, внезапным для кавказцев и удивительным по свирепости.

Кавказец заорал так, что его услышали все, чьи окна выходили на пустырь. Второй, ещё не совсем оправившийся после удара в живот, попробовал прийти на помощь товарищу, но в этот момент на освещенный пятачок выскочил запыхавшийся кобель неопределенной масти и породы. Кавалер Руты наконец догнал даму своего собачьего сердца.

Хлопнула дверца «бычка». Шофер закрылся со своей стороны и лихорадочно крутил ручку стеклоподъемника. Увидев перед собой совсем не крупного, но взъерошенного, рычащего пса, второй кавказец распрямился, превозмогая боль, и бросился к машине. Какая помощь соплеменнику? Какая схватка с дикими животными? Спасение только в одном – машина. И он, сколько можно быстрее, устремился туда, яростно облаиваемый и постоянно хватаемый за ноги вторым псом.

Маша поднялась на ноги и сразу же чуть не упала. Мешали стянутые до щиколоток трусы и колготы. Она вышагнула из них и впервые увидела свою Руту поверх кавказца, с сомкнутыми на шее последнего клыками. Быть может, часть воротника и капюшон, прикрывавшие шею сзади, ещё спасали ему жизнь.

В горле сухо и жарко, как в устье русской печи, и все-таки она, уже не осознавая, что делает, делала все правильно, как когда-то учили: отдала команду, когда та не подействовала, подобрала лежащую, на счастье, палку и. Затолкав между зубами и шеей, принялась разжимать челюсти. Только после применения этого приема собака отпустила кавказца. Тот или находился в глубоком обмороке, или сдох. Во всяком случае, ноги были неподвижны.

Маша подхватила за ошейник упирающуюся Руту и поволокла прочь от места событий. Сука рычала и скребла когтями землю. Слова и команды на неё уже не действовали.

Господи, что же это?.. Что теперь делать?.. В милицию?.. В «скорую»?.. Куда?.. Продавщица лихорадочно соображала. Если насмерть?.. Ой, мамочки, что же будет? А ноги сами несли её в подъезд. Туда, где жил Валерий. Он поможет. Он не может не помочь.

Валерий открыл дверь после настойчивого, почти истеричного звонка. Был он в трусах и майке; но это не смутило продавщицу. Она просто не замечала, во что одет её знакомый. Не дав ему и рта раскрыть, обрушила на него поток слов, захлебываясь, перескакивая с одного на другое, теряя нить и вновь возвращаясь к уже сказанному. Понять её было сложно, но он уяснил одно – на женщину напали, собака покусала кавказца, двое других в грузовике посреди пустыря.

Рута сидела тут же, вывалив язык.

– А чего их туда понесло? – спросил сам себя Валерий. – Ты проходи, не стой в дверях. Я сейчас оденусь.

Только теперь она заметила, что её защитник не одет.

Они вошли в комнату и первое, что увидели, – лежащего на диване Геркулеса. Пес с трудом поднял голову и посмотрел на них больными глазами. Рута мигом подскочила к собаке и заскулила. О чем они говорили друг другу, неизвестно. Возможно, самец рассказал самке, как храбро сражался и как в результате ему не повезло. Может быть, даже находил объективные причины поражения. Приврал. Камень под лапу подвернулся, внезапно и по-подлому напали, он ещё с утра чувствовал недомогание и был не в лучшей форме. Мужчины при проигрыше всегда умеют найти веский довод в свое оправдание. Руте было достаточно. Она поверила.

– Видишь, как моего отделали... – сказал Валера, входя в комнату.

– Ой, кто ж его так? – на мгновение забыв 6 своем, всплеснула руками Маша.

– Это отдельная история. Падение Римской империи. Король умер, да здравствует король. Откуда он взялся со своим теленком... И кличку дал подходящую – Зверь. Давай по порядку.

Он усадил продавщицу и снова выслушал её рассказ.

– А чего ты ко мне прибежала? Надо в милицию. Второй-то жив?

Маша кивнула. Снова полились слезы.

– Надо идти к Погеру. Он законник. Он знает.

Погера застали за вечерними сборами на прогулку. Двое молодых людей, корпящих за огромным столом, заваленным документами и справочниками, только на мгновение оторвались от бумаг, но адвокат махнул рукой, чтобы не отвлекались, и почесал темя.

Скверная вырисовывалась история. Он, Погер, адвокат по гражданским делам и уголовное право знает по-дилетантски, немногим больше обычного культурного человека. Значит, надо консультироваться у специалиста. Соломон взял сотовый и позвонил куда нужно. В свое время оказал услугу одному человечку, и теперь пришла пора дернуть за ниточку. Изложив суть дела, слушал минут десять. Все это время Валерий и Маша стояли в прихожей, переминаясь с ноги на ногу.

– Вот так-с, молодые люди... – сказал Погер, чем сильно напугал продавщицу. – Дело ваше швах, азохен вей или боксе утэ, как говорят татары. Во-первых, надо было сразу бежать в милицию и писать заявление. Собака без намордника, естественно?

– Естественно, – машинально подтвердила хозяйка.

– А вот и неестественно... Они за это зацепятся. Теперь дальше... Они успели?

– Что? Ах, это?

– Это.

Маша отрицательно мотнула головой.

– Синяки, ссадины есть? Одежда порвана?

– Не знаю... Вещи там остались, – растерялась Маша.

– Значит, медицинское освидетельствование ничего не даст. Кто-нибудь видел, как это произошло?

– Не знаю.

– Я слышал, – подал голос Валерий.

– Я тоже, – усмехнулся адвокат. – Полдома слышали, как он орал. Так ведь орал пострадавший, а не она.

– Ты почему не орала? – спросил возмущенно Валерий.

– Не знаю... Не получилось... Они мне рот зажали, – заплакала, вспомнив все, продавщица. – Там плащ мой, они его под колеса кинули.

– Если не дураки, а они не дураки, то все давно подобрали и припрятали так, что днем с огнем не найдешь. Следовательно, в милицию идти не с чем, кроме устного заявления.

– Со свидетелями можно договориться, – намекнул Валерий.

– Вы плохих фильмов насмотрелись, молодой человек. Как правило, это путь неверный. Кроме того, тайна, известная двоим, известна и свинье, как говорят китайцы.

– Что же делать?

– Дать.

Глаза продавщицы полезли на лоб.

– Я не в том смысле, – смутился Погер. – На лапу дать, но сначала узнать, насколько серьезен ущерб. Если же, как вам показалось, труп, тогда... –Погер красноречиво посмотрел на Валеру, – тогда я вам помогу с адвокатом. Но зафиксировать все-таки нужно.

Дать на лапу, размышлял Валерий, пока они спускались от адвоката. А где деньги взять? Я на машину все спустил до копейки.

Валера вспомнил, как год назад познакомился с Машей. Она вместе с мужем снимала стандартную однокомнатную квартиру в соседнем доме, а Валерий тогда работал в РЭУ и пришел менять смеситель. Пришел рано, звонил долго, и, когда, обложив хозяев за отсутствие, собирался уходить, дверь открыла хозяйка. Пожелав ей доброго утра и выговорив за нерасторопность, мастер приступил к работе, а хозяйка к утреннему туалету, превратившись спустя полчаса в весьма привлекательную молодую женщину.

Еще через полчаса Валерий узнал о ней все: что муж окончил техникум связи и работает менеджером, а она сельхозтехникум и пока нигде не работает. Что детей у них нет, а есть овчарка Рута, в которой она души не чает. Валерий решил подтянуть декоративную гайку, а она, лопнув, стала подтекать. Можно было оставить все, как есть, но обманывать непосредственную и милую хозяйку ему не хотелось.

Запасной гайки не было, и мастер, уходя в магазин за новой, в дверях столкнулся с самим хозяином.

Менеджер, примерно одного возраста и роста, что и Валерий, только в два раза уже, в удлиненном черном пиджаке и светлых брюках, с кожаной папкой в руках, сухо ответив на добродушное приветствие выходящего, прошел в квартиру. Поход в магазин занял не более двадцати минут. Именно через это время Валерий подходил к двери нужной квартиры.

– Ну позвони в РЭУ и сам спроси, – услышал он голос всхлипывающей хозяйки сквозь яростный собачий лай.

– Что я, сантехников не видел? Не делай из меня дурака, – орал муж.

Звук пощечины усилил ярость собаки.

Валерий нажал кнопку звонка.

– Посмотри, кран новый.

– А то я сантехников не видел, стерва, – гнул свое менеджер.

Лай собаки вновь усилился... Звонка в дверь никто не слышал.

Валерий позвонил настойчивей.

– Кто там еще? – раздраженно произнес за дверью мужской голос, и она открылась.

– Еще раз тронешь жену, я из тебя гибкий шланг сделаю, менеджер, – пообещал он тогда ревнивцу, спуская его вниз с лестницы.

Второй раз встретились совершенно случайно на Пасху. Около магазина, где она теперь работала продавщицей. Он, будучи навеселе, легко приподнял её и похристосовался как со старой знакомой.

И вот теперь каким-то странным образом он вынужден выручать её, давать на лапу, как посоветовал Погер. Нужно ли ему это, Валерий тогда не думал.

Глава 25

Картина вырисовывалась скверная. Коллективизма Валерий не любил.

Подполковник Бубнов, пятнадцать лет не бравший в рот спиртного и теперь запивший, валялся на продавленном диване и горько вслух сетовал на жизнь.

Ольга Максимовна металась в жаркой кровати. Простыни сбились в ком и запеленали её белые ноги, как младенца. Оттого она постанывала и кукольно надувала губы.

Погер варил утренний кофе и обижался на самого себя. Не мог простить, что сразу, с порога не отправил просителей в самостоятельное плавание.

Словом, каждый жил своей жизнью, своими клетками, мембранами и атомным весом. И дом покряхтывал, принимал в свои мусоропроводы отходы жизни и деятельности жильцов, слушал бетонными стенами первые жалобы и сам не мог пожаловаться на лопнувшую в подвале трубу. Если бы родился в пределах Садового кольца, то строили бы его не из бросовых материалов и жильцов подобрали не нынешних. И вкруговую посадили бы газон. И старушки сидели бы у подъездов доброжелательные. И неизменного в каждом дворе пьяницу все бы жалели. Ох, как горько было выпускать из своих недр серую мясную массу. А что делать? Не дано ему решать судьбы. Даже обломив ступеньку и подвернув кому-нибудь ногу, не дано.

С появлением спальных районов города все больше и больше, а главное – все охотнее перемалывали человеческую психику. Старожилы старели и умирали в коммуналках, ещё помня кусты сирени во дворах и шахматные баталии в скверах. Где теперь эти любители шахмат и понятная, а потому естественная мораль коллективизма? Какие свадьбы гуляли! Какие проводы в армию устраивали! Когда заболевал чей-то ребенок, разве не делились купленным по случаю нутряным салом? Нет, конечно, не все было идилличным. Были и соседи-алкоголики, были и склочники. Случалось и так, что приходил во двор году этак в шестьдесят третьем человек и смотрел на1 окна второго этажа, где сам благополучно проживал до сорок девятого и откуда его увезли в безвременье, Смотрел на знакомую с детства бронзовую люстру, под которой нынче проживали, конечно, уже потомки того, кто написал на серой бумаге несколько абзацев наблюдений за бывшим жильцом. А может, даже жив был ещё и сам доброхот.

Нет, не все было голубым или розовым. Однако человеческая память, если она не заперта наглухо, если она не обожжена на всю оставшуюся жизнь, способна перемалывать в неясную, горькую муку самое грязное и неприятное, оставляя там, в загашниках, и первую тряпичную куклу с фарфоровой головой, и первую биту, и ранец с «Молодой гвардией», и первую любовь. Иначе нельзя. Иначе человек гибнет, а месть заполняет душу пустотой.

Первый, к кому пошел Валерий, проснулся тяжко. Подполковник медузой сплавил тело на пол и доплыл до двери.

– Кто там? – единственное, что вышепелявилось из бывшего офицера.

– Кончай базарить... – ответили оттуда. Бубнов согласился и открыл. На пороге стоял Валерий.

– Ну ты даешь... – первым сказал пришелец.

– Только ничего не говори. Сам знаю. У меня там в штанах есть... Сходи. Возьми, и вместе помянем.

– Я по другому вопросу. Надо бы собраться. Мы ж как неродные. Нас всякий может. А стоит собраться, и всех натянем. Тебе своего Альберта не жалко разве?

– Ты моего Альберта не тронь. Вы его все не любили.

– Правильно. А за что его любить? Скверная собачонка. Всех задирал. Пять кило, а вони тонна. Ты сам-то как с ним собачился.

– О мертвых так нельзя.

– Так давай подумаем, кто мешает... Друзья с Кавказа? Согласен. Хмыри из офицерского дома? Согласен. Бомжи? Согласен. Так стоит объединиться. Слыхал, что они с Машкой-продавщицей хотели?..

И Чуб рассказал подполковнику все.

– Для этого надо план разработать. Так просто нельзя. За уши не оттреплешь.

– А никто трепать и не будет. Соберем бабки, дадим, не возьмут – придумаем. Короче, с тебя, как с пенсионера, полтинник.

– Не возьмут, – резюмировал Бубнов. – Ты этих людей не знаешь. Я, конечно, дам. Почему не дать, но дело гиблое. Надо авторитета звать.

– Я ползаправки приведу...

– Не пойдут. Там одни Бокоруки работают. Удивляюсь, как ты ещё жив.

Валерий с тоской посмотрел на быт подполковника и, может быть, впервые пожалел, что подкалывал его полковником и генералом.

В одну нехорошую ночь увидел Семен Семенович сон. И сон этот поставил мозги, тогда ещё капитана, набекрень. Открылась перед ним Истина. Неприятная. Мучительная. Он сильно потел и даже постанывал весь момент открытия. Снилось ему, что рядом с нами существует другой мир, где все иначе. Населяют его Бокоруки. Причем Бокоруки могут быть как одушевленными существами, так и предметами, флорой и фауной планеты. У них свои законы. Они могут принимать любые обличья и руководствуются в своих поступках сугубо личными интересами. Пошел альпинист в горы и не вернулся. Бокоруки. Страховка и есть Бокорук. Или заболел человек. Бокорук. Только он внутрь пролез. Есть Бокоруки совсем на людей похожие. Их называют харизматическими личностями или тиранами. Весь мир по-бокорукски хотят перестроить. Или в стране что-то не то делается, начинают искать виноватого, но Бокорук очень хитрый. Он с другими Бокоруками созванивается, встречается, договаривается, и тогда уже ищут стрелочника, а не Бокорука или просто заявляют: сами выбирали, сами этого хотели, а мы хотели как вам же лучше. И оттого, что понял, как Они существуют среди нормальных людей, как влияют на каждую секунду жизни, стало страшно.

Следующая квартира представлялась ему иначе.

Но даже то, что увидел, основательно поколебало представление о мире. Ольга Максимовна открыла дверь, совершенно не готовая к гостям. Она бы вообще её не открывала и не открыла бы, но звонок был настолько настойчив и несгибаем по звучанию, что мадам подумала на государственные службы.

–Вы?..

– Я.

Валерий впервые увидел свою мечту ненакрашенной. Сразу бросились в глаза защечные мешочки, висевшие поутру как-то особенно безобразно, а самое главное – пигментные пятна на кистях.

Что же она своего бассета не выводит, подумал он, вдыхая запах в прихожей.

– Вы собаку выводите?

– Вывожу... А зачем вы у меня?..

Валерий проглотил обидный ком в горле.

– Я за деньгами. На нашу жилицу... Жилицу... бывшую. На Машу напали. И мы не можем пройти мимо этого дела. Иначе всем нам угрожает опасность.

Что я несу, подумал Валера, она же ничего не поймет, а я ничего не смогу объяснить. Бред. Надо сразу сказать, как Погер велел, – дать на лапу.

– Вы можете сразу не понять, но, как сказал Погер, надо дать на лапу. Машина собака порвала человека. То есть не человека, а их человека, и они наверняка подадут в милицию, а они, в свою очередь, будут проверять всех собак. А на нас уже есть заявления... Поэтому надо денег...

– Я-то при чем?

– Лично? Ни при чем. Это Машина собака. Но если возьмутся за нее, доберутся и до нас. Вы когда прививки делали?

– Слушайте, сейчас утро, я не в форме, вы ворвались... Сколько?

– Пятьдесят.

– Нате.

И перед Валерием захлопнулась дверь.

Ну сука, ну и сука, впервые о своем кумире так подумал шиномонтажник. Видал сук, но такой...

Следующей была хозяйка эрделя.

Эта не в пример... И халат. И прическами пахло от нее, молоком. И эрдель призывно вилял хвостом. Что бы мне за этой не ударить, с досадой на самого себя подумал Валерий, ходи тут, деньги собирай, как последняя сволочь.

– Некогда мне тут объяснять, короче, с вас полтинник. Понимаю, что утро, что может не быть, но полтинник, как распорядилось собрание.

Женщина дала безропотно.

Вот ведь, не знаешь, где найдешь, где потеряешь, подумал мытарь и пошел вниз. Надо было обойти в своем подъезде ещё сорок квартир. И здесь его впер, вые ждало удивление. Каким-то образом, но все уже прознали про случай с продавщицей. Кто-то давал, со скепсисом относясь к факту дачи денег, на кого-то г магически действовало имя адвоката, но основная масса искренне желала помочь хоть чем-то. Валерий всех предупреждал о готовящемся собрании.

Надо же, как в деревне, а ведь едва знают друг друга по лестничной площадке, может, они из-за того, что продавщица и в их же доме, задавал он сам себе вопрос, и не хотелось верить, что это так.

Наконец ноги привели к квартире Иванова.

Открыла Виолетта. За пять минут до этого она как раз собиралась на работу и потому стояла в прихожей перед большим овальным зеркалом под старину, наносила последние штрихи боевой раскраски на лицо.

Страсти за время их брака с Николаем она ни к кому не испытывала. Ну что это за страсть, когда понравился муж подруги? Зависть, и все. Но последняя неделя отношений с мужем всколыхнула её до кончиков ногтей. Нет, сначала она ничего не могла понять. Жизнь, простая и ясная, как скворечник, дала трещину. Другая женщина? Тогда, это Виолетта знала из романов, должен задерживаться допоздна и пахнуть чужими духами. Отсутствие детей? Но он даже не заикается о наследнике, в гостях чужих еле терпит. Готовит Виолетта сносно. В комнатах – они маленькие, но их две, – чисто. Одевается не хуже других. Не Сен-Лоран, но все-таки. А вчера взял тарелку во время совместного ужина и ушел в комнату. Когда же спросила, ответил – чавкаешь. Это я-то чавкаю? Я всегда так ела, и ничего. Ему, видите ли, неприятно...

Виолетта открыла на звонок.

В дверях стоял этот... С шиномонтажа. Ничего парень.

– Здравствуйте, я вот по какому поводу, вы, наверное, слышали про вчера? С Машей...

– Да, это ужасно. До станции без приключений не доберешься. Я теперь все время на троллейбусе. Дольше, но безопасней.

– Кто там? – донеслось из глубины квартиры.

– Это ко мне. Это насчет Маши, я тебе рассказывала.

В прихожую высунулся Иванов.

– Извините, выйти не могу, собаку держу, – в щель сказал Иванов.

– Мы тут посоветовались. Свидетелей не было. Доказать никак нельзя, а её Рута порвала человека. Надо дать, чтобы замяли. Рублей пятьдесят. Можно больше.

– Да, да, конечно... – Виолетта полезла в сумку за кошельком.

– Ничего не надо давать. Это пустое. У них денег куры не клюют. Выйдет одно унижение, и больше ничего. Грачей не знаете? Знаете.

– Но Погер же сказал...

– Что вы мне про Погера рассказываете. Погер живет отжившими категориями Уголовного кодекса. Жизнь изменилась, и узнать её можно только через бинокль... Как ваша собака? Я очень сожалею, но моя сильнее. С вами я мериться силами не намерен, да и не смогу. Скажу одно – того, что было во дворе, уже не будет. Можете расценивать это как угодно, но никак не как угрозу. Ваше время кончилось. Началось время прагматиков, и содрать за шину, как вы сдираете с остальных, не сможете. Во-первых, потому, что у меня нет машины, и, во-вторых, по этому же самому. Виолетта, не давай.

Валерий стоял как оплеванный салага. Никогда, даже в армии, не испытывал этого чувства.

– А вот и дам. Возьмите...

Виолетта протянула Валерию две сотенные бумажки.

– Это, наверное, много.

– Ничего. Для приведения дома в порядок хватит.

Она посмотрела на дверь и вдруг явственно увидела, как её муж стоит с той стороны и слушает. Стало удивительно легко и свободно. Она тут же вспомнила, что в их отделе на работе появился новый симпатичный курьер.

Раньше подобных мыслей у Виолетты просто не возникало.

Бунт, равнодушно подумал муж. Николай ткнулся носом в собачью шерсть и ощутил приятный запах живого человека. Это существо стало для него роднее родителей.

Ну и дела, подумал Валерий. Ему ещё предстояло обойти десятки квартир.

Глава 26

Было уже часов двенадцать. Мытарь одеревенел от объяснений, но собрал солидную сумму. Собрав, очутился как бы в вакууме. Дом затих. Можно было услышать даже перемещение тараканов по воздуховодам.

До чего же люди не хотят расставаться с тем, что имеют, подумал он. Он, считавший село деда лучшим местом на всем белом свете, вдруг вспомнил, как били какого-то студиоза, который приехал помогать селу и посмел понравиться местной барышне, за идеал. Тогда тоже никто не вмешивался. Закон был – не лезть. А девкам хотелось иногороднего. И били студиозов.

Он зашел за подполковником, во-первых, для поддержки, во-вторых, для солидности и, в-третьих, нужен был свидетель – все-таки деньги чужие. К деньгам Валерий относился трепетно, то есть на дело не жалко, а в долг не давал.

Бубнов сегодня ещё не похмелялся, и это радовало. Ради такого случая из шкафа был извлечен китель с двумя рядами пластмассовых планок.

– Может, на живые сменить? – спросил Семен Семенович, указав на планки.

– Хватит с них и этого, и потом, не в президиум идем заседать, а давать в лапу.

– Согласен. Только давать будешь ты. Я не приучен. У тебя жвачка есть? Во рту погано.

– Лаврушку пожуй. У меня от жвачки изжога. Так за разговором спустились во двор.

– Что-то мне не по себе, – пожаловался подполковник, – на эти деньги наняли бы кого, и то дело. Хоть Погера.

– Погер по уголовному не мастак. Валерий спустился по лестнице, где раньше располагался вход в первое полуподвальное помещение.

– Мрамором отделали. Еще полгода назад простой бетон был, – указал Валерий на ступени.

– Умеют.

– Не умеют, а пользуются и обдирают.

– Чья бы мычала.

– Я норму знаю.

Чуб умолчал, что норму устанавливает сам и она иногда существенно превышала общепринятые негласные расценки. Но драл, как ни странно, со своих старых и проверенных клиентов. Хотя почему странно? Раз-другой возьмет по-божески, а потом взвинтит. Клиент к мастеру привык. Качество видел. Обращаться к другим просто в голову не придет, – значит, расценки повысились везде.

Валерий решительно толкнул дверь, и они вошли в коридор, отделанный пластиком. В конце коридора виднелась приоткрытая дверь, из-за которой доносились гортанные голоса. Чуб приложил палец к губам и остановил Бубнова. С минуту они стояли прислушиваясь. Ждали. Может, перейдут на русский. Не перешли. Спорили жарко, с южным темпераментом.

Взяткодавцы громко постучали. Говор мгновенно стих. Дверь рывком распахнулась, и открывший удивленно вытаращил глаза на двух славян, словно те были космическими пришельцами.

– Что нада? – спросил сидевший за столом Казбек.

Это были не клиенты. Больше того, он узнал а, одном владельца большой черной собаки, жителя этого дома. Когда-то тот помог в переоборудовании магазина. За деньги, естественно, помог. Военный не был знаком кавказцу, а вот форма с характерного цвета погонами очень даже знакома, рождала нехорошие воспоминания и вообще настораживала.

– Здорово, мужички...

Кавказские «мужички» промолчали.

– Мы, собственно, насчет вчерашнего... По поручению актива жильцов нашего дома, – начал Валерий, как умел, и с ужасом понял, что речь надо готовить заранее, но там, на поверхности, все казалось очень простым, а здесь слова куда-то подевались. Может быть, впервые Чуб кожей ощутил, как унизительно давать деньги. Может, брать проще, промелькнуло в голове, и он с досадой подумал, что его котелок занят ненужными сейчас размышлениями.

– Мы решили не раздувать этого дела. Маша сказала, что в общем-то так ничего и не произошло. Порвали плащ. Собака защитила хозяйку. В конце концов, твои люди сами виноваты. Согласись. Здесь не горы и порядок для всех один.

– С Машей я сам разберусь, понял, да? Она моя продавщица.

– Так вот... Я и говорю, давайте это дело замнем для ясности.

И опять никакой реакции. Этакое разглядывание одной стороной другую. Впрочем, реакция была. У подполковника. О том, какие вулканические процессы бурлили внутри отставника, говорил обильно выступивший пот и сильно побагровевшее лицо. Еще у него начал подергиваться подбородок.

Подполковник, воспитанием и службой вышколенный на прямых и ясных отношениях с подчиненными, раз и навсегда оговоренных уставами, и непростых, но все-таки до определенной степени понятных отношениях со старшими по званию и должности, с самого начала не очень веривший в успех этой миссии, был сильно взвинчен. Сам того не подозревая, он полностью подтверждал диагноз встречи, поставленный Ивановым. К инородцам в армии относился не просто терпимо, а по-отечески. Учить армейской жизни самых темных начинал с сортира, где первым делом отучал сидеть на унитазе в позе «орла». У него быстрее всех в подразделениях аульские парни выучивали команды, без которых армейская жизнь не имеет смысла: строиться выходи, шагом арш, нале-напра-кругом, подобрать животы, подтянуть кладила, замудонцы, смирна!

Так вот... Подполковник терпеть мог ещё минуту-две, но Валерий этого не замечал и вновь повторял, как заведенный, просьбу от лица актива.

– Валер, кончай, не видишь, они русского языка не понимают.

Бубнов вырвал из рук товарища пакет, перехваченный резинкой, и хлопнул его на стол. От удара резинка лопнула, и деньги разного достоинства, но все купюры не меньше полтинника, легли веером перед глазами присутствующих.

– Это вам на лекарства для вашего сукиного сына, который залез под юбку к уважаемой русской женщине. Больше ничего не получите. Я бы и этого не дал. Попросили.

Повисла мхатовская тишина. Может, и более раннего происхождения. Ярославльского. Когда актер Волков на сцене, вспоминая забытый текст, десять минут натягивал сапоги, а зал, замерев, с интересом наблюдал за процедурой.

– Надир, открой... – первым нарушил молчание старший и кинул ключи своему помощнику.

Тот подхватил связку на лету и отпер дверцу стандартного сейфа. Отперев, отошел в сторону, давая присутствующим увидеть, что внутри. Внутри лежали пачки долларов.

– Панятна, да?.. Я свой человек личу сам.

– Бери деньги, и пошли, – коротко скомандовал подполковник.

Валерий протянул руку, на стоящий сбоку Надир перехватил его за запястье. Зачем они решили забрать «деревянные», было непонятно. То ли от жадности, то ли по привычке торгашей. Но бывший старший офицер МВД Бубнов среагировал мгновенно. Схватил своей лапищей руку кавказца и тоже за запястье, сжал так, что пальцы Надира, сомкнутые на руке русского, сами собой разжались. Старший вскочил в рост, с грохотом опрокинув стул, но тут ему в нос уперся небольшой никелированный браунинг Бубнова.

Как в кино, мелькнуло в голове Валерия. И откуда он его взял? Наверное, когда в шкафу с формой копался.

– Забирай, – повторил подполковник, продолжая сжимать одной рукой руку Надира, а другой держа на прицеле переносицу старшего.

Надир опустился на одно колено и, несмотря на смуглую кожу, пепельно побледнел.

– И запомни вот что, мил-человек, если волос упадет с головы хоть одного из жильцов этого дома, мы вас не только собаками потравим, мы из вас решето сделаем. Знаешь, что такое дуршлаг? Твоя черная задница первой будет на него похожа. Я теперь знаю, кто моего Альберта замордовал... Пошли...

Как в кино, как в кино, лихорадочно мелькало в голове Валерия, пока пятились к двери, а потом по коридору и лестнице.

На улице Бубнов вытащил из кармана большой ситцевый платок в цветочек и вытер пот со лба.

– Ну ты, отец, настоящий генерал, – выдавил Валерий, совершенно не желавший шутить, и тут же схлопотал по загривку. – Где пушку-то достал?

Подполковник щелкнул спуском, и из ствола вырвался сноп искр.

– Не заправлен. Подарок. Я для одного учреждения с длинным цифровым названием систему сигнализации разрабатывал, а там такие умельцы сидят... Что хочешь сделают. Ребята отбирают понемногу и дарят на сувениры... Кваску бы... Или окрошки.

– Рано для окрошки-то... А я б от водочки не отказался.

– Правда? – недоверчиво спросил Семен Семенович. – Пойдем. Сегодня ж девять дней.

– Кому? – не понял Чуб.

– Альберту моему, кому еще, – удивился и обиделся подполковник.

– А-а-а... Извини. Так он же собака.

– А собака не человек? Да у него характер золотой. Свободолюбивый только. Ведь я знаю, что он все понимает, но делает не сразу. Может, и хочет сразу сделать, да гордость не позволяет. Разве не как у нас, у человеков? Я его возле бассейна, где три березки, похоронил.

Они зашли в магазин, взяли водки и колбасы в нарезке. Еще подполковник купил полкруга ливерной для Альберта на могилку. Валерий советовал сырокопченой. Она вкуснее. Но Бубнов настоял на ливере. Альберт при жизни ливер любил. Он был уже старый и давно выкрошил основные резцы.

– Я почему шпица взял, – объяснял подполковник под березками. – Фильм посмотрел про даму с собачкой. Вот любовь была. Настоящая. Мороз по коже. Баталову веришь, как себе. Теперь не так.

Водка упала на старые дрожжи, и подполковника слегка повело – начал рассказывать Валерию свою теорию про Бокоруков, и так складно получилось, что Чуб даже задумался.

– Скажи, Семеныч, ты это, про собак-то, серьезно или так?

– Что про собак? – не понял Бубнов.

– Чтобы этих собаками...

– А-а-а... Это я так. Кто на такое пойдет?

– Ну не скажи. Достали ведь.

– Вот ты и предложи на собрании. Тебя слушают.

– Слушали. Раньше. Геркулес самым-самым был. А этот Зверь его заломал. Я ж не дурак. Меня ж только из-за собаки и слушали. Теперь этого будут слушать. Смешно. Я Геркулеса-то только из-за бабы купил, чтоб поближе быть. А потом привык. Полюбил. Переживать стал. Знаешь, сколько потом про собак прочитал? Все... Нет, слушать теперь Иванова будут.

– Сильно он твоего?

– Думал, шею сломает. Теперь уже ничего, вставать начал. А первый день пластом лежал.

Вздохнули. Налили по последней.

– Ты все равно на собрание приходи, – убежденно сказал Бубнов, – надо.

– Раз надо, приду. А сейчас пойду деньги раздавать.

– Не спеши. На собрании решим. Раз уж все сдали, пусть фонд будет. На ветеринара, к примеру, если у кого стеснение в средствах.

На том и порешили.

Впереди ещё был долговязый день, и подполковника клонило в сон.

Глава 27

Ольга Максимовна проснулась рано и не по своей воле. На дворе чудовищно заверещала иномарка, и то ли попала в резонанс, то ли кто-то хулиганил, засвистали на разные голоса ещё две машины. Чуть погодя к разноголосому хору присоединился «жигуленок» – единичка с коричневыми пятнами грунтовки на боках. Иномарки заткнулись быстро. Видимо, хозяева, выглянув в окно, отключили их дистанционно, а вот первенец отечественно-итальянского производства старался вовсю – или хозяин спал, или устройство сам сконструировал. Кулибин.

– Зараза, – пробормотала она и накрылась подушкой.

Остатки прежнего сна клочками цеплялись внутри головы и всего теплого, белого тела секретаря-референта, возбуждая слабые импульсы в нейронах. Она очень-очень хотела вновь вернуть тот сон из далекой юности... Главное, как говорила мама, если тебя что-то разбудит, не смотри в окно и постарайся уснуть вновь, чтобы увидеть продолжение.

Именно поэтому и накрылась. А прежде снилось... Луг в цветах. Цветы венком у неё на голове. Море цветов. И парашютики одуванчиков застревают в ресницах. Она в ситцевом синеньком платье с открытыми красивыми руками, не такими, как сейчас, подбрасывает пук васильков в воздух, и они, не долетев до солнца, возвращаются, осыпая её всю фиолетовыми искрами, но Ванечка, курсант Ванечка, сын соседей по даче, уже подает новый букет, и тот тоже летит к солнцу и тоже падает, повторяя фиолетовый дождь. А потом Ванечка, поборов условности и собственную, угловатость, неловко обнимает её. Оленька отворачивается, а он ищет своими губами её губы. Становится трудно дышать (проклятая подушка). Грудь её не очень больно, а даже приятно упирается в его значки, густо, как у нынешних металлистов, покрывающие гимнастерку. Оленька видит по Ванечкиным глазам, что тот безумно счастлив, как только может быть счастлив двадцатилетний курсант, вчера из казармы, а теперь на лугу, обнимающий и целующий Оленьку... Но тут и он и она вздрагивают. И это не труба, зовущая на ратные подвиги. Это нечто совсем, совсем Другое. Обидное. Занудное (сигнализация во дворе). Но сон продолжается, и теперь это не легкий и воздушный мираж, благоухающий свежескошенной травой, а реальный, с ощущением бессильной ватности (ноги запутались в простынях и затекли) и даже кошачьей вони.

Она чуть не заплакала. Ах, как жаль, что все так быстро проходит, и надо бы проснуться, потому что ничего хорошего первая же картина лестницы не сулила. Почему она не поехала на лифте? Ах, да... Лифт, как всегда, не работал. Но вот и голоса, пока ещё не различимые, но до омерзения (у неё никогда не было ни малейшего позыва к обзаведению детьми) узнаваемые. Это они, они.

Ольга Максимовна сделала отчаянную попытку проснуться, но Морфей цепко держал свою добычу. Боже, неужели все снова? Ведь это уже было! И Ольга Максимовна, подобно какому-нибудь вьетнамскому ветерану или нашему афганцу, стала переживать постстрессовый синдром...

Опять сидят, услышала она над собой голоса, не январь, могли бы и на улице расположиться, вторично подумала спящая.

Сидели трое и ещё один стоял напротив. Спорили... Мнения разошлись в оценке одной из сторон окружающего мира. У каждого из присутствующих была на этот счет своя точка зрения, и он считал своим долгом её высказать. Настоящий базар. Курили и говорили одновременно, стараясь перекричать друг друга. Перед началом дискуссии собравшиеся изрядно «разогрелись». Чувствовалось и по тону, и по выражениям, и по степени агрессивности изложения своего взгляда на проблему.

– Молодые люди, разрешите пройти, – попросила Ольга Максимовна и тут же поймала себя: что же я, дура, делаю. Впрочем, сон.

Ответом было полное безразличие к её просьбе со стороны спорящих.

Уйди или протиснись, запаниковала во сне Ольга Максимовна, но тем не менее повторила просьбу.

– Подождать, что ли, минуту не можешь, – рявкнули на нее.

При звуках её голоса сейчас, как и тогда, он вторично просыпал табачно-конопляную смесь.

– Хорек, может, встанешь, пропустишь её, ведь не отвяжется, – предложил стоящий у стены.

– А почему я, пусть Хмырь пропустит. Он больше места занимает.

– Ну а почему я, он с краю сидит, да и помоложе. Лолк, может, ты пропустишь?

Она знала все реплики наизусть. Они ещё тогда, несколько дней назад, навечно впечатались в память. Вот сейчас эта полумальчик, полу девица начнет кокетничать. Умела бы... Надежда Дурова.

Ольге Максимовне даже захотелось отозвать её в сторону и дать пару дельных советов – типа девочки так себя не ведут, но с обреченностью кролика слушала.

– Хорек, не хами, я же тоже женщина, – ответила сидящая посередине.

Надо что-то предпринять. Сменить тон.

– И долго я буду ждать? – с ужасом услышала она свои слова.

Точь-в-точь как тогда.

– Шлепала бы на лифт. Нечего молодежь травмировать.

– Ты думаешь, что говоришь? – искренне возмутилась спящая. – Ты с кем разговариваешь?

– А откуда я знаю, с кем разговариваю. Скажите, как вас зовут, тогда узнаю. Народ, кто такая? – спросил Долговязый, указывая пальцем.

– Ты что, Долговязый, ослеп, что ли? Перед тобой девушка пенсионного возраста, – ответил за сидящих Хорек, – которую нет уже желающих трахать.

– Подонки, – только и смогла выговорить Ольга Максимовна.

Хорек встал и обошел женщину, как бы внимательно разглядывая.

– Ну, что я говорил. Факт налицо, не трахают. Хмырь, ты у нас человек солидный, может, впендюришь этой мымре? Тебе же нравятся девушки постарше, а она за это кефирчиком угостит, – предложил он, заглядывая в сумку. – Ты же любишь?

– За кефирчик, пожалуй, можно, только сзади, чтобы её крашеную рожу не видеть, – поднялся Хмырь, начиная расстегивать ширинку.

– Хмырь, резинку надень, а то ребеночка, чего доброго, сделаешь, – посоветовала Лолита, распечатывая пачку презервативов.

– Не, с резинкой трахаться, что розу в противогазе нюхать, – со знанием дела возразил Хмырь. – Да такие уже не могут рожать.

– А я бы надел. Эти вот, молодящиеся, СПИД среди нас и распространяют, – предостерег Хмырь, одновременно перегораживая проход.

– Вот и надевай, когда твоя очередь её трахать подойдет, а я так... Ну-ка, поворотись, бабуля, к оконцу передком, а к добру молодцу задком, – как мог грозно, повелел Хмырь.

– Прошу, барин, – сказал в полупоклоне Долговязый и задрал сзади плащ вместе с юбкой.

– Да вы что, с ума посходили?! – закричала она, все ещё не веря в происходящее, и стремительно бросилась вверх по лестнице.

Это оказалось выше крыши даже для сна. Ольга Максимовна дернулась, сбросила с головы подушку и рванулась встать, но простыни, плотно обвившие белые ноги, стали причиной падения. Она сильно ушибла колено. Да ещё этот противный гудок за окном. Просто варварский гудок. Он все ещё вспарывал утреннюю тишину.

Ольга Максимовна посмотрела на часы. Сон длился не более трех минут. Как и реальный кошмар на лестнице. Что же теперь, после каждого гудка за окном такое будет сниться вновь и вновь? Она встала с колен и, прихрамывая, пошла в ванную. Взглянув на себя в зеркало, ужаснулась. Неужели плакала во сне? Веки припухли, щеки опустились. Впервые секретарь-референт четко и безжалостно, без самообмана ставила себе диагноз. Но, в отличие от врача-профессионала, где-то в глубине души ещё тлел уголек надежды. И уголек этот, твердо знала, мужского рода.

Валерий отпадал. Был момент. Как раз после оскорбления на лестнице первым делом ринулась к нему. А к кому еще? Упасть на грудь мужчине. Пожаловаться. Он разберется. Он поможет. На него можно опереться. А потом в благодарность любовь. И чем черт не шутит, возможно, спокойный остаток жизни. Остаток жизни с шиномонтажником представлялся ей как вереница гостей, хождение по вернисажам, зарубежные турпоездки. Она живо пооботрет и стешет углы с Большого Хохла. Но не судьба. Никого дома.

Вторым в списке претендентов стоял подполковник. Стабильность в жизни. Уравновешенность в характере. Что ещё надо? Деньги? Пенсия по нынешним временам приличная. Квартира есть. Ее можно сдать. Пусть переезжает сюда, вот тебе и приварок, да и на своей территории сподручнее отвоевывать моральное право на командование. А зачем ей, собственно, командовать, если он сам разумный мужчина. Смущало одно: неспособность противостоять обстоятельствам, которую проявил казавшийся несгибаемым отставник, – запил после смерти любимой собаки. Ну ладно жена, но животное. Ольга Максимовна имела животное, но так никогда бы и не поняла, как можно так убиваться. Впрочем, снился же сон из юности. Прекрасный сон о временах, когда ни сном ни духом не ведала, что сможет организовать операцию «Избиение младенцев».

И наконец, третий. Самый свежий. Иванов. Она где-то слышала, но точно не знала, а спросить не у кого, собака ли повторяет характер хозяина или хозяин выбирает себе животное по собственному образу и подобию? Если так, то, несмотря на рост и вес, а они были у обоих совсем несхожи, в собаке виделась чудовищная мощь, преданность и защита. О таком мужчине можно только мечтать. Он моложе? Не помеха. Сейчас кругом неравные браки. Жена? Ни рыба ни мясо. Тут особо интриговать не придется. Не таких обставляли на кривой. Другое дело, что такие, как Иванов, могут клюнуть только на искренность чувства. На вспышку. Его надо брать быстро и решительно. По контрасту с пресным образом жизни. Это льстит.

Ольга Максимовна дотащилась до тумбочки в комнате, где лежали спрятанные для гостей сигареты, закурила.

Во-первых, никакого ханжества. Годы не те, да и Иванов не мальчик. (Тут она заблуждалась.) Вспомнила историю отношений с курсантом Ванечкой. Они многого стеснялись, но ханжества не было.

Во-вторых, кокетства в меру. Как с Ванечкой.

В-третьих, ничего худого о жене. Пусть сам все вспомнит о совместной жизни. В таких случаях следует даже обрывать. Как бы из женской солидарности.

В-четвертых, сразу же предупредить о невозможности брака с весьма зыбкими и туманными причинами отказа. Пусть это его заинтересует, почему одинокая женщина отвергает институт брака. И тут изложить собственную теорию о свободе. Ложную и ненавидимую самой Ольгой Максимовной, но тем приятнее будет слушать уговоры и контрдоводы.

В-пятых, постоянно намекать на некие обстоятельства прошлой жизни, которые тяжким грузом давят и стесняют грудь по ночам. «Милый, тебя не должно огорчать то, что иногда я во сне могу всплакнуть. Это непроизвольно. Это прошлое дает о себе знать».

Как действительно однажды случилось, когда после любви они уснули с Ванечкой на сеновале, и она во сне плакала. Это курсанта потрясло и заставило долго и мучительно соображать о причинах. Они так и остались сладко-тревожащей тайной – не из-за него ли?

В-шестых, полюбить животных.

Подводя итоги своего плана, Ольга Максимовна одобрила его на первое время и даже не заметила, что три пункта постоянно соотносила с тем временем и тем мужчиной, когда сама любила и её любили. Благодаря воспоминаниям сегодня женщина, секретарь-референт, ни разу не вспомнила о работе и стала чуточку человечнее. Она вдруг вытащила из ваз искусственные орхидеи, очень качественно сделанные таиландскими мастерами, и решила, что теперь у неё в квартире будут только живые цветы, не обеднеет. Сначала хотела выбросить в помойку, но старая привычка ничего не бросать заставила позвонить Кате.

Катя настороженно приняла подарок по телефону, так как знала, что подруге они достались непросто. В голове промелькнуло предположение, что орхидеи в нынешнем сезоне вышли из моды и стали признаком дурного вкуса, иначе почему?.. Ольга Максимовна сказала, что намерена круто изменить отношение к жизни. Здесь замешан мужчина, тут же догадалась подруга.

– Кто он? – спросила Катя тем же тоном, как когда-то спросил Бубнова командир после решения загулять.

В этом отношении и подруга, и командир части оказались по одну сторону. Только Катя до уровня Ольги Максимовны дотянулась, а командир до высших соображений подчиненного нет.

– Валера? Отставник? Еще кто-то?..

– Господи, ну какая разница?

– Можешь не говорить...

– Ну и что?

– Хочешь, привезу одного человечка? Собачник, между прочим. Заводчик.

– Вези кого хочешь. А лучше не надо. Потом. Спасибо за напоминание.

– А что... Мы такой бизнес на мастифе этого мозгляка сделаем.

При упоминании мастифа и его хозяина Ольга Максимовна напряглась.

– Слушай, только, ради Христа, не вяжись к Николаю...

– Он! Раскололась, старушка! Угадала?

Вот стерва, подумала Ольга Максимовна и сокрушилась о допущенной промашке, надо держать ухо востро. По имени называть рано.

– Перестань паясничать.

– Это так серьезно? Как далеко зашло? Или вы ещё на уровне песочницы?

Ольга Максимовна аккуратно положила трубку, но в душе у неё все клокотало.

Глава 28

Казбек с утра был мрачен. Надир, приехавший из больницы, привез тревожные известия. К покусанному Дакману приходил следователь. Расспрашивал, что и как. После того как в тот злополучный вечер им захотелось побаловаться с продавщицей и этого остолопа покусала собака, все пошло наперекосяк. Да и Маша... Иди её теперь ищи. На работу не выходит. Боится. Денег бы дал, чтобы молчала, как-нибудь договорились бы. Предприниматель нервничал.

Теперь привяжутся, теперь мы попали в поле зрения, с досадой размышлял он. Только расплевались с налоговиками, только вышли на чиновника из правительства, и на тебе, кушай, Казбек.

Свой бизнес Казбек начал с денежной реформы Павлова. Тогда не обогатился только ленивый.

Золотое время.

Казбек разбогател за двадцать четыре часа, предоставив для банковских операций свой весьма скромный счет в МП «Мимоза».

Следующим этапом стал спирт. Четыре цистерны по шестьдесят две тонны в каждой. Наш отечественный, ставропольского разлива. Их необходимо было расфасовать за две недели. Об акцизе никто не думал и не спрашивал. Некогда. Была нанята охрана, цистерны погнали в Подольск, там у Казбека трудился карифан Аслан. Подмосковное начальство среднего уровня, посылающее гонцов с канистрами на станцию, умудрилось даже для удобства заасфальтировать четыреста метров разбитой подъездной дороги.

После этого Казбек и Аслан легли на дно и выплыли только через четыре года. История с обменом и разоблачениями, которая продолжилась мышиной возней и подковерными баталиями в коридорах Минфина и Центробанка, закончилась ничем. То есть жертвы были. Как же без жертв. Но жертвы ушли с постов и пересели в кресла тут же организованных АО и ЗАО или остались экономическими консультантами за красным кирпичом мощных фортификационных сооружений в центре столицы. Жителям дома-корабля было не привыкать. Большая политика. «Не играйте с государством в азартные игры», а помещение денег в Госсбербанк – это и есть не что иное, как азартная игра, причем сдающий и выдающий векселя волен поменять условия игры в любой момент.

И вот собственное детище – склад-магазин. Это капитал. Таких складов у Казбека и Аслана было раскидано восемнадцать или девятнадцать. Точно уже не знал. Но полюбился этот. Был третьим по счету приобретением, а главное, находился в районе, который контролировали его соплеменники. Потому так вольготно чувствовала себя сладкая парочка. Нащупали подходы в управе и выше. Главное, не привлекать внимания. Обычная уголовка могла смешать все планы. На самом деле блефовали. Никаких жалоб. Военный – дурак. Он бы сам дал за молчание продавщицы. И уничтоженные улики здесь ни при чем. Всегда найдется тот, кто хоть что-то видел, слышал, унюхал. Не в безвоздушном пространстве живем. Если бы в свое время напарник расплатился со сторожами рефрижераторов и те убрались по хатам без шума и пыли, не пришлось прибегать к крайним мерам, а в областном УБОПе не образовались четыре «висяка». Они и теперь нет-нет да беспокоят.

Одно к одному. Продавщица – раз. Накануне залило склад на Якиманке и при ликвидации аварии из конторы исчезли документы на товар. Фальшивые, но под них уже были заключены сделки и получены гарантии. Это два. Из Алагира сообщили, что сын попал в неприятную историю – подрался в ресторане с уважаемым членом общества. Это три. Теперь сообщили об организации в доме какого-то союза... Это что, четыре?

Надо было с чего-то начинать разгребать образовавшийся завал. И начинать надо с самого легкого, чтобы непременно победа, и тогда на её крыльях можно путешествовать дальше. Он любил начинать с победы. Вокруг как бы образовывалась некая аура удачи.

Приструнить собачников. Надо же, ему угрожали пистолетом. Ни в какие ворота не лезет. Можно пригласить людей. Пусть проконтролируют вечерние гулянья на пустыре, да и вообще в районе, но Казбек понимал, что это меры кардинальные. Кто-то не сдержится, может возникнуть бурный конфликт, кровь, заинтересуются органы. Нет, шум не нужен. Необходимо только дать понять, кто есть кто. И вместе с тем Я – НЕ Я. Пошлю Аслана.

Ну надо же было этим идиотам застрять на пустыре.

Чертова баба... Зачем взял? От таких одни только неприятности.

Казбек относился к женщинам своеобразно. Он считал, что они, женщины, постоянно находятся только в двух состояниях – беременные и не беременные. Это распространялось на всех без исключения. В семье он был одиннадцатым ребенком, после него ещё трое.

Взгляд предпринимателя остановился на сваленных в углу пакетах и банках. Шакалы, сколько раз говорил, чтобы ничего лишнего. Как были чурбанами, так и остались. Казбек нажал на кнопку звонка. На вызов никто не явился.

Он схватил одной рукой, силы ещё есть, полмешка цемента и вышвырнул в коридор. Следом полетели инструменты. На звук из подсобки вылез заспанный Надир.

– Почему шумим? – спросил он.

Казбек подскочил к Надиру и вогнал два растопыренных пальца тому в ноздри.

– А-а-а... – завопил Надир.

– Щенок, ты у меня спрашиваешь? Почему это в кабинете?

По пальцам Казбека потекла кровь. Он оглянулся, обо что вытереть. Не нашел и вытер о дорогой пиджак подчиненного.

– Строители оставили, я думал, Ванька убрал... – зажимая нос, простонал Надир. – Больно...

– В следующий раз будет больнее. Ты секретаря не нашел еще?

–Нет, никто не идет, говорят, подвал, черные, приставать будешь... – испугался, что ему снова попадет, Надир. – Больно...

Помощник наклонился и поднял с пола оставшуюся банку. Понес к выходу. На банке бросалась в глаза зловещая эмблема с предупреждающей надписью.

– Постой, – остановил его Казбек. – Что это?

– «ЯД! ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!» – прочел Надир.

Казбек вспомнил, что две недели назад вызывал коммерческое подразделение по борьбе с грызунами. В самом подвале ниже уровня жила дружная и многочисленная семейка серых крыс. Семейку безжалостно истребили, а вот банка с отравой осталась. Он сам попросил, чтоб оставили. Зачем? Этого сам не знал. Так, на всякий случай. Вот случай и пришел.

– Пойдешь к Косте, возьмешь пару кило лучшего мяса...

– Ага, – расплылся в улыбке Надир, – барашек?

– Идиот. Слушай и не перебивай. Вечером обваляешь и раскидаешь за домом, в мусорные контейнеры, в котлован. Понял?

– Бомжей травить? – обрадовался Надир. Казбеку и в голову не пришло. Действительно, он задумал травануть собак, а выходило, что могли потравиться люди. Это в планы не входило. Мертвый бомж – уголовное дело.

Подсказка пришла, откуда не ждал. От Надира. Если бомжи роются в бачках по утрам, все складывалось как нельзя лучше. До них там поужинают собаки. Конечно, умных, ухоженных и тренированных не коснется. Они и из рук не у каждого возьмут, а вот глупые, не дрессированные домашние жучки всегда пожалуйста. Догадки к делу не подошьешь. Но военный и Валера, конечно, будут подозревать. Это и нужно. Общество создают. Пусть в штаны наложат. Создатели.

– Порежешь помельче. И чтобы никто не видел. Перчатки резиновые возьми у уборщицы, – напутствовал он Надира.

Надо решать с продавщицей, – ломал голову Казбек. Послать к ней своего? Надира нельзя – его знают. Ванька – дурак. Пошлю Аслана. Справится. Денег даст. Не возьмет – напугает так, что заикой станет. Вот и хорошо...

Через час, взяв у Кости кило восемьсот пятьдесят, Костя его нагрел по привычке, помощник обвалял мясо в порошке и нарезал целый пакет. Баранина была что надо – седло. Взглянув на часы, решил – пора и вышел на улицу.

Он прошел мимо Бабкома, не обращая внимания на косые взгляды, какими его проводили пожилые люди. Вот уже второй день смотрят так, словно что-то должно произойти, и явно не в его пользу. Осмелели невероятно. С чего бы это? В прошлом году смотрели с ненавистью. Это когда два дома взорвались. Надир тогда ещё спросил у шефа, Казбек везде бывает, наши ли? Казбек сказал, что не знает, но думает, что специально подстроено, чтобы их из города выгнать. Как он сказал?.. Возмездие. Никакое это будет не возмездие, а передел власти, передел огромного столичного рынка. Вот только в чью пользу?

Надир завернул за угол дома и углубился в пустырь. Навстречу никто не попался. Если и были собачники, то они теперь вели себя странно, собирались в большие группы. Сегодня одна такая группа была замечена им вдоль полотна железной дороги.

Он, словно сеятель конопли, воровато оглянулся и принялся раскидывать кусочки мяса под кусты. Так, продвигаясь с остановками через каждые тридцать–сорок метров, опустошил почти весь пакет. На дне оставалось ещё два куска, и они полетели в мусорный бак. Бомж на такой не позарится, а ушлая собачонка найдет.

На обратном пути заметил мужика, занимающегося на импровизированной перекладине. Качок, с уважением посмотрел он на мускулатуру. Сильных людей, независимо от национальности, Надир уважал. Его хозяин тоже сильный человек, но против этого русского слабоват.

Качок крутанул последнее «солнце», спрыгнул и позвал собаку.

Обнаружил он её по тихому скуляжу, похожему на плач обиженного младенца. Задние ноги у собаки отнялись.

Глава 29

Утро следующего дня выдалось на редкость солнечным. Настоящая весна ворвалась в окна безумным чириканьем воробьев, которые вновь вернулись в столицу из областной ссылки, куда были вытеснены воронами и голодом. Вороны всеядны. Им удержаться в природной нише куда проще, а вот хлебушек на помойки москвичи выбрасывать перестали. Сушили сухари, жарили гренки. Факт.

И настроение у всех проснувшихся в этот день жителей дома-корабля образовалось как по заказу. В половине девятого в дверь квартиры Соломона Погера позвонил почтальон и вручил заказное письмо. У адвоката был договор с работниками почты: корреспонденцию не опускали в ящик, не складывали на абонентский, а приносили прямо домой, за что получали из рук в руки. Причем, когда лифт не работал, Погер повышал таксу.

В пакете оказались ксерокопии архивных документов, истории болезни, милицейских протоколов, объяснений задержанного, а также заявление второй жены об исчезновении мужа и справок из РЭУ и паспортного стола. Чуть раньше Соломон раздобыл письменные свидетельства бывшего аспиранта о своем пациенте, на котором тот в свое время защитил диссертацию.

Все складывалось как нельзя лучше. Адвокат энергично потер руки, встряхнул ими в воздухе, разбрасывая положительные эмоции на окружающих. Несколько лет назад один экстрасенс показал ему способ, как уберечь от лишних перегрузок сердечнососудистую систему. Теперь он аналогично тер ладони, разбрасывая эмоции и при неприятностях, щедро делясь ими с пространством и окружающими.

– Хорошие новости? – спросил стажер.

Он пришел в восемь. Адвокат уже был на ногах.

– Да. Поздравляю вас, молодой человек, – он потряс перед носом стажера бумагами. – Вытащим мы этого Владимира Евсеевича, вытащим.

Стажер улыбнулся. Он не понимал, откуда в еврее может быть столько радости по поводу никчемушного дела – ни гонорара, ни славы оно заведомо не принесет. Совсем другое – вчера, когда позвонил наследник коллекции старинного оружия. Тут пахло крупным гонораром, и ситуация разворачивалась, как предсказывал Соломоша. Никаких расходов, сплошные доходы. Вот чему надо радоваться. И в коллегии заговорят.

Погер заметил недоумение на лице стажера и моментально понял причину.

– Суть благородства, – по Казвини, молодой человек, – совершать втайне дела, которых не будешь стыдиться, когда о них узнают. Что меня поражает в нынешнем существовании молодежи? Именно существовании. Не жизни. Полное отсутствие у большинства такого понятия, как благородство. Займитесь делом.

Погер пошел сварить себе очередную чашечку кофе. На ходу в голову пришла мысль самому спуститься к котловану. Там, говорят, по утрам бомжи завтракают. Но отложил прогулку на более позднее время. Кофе – это святое.

Был повод радоваться и у Ольги Максимовны. Утром позвонила Катя и, захлебываясь, сообщила о первом увольнении. Ей, в свою очередь, радостную весть донесла Светка, Светлана Аверьяновна, архивариус. Правда, прошло все не совсем так, как они планировали. Уволилась новенькая-полиглот, та, которая языки как раз знала, по собственному желанию. Но Ольга Максимовна почему-то не радовалась. Свое мнение она изложила подруге и при этом сильно обидела Катю, сказав, что радоваться нечего. Это единственная достойная девочка, принятая на работу за прошлый год. А уволилась она, по всей видимости, из-за Катиного старого козла, который наверняка накануне вечером вызвал девочку к себе в кабинет и сделал недвусмысленное предложение. Катя обиделась и повесила трубку, а Ольга Максимовна стала собирать Тишку на прогулку. На работе и без неё разберутся. Шефа нет. Шеф в Азии.

Радовался с утра и Валерий. Геркулес наконец слопал целую миску «геркулеса» на костном бульоне.

Радовался с утра Евсей. Жмурясь на солнышко, сидел на бетонном кольце на дне котлована и пил какао из банки. Накануне он ходил в баню к истопнику, и они окончательно договорились ехать в деревню. Время такое хорошее. Весна. Друг показал Евсею два десятка цветастых пакетиков с семенами морковки и редиски, мешочек с семенным луком. Картошку они купят на месте. Евсей настоял, чтобы везли свою. Местная уже не стойка к фитофторе. Истощена генетически. Когда-то он убирал в Тимирязевке. Завелись друзья. У них там сеянцы облучают. Прекрасные результаты при сборе. Стойкий сорт получается. Можно попросить, и облучат по старой памяти мешок-другой. А ещё Евсей был доволен тем, что собрал с утра на пустыре десятка полтора сморчков и теперь переваривал их, запивая какао.

Радовался с утра и Семен Семенович Бубнов. Он вылил в раковину остатки недопитого, залез в ванну отмокать и теперь блаженствовал в теплой воде.

Вчера упал камень с души Сардора. Окончательно отправил в отставку Наталью. Заметил, что нечиста на руку. Думала, если переспала с хозяином, можно и в карман залезть. Шутишь? Как ни клялась детьми в Калуге, знал, что схлестнулась с Василием, туда и деньги ушли. Сардор встал, стараясь не шуметь и не разбудить спящую жену, оделся и сам пошел выгуливать собаку. Радостным это утро стало и для жены. Собственно, радоваться можно было ещё с вечера, когда подслушала телефонный разговор мужа с этой шалавой. Она и радовалась. Утро было чудесным.

Словом, выдалось на славу для всех, кроме качка. В два часа ночи сдох его боксер. Вызванный за большие деньги на дом ветеринар констатировал отравление.

– Если хотите, могу установить вещество, – предложил он хозяину.

– Вскрытие?

– Нет, тут и так достаточно ясно. Срез ткани, немного крови. По всей видимости, отрава для грызунов. Сейчас десятка четыре контор на этом специализируются. Средства разные, результат один. У вас есть враги?

– У кого их нет.

– Покопайтесь в памяти; Что ел ваш пес, где гулял, кто приближался? С чужих рук брал?

– Брал. Он добрый был...

Качок вспомнил вчерашний вечер. Кавказца, который бродил в одиночестве по пустырю и будто что-то искал в кустах. Точно он. Сволочи. Что же делать? Потом вспомнил про намечавшееся собрание. Про Иванова. Какая собаченция! Вот кто возглавит. Вот кто поможет наказать. И помчался к нему.

Иванов встретил его в прихожей и сразу же предупредил, чтобы тот не делал в его сторону резких движений. Они с собакой собирались гулять. Потом проводил гостя в комнату и заставил рассказать все с самого начала. Начало было неинтересным, и Николай делал героические усилия, чтобы держать в порядке мышцы лица, иначе они грозили растянуться в непреодолимой зевоте. Когда качок перешел к упражнениям на дыхание и как заметил кавказца, Иванов насторожился. Вот оно! С этого и надо было начинать.

Глава 30

Семен Семенович Бубнов в отчаянии присел на край диванной подушки и вытер вспотевший лоб, шею и затылок.

– Куда подевалась, пень в глотку, – вслух самому себе пожаловался Бубнов, потому что больше жаловаться некому, был бы жив Альберт, сразу понял, что хозяину нужно, а Бубнову позарез нужна была офицерская планшетка, так как в остальном отставник представлял собой законченный тип воина: камуфляжный бушлат, перетянутый офицерским ремнем с портупеей, такие же штаны с клапанами многочисленных карманов, тяжелые ботинки армейского образца, а вот планшетку, куда намеревался сложить толстую тетрадь в клеенчатом переплете и складной железный стаканчик, как смело.

– Пень тебе в глотку...

Кому? За что? Может, самому себе? Но выпадением памяти Семен Семенович пока не страдал. Точно помнил, что последний раз клал под диван в специальный отсек, где хранились наборы погон по мере продвижения по службе от курсантских училища связи до подполковничьих МВД.

Пришлось взять обычный продуктовый пакет с яркой этикеткой магазина «Рамстор» и сложить туда офицерскую линейку, набор цветных фломастеров и заранее разграфленную общую тетрадь в клеенчатом переплете. Потом взгляд упал на армейскую флягу в зеленом чехле. Он встряхнул емкость и пошел на кухню заполнять. Все не вошло. После секундного замешательства допил остатки прямо из горла.

Нехорошо, подумал Бубнов, зарок дал сегодня – ни капли, потом – да, после дела – гуляй смело. Гулять, собственно, уже не хотелось. И так помянул. Сколько можно... Этот запой, первый за много лет перерыва, когда обнаружил наличие в нашем обществе прослойки Бокоруков, сильно подорвал не только здоровье, но и самоуважение.

Сложив все в пакет, а флягу пристегнув к ремню, подполковник с хрустом разжевал лавровый лист, и горечь образовавшейся слюны вернула его к реальности. Поставив ручной хронометр по телевизионной заставке, вышел из дома за тридцать минут до назначенного времени. Сегодня ему предстояло председательствовать на собрании.

Среда.

Соломон Погер нервничал. Это он надоумил актив сделать председателем собрания Бубнова. Бывший военный. Собаку убили. Но главное – командир, значит, есть организаторские способности. Гражданские почему-то считают, если на погонах знаки различия и умеет ходить в строю, то и организаторский талант должен наличествовать. На самом же деле адвокат, по зрелом размышлении и основываясь на жизненном опыте, вдруг испугался. Одно дело – теория и совсем другое – практика. Кто знает, как по – ведет себя объединенный народ? Он ведь может не только противотанковые рвы рыть и войны выигрывать, он и шинки громит, автобусы переворачивает. Одними саперными лопатками сейчас не остановишь. Зимний же взяли... Короче, адвокат в последний момент струсил. Так всегда у нашей интеллигенции бывает – одно дело кухонный заговор или разработка требований восставших, в крайнем случае подпись под открытым письмом – на это тоже надо мужество иметь. Пробовали ведь договориться. И все равно Погер решил держаться в тени. В крайнем случае почетный председатель. Так и так выходило быть Бубнову Фунтом.

Теперь он ежеминутно подходил к окну кухни, выходящему на пустырь, и, рискуя вывалиться наружу, выглядывал. Десять минут назад туда направился подполковник. Пока в одиночестве. Внутри адвоката теплилась надежда на вечную неорганизованность и инертность масс. Последние выборы многие из дома игнорировали. Тогда можно были бы снова затаиться и переждать.

Между тем, отринув последние сомнения, подполковник направился прямиком к березкам, где стараниями местных пенсионеров был сооружен стол для игры в домино и уже томились в ожидании комплекта трое. Они приветствовали четвертого, как родного.

– Не, мужики, у нас здесь собрание будет. Так что попрошу покинуть место, – извинился Бубнов.

–Вот те на... Какое собрание? Ты этот стол ставил? Собрание.

– Давайте по-хорошему, я его арендую. И Семен Семенович выложил последний до пенсии полтинник. Это перевело конфликт в дипломатически-финансовую плоскость.

– Маловато будет.

– Сколько есть.

– А поприсутствовать можно?

– Думаю, можно. В конце концов, касается и вас, хотя собак не имеете. Разрешаю, – начал входить в роль председателя Бубнов.

– Брось, Леха, пошли в лавку. Это же собачники. Сколько раз в лифте на дерьмо наступал? Развели псарню, – сказал самый сердитый и поднялся. – Все равно дождь будет.

Доминошники ретировались, а Бубнов взглянул на небо. Действительно, за кольцевой автодорогой скапливалось нечто густо-фиолетовое. Это снимало всю ответственность, но проблемы не решало. И все-таки он ещё надеялся на дождь. Авось испугает.

Погер тоже посмотрел на небо и облегченно вздохнул. Он не привык работать с массами. Адвокаты – народ штучный, и интересы даже группы лиц защищать приходится не часто. Пускай думские кочевряжатся от лица народа, у нас кто только от его лица не кочевряжился.

Ольга Максимовна зашла к соседке, и они, взяв эрделя, покинули подъезд.

– Как думаете, выйдет у нас что-нибудь? – спросила хозяйка эрделя.

Ольга Максимовна пожала плечами:

– Если бы у руля встал Погер, возможно.

– Но это же полковник!

– Подполковник. Боюсь, слишком прямолинеен. Как бы чего не вышло. Впрочем, наш народ соскучился по твердой руке. Лишь бы не начал про своих Бокоруков теории воздвигать.

Из подъездов потянулись люди. Где сработал телефон, а кто предупрежден непосредственно – они стекались к доминошному столу. За ним восседал Бубнов и записывал в толстую тетрадь краткие сведения о породах, владельцах и прочее и прочее.

– Давайте, Ольга Максимовна, помогайте, ведите протокол, у меня уже пальцы свело. Народ прибывал.

– Никого не испугал, – радостно потирая руки, освободился от писарской работы Бубнов.

– Кто? – не поняла Ольга Максимовна.

– Дождь, кто...

А народ все прибывал и прибывал. Все, кого обошел Погер, пришли точно, но появились и новые лица. Сардор явился в сопровождении супруги. Все или почти все вывели сюда своих питомцев. И сейчас среди животных и людей шло обоюдное знакомство. Раньше держались до определенной степени обособленно. Некоторые вообще не знали друг друга даже в лицо, ибо работали в разное время. Проще домохозяйкам. Но таких в доме оказалось мало – не престижный, без консьержки, блочный.

И все-таки незримый барьер разделял владельцев крупных собак от прочей декоративно-комнатной мелюзги. Известно же, маленькая собачка и в старости щенок. Хозяева тяжеловесов типа московской сторожевой, кавказцев и восточноевропейцев, догов и ньюфаундлендов создали собственную коалицию. Несколько в сторонке стояли бойцовые. Короткошерстные хранили степенное молчание. Многие, особенно из породистых и клубных, восприняли столпотворение как должное. Удивлялись, правда, что нет разметки, а доминошный стол мало напоминал стол жюри. И не было музыки...

Зато мелочи – раздолье.

Что-то не поделили между собой две дворянки.

– Пришло почти столько, сколько мы и предполагали, – сообщил, радостно потирая руки, Бубнов Ольге Максимовне.

Он обвел взором полководца окружающих. Заметил сбоку Валерия и помахал ему призывно, но тот вяло отмахнулся. Переживает, понял Бубнов, а кто бы не переживал? Студент даже явился, ни хрена себе. Пришла из-за кольцевой Маша с Рутой – виновники и главный повод собрания. Где-то на заднем плане замаячило знакомое лицо подростка и скрылось за спинами взрослых.

Это был Хорек.

В толпе стали раздаваться выкрики, что пора начинать. А как начинать, когда главного инициатора среди собравшихся нет. Да и откуда ему тут взяться, если он в это время стоит у окна и размышляет, следит за происходящим. Как бы не припаяли мне, – мелькнуло у адвоката. Время-то какое.

За окном гудела и лаяла толпа, а ею надо уметь управлять. История просто нашпигована случаями погромов магазинов, складов и тому подобным. Массы, они тоже не лыком шиты, понимали, где лучше пахнет. Соломон видел, что в данный момент толпа никем не управлялась. Это вселяло опасения, так как инициатором сбора был он сам. Пугало ещё и то, что этот солдафон, да ещё после недавнего купания, никогда не сможет направить события в мирное русло. А если так, то надо было идти, раз уж засветился.

– Раша, подъем, – скомандовал Погер и пошел одеваться.

Собравшиеся хозяева собак уважительно расступились, чего нельзя было сказать об их питомцах. И Раша получила даже небольшую трепку за опоздание от старой суки непонятной породы, но на голову выше.

Смирно, едва не заорал подполковник, подсознательно вытянув руки по швам. Чуть было не взял под козырек, но вовремя опомнился и поздоровался за руку.

– Присутствуют девяносто восемь человек, с вами девяносто девять. В наличии сто семь собак. Из них: сторожевые...

Такой расклад смутил скромного адвоката, и хотя он привык работать с людьми, но на демонстрации давно не ходил и боялся совокупности большого пространства и такого количества людей. Их больше, чем лимоновцев, мелькнуло в голове еврея. Льстило, что встречали, как римского консула, а до победы над врагами предстояло ещё начать и кончить. Тем не менее чувство самосохранения молчало, задавленное триумфом.

– Начинайте, Семен Семенович, – разрешил Погер и спрятался за широкую спину какой-то женщины.

Бубнов сделал шаг вперед и снял с головы вязаную шапочку.

– Скажем прямо, сегодня собраться нас заставила не любовь к животным, а недавно произошедшие события...

Председатель раскрыл тетрадь и перечислил все известные безобразия, подробно изложив их суть и последствия. С мест послышались дополнения. Картина вырисовывалась мрачная...

– Ольга Максимовна, фиксируйте. У кого рассказ длинный, прошу после собрания запротоколировать у секретаря.

Что же такое делается, даже тут выше секретаря не могу подняться, подумала Ольга Максимовна с досадой, между тем как должность в этом коллективе ей совершенно была не нужна, просто привычка сработала.

Если бы Бубнов знал азы ораторского искусства, может, речь его выстроилась совершенно по-иному, но он не знал элементарных вещей. Не знал, что в толпе необходимо выбрать одного человека и обращаться и доказывать свои постулаты именно ему, а не всем сразу. Не знал, что в зависимости от содержания и остроты темы необходимо подобрать соответствующие жесты, не знал, что, даже находясь в толпе, каждый болеет лично за себя и интересуется только собственными проблемами. Но бывший подполковник выступал только перед подчиненными, а те просто вынуждены слушать высокое начальство. Не читал Бубнов и Карнеги.

– Многие великие говорили, что сплотить массы должна одна цель, одни интересы, – продолжал Бубнов. – У нас есть такая общая цель – это покой и безопасность, есть и общие интересы – это наши четвероногие друзья.

Оратор оглядел собравшихся. Они его слушали не то чтобы внимательно, но пока не перебивали.

– Вместе мы сила. Вместе с собаками мы непобедимы. Вспомним Гая Юлия Цезаря, пока охраняла собака, враги не могли его убить. И только когда пришел в сенат без нее, Марк Брут смог нанести смертельный удар кинжалом. Подлец... Давайте вспомним, что именно собаки составляли первую шеренгу непобедимого римского войска. Оснащенные специальными кольчугами и защитными ошейниками с обоюдоострыми лезвиями наружу, они стремительно врубались в боевые порядки противника, рассекая сухожилия ног воинов и вспарывая животы лошадей. А мы чем хуже?

– Во шпарит, – вслух изумился Хорек, – животы будут вспарывать.

На него цыкнули. Тем не менее каждый представил себя в рядах легионеров. Женщинам места не хватило. Разве что санитарками. Начиная с Крымской кампании. Но тогда уже появились другие способы ведения боевых действий. Собаки не применялись.

– Не хуже, – заверил Бубнов. – Наши обидчики объединены по национальному признаку, по экономическим и другим интересам, я имею в виду возраст...

– Можно покороче, у меня тесто, – донеслось из задних рядов.

Бубнов оглянулся на Погера. У него было заготовлено на выступление ещё три листа текста. Погер кивнул.

– Можно и покороче... Мы создадим объединение любителей собак. Со своей силовой структурой. Среди нас есть пастушьи, охотничьи, бойцовые, караульные и комнатно-декоративные представители. Предлагаю разбить их на следующие части...

Бубнов, как фокусник, достал из-за отворота бушлата свернутую в трубку бумагу, развернул, и все увидели квадраты и линии, кружочки и ромбики разных цветов и оттенков. Используя авторучку в качестве указки, он передал свиток Ольге Максимовне и, попросив её встать, держать схему развернутой, тыкал поочередно то в одно, то в другое место на схеме и давал краткие характеристики.

Основательно подготовился, подумал Погер тоскливо. Адвокат рассчитывал, что всех просто перепишут, назначат дни и разойдутся, а там – дежурь не дежурь – дело совести. Надеялся, что месяц продержатся.

– Авангард и разведка – крупные охотничьи. Основные силы – бойцовые и караульные. Арьергард – пастушьи, а резервными и вспомогательными станут мелкие охотничьи и комнатно-декоративные породы. Обоз. При такой организации мы будем, как сейчас говорят, мочить всех даже в сортире, – закончил подполковник.

– А как же тогда разделятся хозяева? – задал вопрос гигант с карликовым пуделем, он стащил куртку и продемонстрировал бицепсы. – Я ж в основных должен быть. Но у меня пудель, а у неё боксер. У меня во-о-о. А у неё во, – намекая на разницу между его торсом и её неразвитой женской грудью, показал гигант.

– Это дискриминация по половому признаку, а не по собачьему! – выкрикнула женщина, и боксер заворчал на мужика, доказывая тем самым, что не в бицепсах дело, видали мы таких с хозяйкой.

Назревала ссора не только среди хозяев, но и среди их питомцев.

– Хозяева, естественно, будут приписаны к своим псам, – как о само собой разумеющемся доложил Бубнов.

Ничего не понявшие в дипломатических хитросплетениях собаки вразброд одобрили постановление лаем.

– А для меня это не естественно, мы с Модестом никогда последними не были и не будем. И если хотите, у карликового пуделя одни из самых острых зубов, – возмутился гигант и начал успокаивать пса, пискляво заливающегося от возмущения.

Недовольный ропот и лай усиливались... Собравшимся, честно говоря, было плевать на бредни оратора о структуре собачьего войска. Просто хозяева не могли пережить такого пренебрежения к любимцам, тем более многие на себе испытали их возможности.

Бубнов только сейчас заметил свою непростительную ошибку.

Большая половина присутствующих склонилась в три погибели, успокаивая четвероногих друзей, не желавших быть ни резервными, ни вспомогательными. К тому же хозяева разделяли их недовольство. А он-то целый день в библиотеке просидел, выписки делал... Цезарь. Брут. Тьфу.

Бубнов искренне обиделся.

Что он несет? Какой резерв? Ольга Максимовна молила Бога, чтобы подполковник не начал излагать свою знаменитую теорию, как это однажды случилось с ней, когда их вместе застукал дождь на троллейбусной остановке.

– Что он несет? – так и спросила она у Погера. – Он с вами согласовал?

– Не имел ни малейшего понятия, драгоценная Ольга Максимовна. Будет бунт.

Продавщица Маша, та, которая стала последней каплей, воспринимала все более здраво. Она жила за кольцевой. Или там воздух здоровее? Или у неё мозги устроены не как у городских, но громадье планов этих людей прежде всего напугало. Она не хотела, чтобы ей и её собакой кто-то двигал в общей массе.

Зато Хорек увидел в этом полустихийном движении масс серьезную угрозу. Пока они размазывают сопли со схемами, ещё ничего, но ведь люди очнутся, и что тогда? Тогда они разобьются на тройки и пары, устроят дежурства, и прости-прощай подъезд, уютное место под трубами, вообще прощай пустырь...

– Нет ре-зе-рву, нет ре-зе-рву, – начали дружно скандировать владельцы мелочовки.

Возмущение, охватившее большую часть толпы, было настолько искренним, что Погеру стало дурно.

– Да сделайте же что-нибудь...

Ольга Максимовна искала глазами в толпе народа спасителя Валеру. К его мнению всегда прислушивались. Признанный авторитет.

– Не допустим дискриминации, – неистово орал Хорек из задних рядов, стараясь внести как можно больше хаоса. Он бы и в милицию позвонил. Приехали и не разобравшись разогнали за милую душу как несанкционированных. Второй раз вряд ли соберутся.

– Даешь основной состав, – кричал качок. – У меня собаку потравили чернозадые. Но были и другие мнения...

– Вот вам, выкусите, – голосил, подняв характерно согнутую в локте руку со сжатыми в кулак пальцами, хилый мужичонка с огромным гавкающим сенбернаром. – Правильно сказал военный, нечего под ногами путаться... Нас в авангард, остальных в обоз.

Ответом послужил одобрительный гул владельцев крупных собак и солидный лай их питомцев.

Паноптикум, Кунсткамера, подумал адвокат, сумасшедшее поколение. Надо было что-то предпринимать, иначе... Что иначе? Вслух же сказал Ольге Максимовне совсем другое.

– Ну кто просил этого болвана разделять собравшихся по собачьим признакам. Милитарист какой-то. Мало ему бока намяли, вероятно, ещё и голову застудил в холодной воде. Вроде начал неплохо, а куда занесло. Другим теперь исправлять.

Ольга Максимовна отчаянно жестикулировала Валерию, но тот или не замечал её призыва выступить, или не хотел. Господи, хоть бы этот с мастифом появился. Она искала и не могла найти Иванова. Он стоял, отступив на несколько метров от основной массы. Ждал, когда созреет момент. Главное, правильно оценить ситуацию. Нет ничего хуже недожаренного, недоваренного, недошедшего до кондиции.

Несколько здравомыслящих ушли по-английски. Адвокат заметил их афронт. Ушла от греха подальше и Маша, с которой все началось.

– Господа, прошу тишины, – взялся Погер, решившись наконец выступить.

Однако крики и лай не прекращались.

Бубнов стоял густо-красный и беспомощно разводил руками. У него случился спазм в горле. Не со страху. От нервов.

И тут произошло то, что по логике вещей должно было произойти неминуемо и давно.

Иванов под общий гвалт и неразбериху, возникшую между собаками и хозяевами, выбрался к столу и терпеливо ждал, когда улягутся страсти. Его мастиф сделал два раза «гаф-гаф», и тишина повисла над собранием.

– Я вот что хочу вам сказать, господа-товарищи. Еще недавно сам был «безлошадным», и все вы меня презирали... Ну, не презирали, а просто не замечали. Тем не менее я наравне с вами подвергал свою жизнь опасности, идя домой со станции. Может, чуть больше. Хотя карликовый пинчер или болонка весьма ненадежная защита. Моя жена делает крюк на работу, едет троллейбусом, чтобы только не наткнуться на пьяных бомжей, патлатую шпану или бездомных собак с территории госпиталя. Этому надо положить конец. И мы это сделаем. Мы пометим нашу территорию. И в этом нам помогут... Угадайте кто? Правильно. Это не развлечение. Не игра в войну. Мы объявим настоящую войну всей грязи, что пытается ворваться в нашу жизнь. Вы знаете, о чем я говорю. Когда взрывались дома в Москве и других городах, разве смогли официальные власти что-то противопоставить террористам? Нет. Но когда люди сами встали на свою защиту, ситуация изменилась...

Он готовился к речи несколько дней. Практически все время, как узнал о собрании. Предвидел нечто подобное произошедшему и бил наверняка, когда все будут сыты демагогией и беспочвенными фантазиями. Беззастенчиво передергивал с террористами и опасностью, исходящей отовсюду, но люди устали. Устали смотреть телевизор с катастрофами, скандалами недели. А он... Он вселял надежду. Маленький – и никто не замечал роста, визгливый – и никто не замечал голоса, наглый лгун – а никто не хотел знать правды.

А он хотел, чтобы сейчас его видел Вадик!

– Пусть те, кто по каким-то причинам не хочет или не может принять участие в нашей организации, скажут это сейчас. Никто не собирается удерживать силой, и отказ никак не отразится на их дальнейшем пребывании в НАШЕМ доме. Пусть поступают, как велит совесть. Но дисциплина будет железная. Подполковник – человек военный, знает, что без порядка может родиться только беспорядок. А кому из нас нужен беспорядок в собственном доме?

Он говорил общеизвестные истины. Не кричал. Но было так тихо, что рокотавший за кольцевой гром, который не слышали во время перепалки, стал теперь очевиден. Грозы не избежать. Но и тут Иванов не оплошал. Не было у него ни шестого чувства, ни третьего глаза; поднялся резкий порывистый ветер, защелкали пружинные замки японских зонтов; народ пришел в волнение.

– Дождя не будет, – повысил голос Николай, и все послушно перестали дергаться.

Действительно, гроза, собиравшаяся с полудня, прошла стороной.

– А теперь выбирайте актив, – предложил он, и народ как бы очнулся. Опять защелкали замки, теперь уже складываемых зонтов.

Плохо дело, подумал Хорек.

Классный мужик, подумали некоторые женщины, и Ольга Максимовна была в их числе.

Поживем – увидим – это самые осторожные.

М-да... Не на того я ставил, – впервые усомнился в своем выборе адвокат относительно Валерия.

Валерий ничего не думал. У него дома лежал Геркулес. И вообще все осточертело. Захотелось как следует врезать. Да пропади оно пропадом лидерство. Пускай сами своих занюханных дворняг лечат. Он на шинах вполне зарабатывает. Отвернулись? Подумаешь. Геркулеса завалил...

Ну что ж, буду у него начальником штаба, решил подполковник и, внезапно обретя голос, предложил:

– А чего выбирать, ты и председательствуй, а мы поможем. Верно говорю?

Бабком, представители которого составляли процентов тридцать, и присоединившиеся женщины одобрительно загудели в его поддержку.

– Господа, давайте прекратим споры, – предложил Погер, хотя никто уже не спорил, просто старая адвокатская привычка с последним словом защиты. – В конце концов, как правильно заметил предыдущий оратор, у нас одна цель. Эта цель – покой и порядок. Давайте объединим наши усилия на их выполнение. График составьте сами. С учетом.

– А деньги за взятку? Ее ж не взяли...

– Можно вернуть, кто хочет, а можно как первый взнос в общественный фонд. Будем помогать малоимущим собаководам.

– И здесь объегорили... – весело крикнул кто-то, но явно без сожаления к деньгам, а из озорства.

Ольга Максимовна, как член инициативной группы, стояла рядом и вполуха слушала Соломона. Она не участвовала в дебатах, так как её кастрат все равно, кроме обоза, никуда не годился. Женщина с интересом разглядывала то Иванова, то застывшего у его ног Зверя.

А что? Такие лбы, как у Николая, не говорят о недостатке ума. Для сравнения она посмотрела на лоб Бубнова и убедилась в правильности своего вывода. По узкому, скошенному вперед челу подполковника, ставшему от волнения одного цвета с носом, текли обильные ручьи пота. Он не промокал их то ли по причине чрезмерной возбужденности, то ли из-за отсутствия платка.

– Семен Семенович, наденьте шапочку, вы весь мокрый, простудитесь, – посоветовала она и вновь перевела взгляд на Иванова. – Хорошая пара.

Бубнов провел шапочкой по мокрому лбу и натянул её на редеющий затылок. Затем развернулся к Ольге Максимовне, чтобы поблагодарить за заботу, но, перехватив её взгляд на Иванова, не стал этого делать. Иванов ему не нравился ещё с тех пор, когда был жив Альберт. Однажды последний вместе с хозяином получили от Николая разнос за то, что шпиц расслабился в лифте.

Как же он тогда склонял нас и всех собачников, а сейчас к активу поближе держится. А ведь месяца ещё не прошло с того дня. Конечно, собака у него что надо, но сам-то, ревниво рассуждал подполковник, неужели такая умная женщина не видит, какой перед ней перевертыш. Ну а если не видит, то я должен предупредить её. Конечно, не по-мужски, но кто не изменяет своим принципам в наше время.

А Погер тем временем расписывал прелести будущей жизни, когда в их дворе хулиганы станут примерными молодыми людьми, обнаглевшие представители кавказской национальности – почтительны и вежливы, а дурно пахнувшие бомжи вымоются и пойдут трудиться, принося пользу обществу. И все это станет возможным благодаря им, присутствующим здесь.

– Повторяю, наши патрули – это реальная и, что немаловажно, абсолютно законно созданная сила, – закончил адвокат выступление.

– Предлагаю установить и дневные дежурства, чтобы земля горела под ногами.

Надо дать возможность пошуметь массам перед окончательным расходом по домам, справедливо мелькнуло в голове Иванова, и массы ещё долго бороздили пустырь вдоль и поперек. Заходили группами в самые дальние уголки, о существовании которых раньше и не подозревали. Словом, смелы были не только в речах, но и вообще необычайно. Качок наконец получил возможность рассказать свою грустную историю. Слушали, ахали, возмущались. Каждый представлял своего любимца околевшим.

Бубнова почти одновременно попросили отойти две пожилые женщины и Сардор. Подполковник подошел сначала к женщинам.

– Семен Семенович, я понимаю, что, может, мы не вовремя, ещё не прошло и сорока дней со дня гибели вашего Альберта, – начала одна из них, – но мы хотели бы подарить вам щенка. Моя Лорочка принесла трех очаровательных спаниельчиков. Двух девочек и мальчика.

– Пусть это поможет перенести боль утраты, – пожелала вторая, – мы вам его принесем, как чуть окрепнет.

Огромное чувство благодарности охватило подполковника.

– Спасибо, – только и смог выдавить он из себя и удалился, стесняясь своей минутной слабости, напрочь забыв про Сардора.

После смерти жены его сегодня первый раз пожалели...

Узбек нагнал его уже около дома.

– Семеныч, да на тебе лица нет. Что с тобой? – спросил Сардор, искренне обеспокоенный состоянием товарища.

– Эх, Рахимыч, – отрешенно махнул рукой Бубнов, а через минуту спросил: – Принес?

– Обижаешь, как договаривались, – ответил приятель, доставая из внутреннего кармана запечатанную бутылку водки.

Спустя полчаса, когда подполковника отпустило, закусывающий Сардор обратился с наболевшим к товарищу:

– Скажи, Семеныч, вот вы сегодня там про кавказцев говорили. А как думаешь, нас заодно в сортире не начнут мочить?

– Да ты что, я у нас второй, после Погера и Иванова, сам же видел. Будь спок, слово офицера.

– Хотелось бы верить, – вздохнула рядышком жена Сардора и отвернулась.

Она не выносила пьянок. Но сегодня можно по двум причинам: первая ясна – собрание, а вторая... У мужа на работе сперли хороший кус баранины. Говорит, считал порядочным какого-то Василия. Где он там порядочных нашел? Наталья порядочная? Б... порядочная, вот она кто.

«Милосердием называется такая добродетель, благодаря которой любовь, питаемая нами к самим себе, переносится на других, не связанных с нами узами родства или дружбы», – прочитал Погер перед сном.

А гроза таки разразилась, да ещё какая!

Но потом.

Ночью.

Глава 31

– Начальник штаба? – не узнав голос Бубнова по телефону спросил он. Бубнов на том конце провода стоял голый у тумбочки, поджимая то одну, то другую ногу, как цапля на болоте, а под ним уже натекла лужица воды. Его вытащили из ванной.

– Так точно, товарищ маршал, – пошутил Бубнов.

– Давайте без шуток. Я предупреждал Валерия не ходить в подвал и не давать деньги. Ничего, кроме унижения, не поимели. Теперь слушайте. Вчера ночью у...

– Сто тридцать вторая квартира...

– У жильца нашего дома из сто тридцать второй умерла собака.

– Не боксер ли? – спросил на том конце Бубнов, знавший всех породистых собак и их хозяев.

– Боксер. Умер от отравления.

– Съел что-нибудь. У него хозяин, я вам скажу, больше за мускулатурой следит, а собака, как беспризорная, бегает по помойкам, хоть бы хны, уж сколько говорили...

– Прекратите, – оборвал Николай Бубнова, и на том конце Семен Семенович даже вздрогнул. – Собаку отравили кавказцы. Одного хозяин заметил. Что мог делать экспедитор в десять вечера на пустыре? Грибы собирать? Так что берите в руки вашу тетрадочку и через десять минут у меня. Квартиру знаете? Мы должны их остановить. Решительно и бесповоротно. Вы человек военный и знаете наверняка, полумерами не обойдешься, и растопыренной ладошкой только аплодисменты получаются, а нам нужен кулак. Демонстрация силы.

– Точно так.

– Ну и ладненько... Сейчас будет. Обзвоним крупняк и осмотрим пустырь.

В армии Иванов не служил, но читал о ней много, а потом ведь, как все невежественные люди считают себя беспристрастными и справедливыми, тайно полагал себя докой.

Подполковник был у Иванова ровно через девять с половиной минут. Тут же его представили собаке. Это друг. Зверь понюхал ботинки подполковника, уловил слабый ещё запах собаки и успокоился – свой. Они открыли тетрадь, куда каллиграфическим почерком Ольга Максимовна занесла имена хозяев, клички и породы собак, номера квартир и домашние телефоны.

После короткого совещания отобрали шесть кандидатур и две запасные.

– Как вчера прошло первое патрулирование? – спросил Иванов у начальника штаба.

– Без происшествий.

– Как, совсем без ничего? – удивился Иванов.

– Господа, давайте что-то делать... – не терпелось качку.

На него никто не обратил внимания.

– Ну почему же. У магазина разняли драку. Драчунов сдали в милицию прямо на руки наряда, у одного из наших сотовый был. Сами и вызвали.

– Сотовый – это хорошо. Надо подумать. Деньги остались собранные? А не купить ли нам ещё парочку для экстренной связи?

– Дело, – одобрил отставник и подумал с досадой, как это он, связист, сам не догадался. Вот ведь почему не двигали его выше по служебной лестнице – рвения нет к службе.

– Господа... – заныл качок.

И они принялись звонить.

В первую облаву нарядили двух доберманш, дога, кавказца, немца, московскую сторожевую и сенбернара. Хотели бультерьера, но жена сказала, Сардор выгуливает. Иванов выходил со Зверем. Команда получалась более чем внушительная. Если в дореволюционной русской армии считали штыки, в Первой Конной сабли, в сороковых мехкорпуса, а в современности боеголовки, то здесь надо было подсчитывать клыки. Клыков хватало с избытком.

Собрались на пятачке у дома. Иванов предоставил слово начальнику штаба, и тот вкратце рассказал историю качка из сто тридцать второй. Присутствующие с жалостью посмотрели на бывшего хозяина собаки, и тут владелец двух доберманш, Зирбы-раз и Зирбы-два, сообщил, что в их подъезде сдохла дворняжка у пенсионерки. Сдохла при аналогичных обстоятельствах. Бабка, правда, ветеринара не вызывала, не по карману, но симптомы отравления налицо. Вчера гуляла поздно вечером. После десяти.

Все сходилось. Народ помрачнел и преисполнился ненависти.

Они вышли на угол пустыря между кооперативным офицерским домом и своим. Перед глазами открылась унылая панорама: всхолмленное пространство с островками почти непролазных кустов, остатками нескольких аллей, идущих в неизвестность, и котлован с недостроенным фундаментом бассейна. С юга панораму запирали гаражи вдоль железнодорожной насыпи, с севера и востока границей стала МКАД. Таким образом, чувствуя за спиной твердыню дома-корабля, они как бы блокировали предполагаемого неприятеля в естественном мешке. Контролировали его горловину.

– Надо занять господствующую высоту и провести рекогносцировку, – как военный, предложил Бубнов.

Так и сделали.

Забрались на холм.

– А откуда здесь эти курганы? – спросил запыхавшийся Иванов.

– Это не курганы. Это мусор.

– Как – мусор? – не понял он.

– Очень просто. Здесь раньше свалка была. Потом что-то вычерпали, что-то засыпали песком от фундамента бассейна, поставили наш дом. Так что под нами не черепа и кости монгольских завоевателей, а самое что ни на есть дерьмо.

И все-таки отсюда сверху пустырь впечатлял. Настоящее поле боя. Не Бородино, конечно, но похоже. По настроению. Они вдохнули влажный воздух весны, и у многих закружилась голова. От влажной земли поднимался пар. Не хотелось думать о том, что лежит под дерном.

– Чосер. Битва при Айзенкуре. Год одна тысяча четыреста пятнадцатый.

Николай покосился на «умника». Он не хотел делить лавры победы ни с каким Чосером.

– Там тоже использовали собак. А что, их использовали в Англии вплоть до семнадцатого века, – извинился за свою осведомленность «умник».

Подполковник расчехлил полевой бинокль и осматривал лежащее перед ним пространство. В поле зрения попала бежевая «Лада». До неё было метров семьсот. Может, больше, может, меньше, – бывший эмвэдэшник полевые офицерские занятия прогуливал. Но то, что хозяин машины кавказец, сомнений не вызывало. Он курил, облокотясь о капот.

– Взгляните, – предложил бинокль Иванову отставник.

Остальные уважительно следили за всеми действиями избранного начальства. То, с каким видом Бубнов делился оптическим устройством, вселяло надежду, что два полководца предусмотрят все.

– Он, – согласился Иванов. – Интересно, кого ждет?

– Так это... Как – кого? Аккурат рядом с тропкой. Вон вьется к окружной, а с той стороны ещё метров сто–сто пятьдесят и поселок. Продавщица там живет. Маша, – объяснил подполковник.

– Друзья! Товарищи! Подождите...

На холм вскарабкался Сардор. Лицо его взмокло, а дыхание с хрипом вырывалось из груди. Зато бультерьерша была в прекрасной форме.

– Я с вами... Жена сказала, подполковник звонил, нужна собака...

– Становитесь в строй, – бросил небрежно Иванов, и Сардор подчинился беспрекословно, а главное, встал с того фланга, как полагается, хотя в армии не служил.

– Тренинг все прошли? На человека тренинг все прошли? – спросил нетерпеливо Иванов.

– Мои прошли, – с гордостью доложил владелец доберманш.

– Давно, но ведь они не забывают? – сказала виновато владелица немца. – А мы что, преступника будем ловить? Надо в милицию позвонить...

– Преступника, преступника. Для чего он тут, спрашивается, на тропинке? Они уже один раз Машу подстерегли. А милиция? Что милиция... Нам предъявить нечего. Захотел и стоит. Земля общая.

Собравшиеся задумались.

– Да что вы смотрите, спускайте собак. Кругом – ни души. Или хотите, чтобы и ваши собаки околели?! – заорал качок. – Я сейчас сам пойду и размажу его по капоту...

Качок, полный решимости перевести слова в действие, поднял увесистый дрын, но Николай остановил его криком:

– Любезный, вы же не идиот. А если у него оружие? Нож, например. И потом, собаки есть собаки. В крайнем случае можно сослаться на то, что он их дразнил. Ничего. Пусть слегка потреплют.

– Может, разведать сначала? – все ещё не решался подполковник, хотя у него-то собаки не было.

– Внезапность, – авторитетно поднял палец Иванов.

Собаки не понимали, зачем их хозяева стоят, смотрят на пустырь и обсуждают что-то, не спускают их с поводков, не снимают жестких намордников, не дают порезвиться, сбегать по нужде.

– Все согласны?

– Давайте, братцы... – заныл качок.

– Что здесь происходит? – спросила Ольга Максимовна, появившись на холме в самый ответственный момент.

Пятью минутами раньше она заметила цепочку людей с собаками, выходящих на пустырь. Вел их Иванов с мастифом впереди. Несомненный лидер, решила Ольга Максимовна и так дернула своего бассета за поводок, что тот с перепугу чуть не обделался. И вот они здесь...

Бассет с интересом разглядывал людей и собак. Глаза его выражали изумление и тот же вопрос.

– Дражайшая Ольга Максимовна, уйдите отсюда, пожалуйста, и уберите собаку, это вам видеть не надо, – взял её под локоток подполковник.

– Да что происходит-то? Кого травите?

– Зайца.

– С черной задницей, – добавил качок, все ещё сжимающий в руках дрын.

Хозяева отстегнули намордники, и псы заволновались. Быстро осознали, что их готовят к чему-то более серьезному, чем игра со сдутым, давно прокушенным мячом. Да и настроение хозяев, которых тоже настиг азарт, смешанный с гневом, передается куда быстрее гриппа. Шерсть на кавказце встала дыбом, немка так натянула поводок, что пожилая хозяйка еле стояла на ногах. Команды своим питомцам отдавались доморощенные, от «куси» до вполне профессиональных: «фас», «взять».

И гон на ничего не подозревающего человека начался.

Аслан стоял здесь уже час. Ему сказали время, когда продавщица пойдет сначала через МКАД, потом по тропинке вдоль гаражей и наконец свернет \ на пустырь. Инструкции исчерпывающие, и ничего трудного он в этом поручении не находил. Предложить молчать, будет ерепениться, проинформировать, что станет с её домом за кольцевой. И все. И больше ничего. Упаси бог трогать или бить.

Он заметил вдалеке на холме скопление людей с собаками, но никак не отнес их появление там на свой счет. Стоят и стоят. Им бы прогуливать, а они стоят... Аслан наблюдал за ними потому, что больше ничего интересного вокруг не происходило. Такую природу терпеть не мог. Другое дело – горы. Простор. Полет. Жизнь.

Потом люди наклонились над собаками. Молятся, что ли, подумал Аслан и ошибся. Собаки вдруг сорвались с места и понеслись вниз с холма. Им предстояло пересечь полоску кустов. За кустами начинался котлован. Его нужно было огибать справа или слева, не будут же собаки прыгать вниз, а потом карабкаться наверх. Интересно, куда они бегут?

Качок не выдержал первым. Он бросился вслед за собаками точно по следу. Дрын из рук не выпускал. Затем вдруг взыграло ретивое у спокойного бассета. Поводок выскольнул из рук Ольги Максимовны. Но куда угнаться за свирепыми псами, которые получили приказы от хозяев. Это не тренинг. Это настоящее. Теперь они могли доказать человеку-богу, человеку-другу, человеку-кормильцу, что едят-грызут свои кости, чавкают фарш и «геркулес», хрустят «Чаппи» не просто так, не для удовольствия или поддержания веса и формы. Они – бойцы, они – сторожа, они – телохранители.

Стая поделилась надвое. Одни, во главе с мастифом, обходили котлован слева, а две доберманши и сенбернар – справа. На противоположной стороне снова слились воедино. Возникла небольшая заминка. Сенбернар тяпнул за ляжку московскую сторожевую. Назревал скандал. Но тут вмешался мастиф, разъединив своим мощным телом оба полюса злобы. Собаки словно очнулись и понеслись к цели...

Только тут, мысленно вычертив в голове маршрут движения собак, Аслан понял, что конечной точкой является он, и никто другой. Никого другого на пустыре не видно. Собак спустили на него. Аслан дернул ближайшую к себе дверь и, уже когда дергал, с тоской вспомнил, что поставил её на внутренний блокиратор. Оставалось акробатическим прыжком перекинуть тело через капот автомобиля, сделав упор на руку. Перекатиться в крайнем случае...

Он успел. Аллах помог. Вместе со щелчком замка в дверцу пришелся удар мастифа. Девяносто килограммов живого веса на скорости сорок километров в час сделали вмятину на дверце «Лады». А потом началась вакханалия. Даже находясь внутри машины, то есть в недосягаемом для собак пространстве, он вжал голову в плечи и стал совершенно не похож на гордого горца.

Кавказец вскочил на капот и от бессильной ярости бросался на стекло. Дворники были уничтожены в один миг. Просто переплелись между собой, как два тонких медных прутика.

Доберманы впились зубами в задние покрышки.

Аслан пытался включить зажигание, но руки ходили ходуном, а противный липкий пот, которым он начал обливаться в тот момент, когда вычислил себя в качестве объекта травли, застилал глаза. Даже включив мотор, он вряд ли бы смог уехать. Скорее всего, свалился в котлован.

Остальные бросались и облаивали железное препятствие, не позволявшее впиться зубами в ненавистное и опасное для хозяев тело, заходились в безумстве бессилия. Отвратительный запах бензина, резины, железа и человеческого страха, исходящий от «Лады», сводил с ума. Собачьи сердца выбивали хаотичный, одной природе понятный ритм охоты на человека.

Евсей услышал собачий рык и, подобно среднеазиатскому тарбагану, всякий раз из любопытства высовывающемуся из норки, чтобы стать мишенью для охотника, поспешил к грубо сколоченной лестнице – единственному пути наверх из его бокса.

Господи, никак, рвут кого-то?.. Или меж собой свара?..

Собак бомж не боялся. Еще в детстве отец объяснил: покажи пустые руки, и от тебя отстанут, но такая версия поведения годилась для псов деревенских, которым, кроме двора, защищать нечего. У этих же квартиры находились неведомо где, в блочной коробке, а защищать надо главным образом хозяев, что куда важнее ворот, телеги или молочного поросенка.

Увидеть и оценить происходящее Евсею мешали кусты. Он не стал мешкать, обходя по кругу, а вломился в самую гущу. Прямая, как известно, кратчайшее расстояние.

Собаки, поглощенные раздиравшими их чувствами, не сразу обратили внимание на шум в кустах. Наиболее рьяные – кавказец и доберманши – захлебывались от злобы, как туберкулезные больные от кашля.

Утро не предвещало ничего нехорошего, и потому гвалт, а в нем явственно слышался человеческий крик и звериный рык, вызвал невыносимую боль в голове и панику. В прошлом, когда он лишился памяти, где-то на берегах Волги на него вот так же напали собаки на свалке химических отходов. Это были лысые твари, которым жизнь оставалась протяженностью в один сезон. Он тогда еле отбился. Но вынес твердое убеждение: если хочешь выжить – помогай другим. Так складывалось по жизни. Когда Евсей никому не был нужен, всегда находился человек, который брал чуть-чуть, а давал взамен неизмеримо больше – участие. Не беда, что многие просто не могли помочь. Для Евсея главным было, что его слушают. Слушают и не смеются.

Потому-то Евсей вылез из котлована. Впереди, разделяя его и собак, бесформенным клубком путались кусты. Он ломился через гущу и пошел вперед, как медведь. Выскочив на лысину, увидел «Ладу», а вокруг скопище тварей. На один момент, всего на один, в голове мелькнула свалка под Костромой, оскаленные морды лысых уродцев, и он кинулся прочь.

Евсей струсил.

Евсей побежал.

Первым его заметила Зира. Бегущий человек сам по себе представлялся ей виноватым. Иначе зачем бежит? Зира не могла и не умела лаять. Она просто выделилась из стаи и бросилась за Евсеем.

Человек, бежал прытко, высоко подбрасывая ноги, и тратил на это движение лишнюю энергию. Догнать его было несложно.

Доберманы, так и не прокусив задние колеса «Лады», заметили движение в стае, на миг всего-то оторвались и бросились вдогонку.

Образовался клубок из человека и зверей, из страха и злобы, из отчаяния и ненависти.

Евсей успел подумать, что дочь в Донецке устроена.

Для бегущих в обход котлована людей изменился мир. Они превратились в преступников, хотя сами ещё этого не подозревали.

Евсей лежал., запрокинув к небу порванный кадык, и на лице его застыло изумление происходящим. Ни крики хозяев, ни лай собак, ни суетливые действия вокруг тела больше его не интересовали. Не могли интересовать, потому что все земное: документы, дочери, жены – отошло к оставшимся. К живущим.

С хозяевами собак началась истерика. Качок с испачканными кровью руками оказывал первую помощь, совершенно безумно оглядывался вокруг и твердил, что не виноват, его собака умерла и не принимала участие в гоне. Хозяйка немки, увидев окровавленную морду своей собаки, повалилась в обморок. Образовался новый очаг смерти, и вокруг суетились более мужественные. Один Иванов стоял отрешенным Наполеоном к вечеру Бородинского сражения.

Удивительная пустота.

Ни желаний.

Ни действительности.

Вот ОНО!

Кого и как пробило? Или три такта Бетховена, или тремоло Альбани, или незабываемая труба Армстронга, но что-то с ними произошло. Стояли истуканами.

– Мы же преступники, – выделилось из Ольги Максимовны, – мы человека убили...

Повисла пауза, которую никому не дано было объяснить.

Никому, кроме Иванова.

– Так... – сказал он, глядя на труп, – вот мы все и завязались. Молчать! Никто не виноват. Виноватых конкретно нет. Что будем делать?

Ответом Иванову было подавленное молчание.

– Он был ничей. Останется ничем. У кого есть лопаты?

Под страшным гипнотическим обаянием Иванова все поняли, что за такое грозит тюрьма. Моментально вспомнились родственные отношения: как там они без меня будут?.. Они – преступники. Законченные.

Без всяких яких. Вот он лежит, нелепо выкрутив ноги, враскоряку и больше уже никогда не встанет! Не намусорит в подъезде, не наплюет в лифте, утром не будет спорить с воронами за помойку. Нашлась лопата.

– Боже, что мы делаем?

Этот вопрос стоял перед всеми, но все – это куча, это толпа, это свора. И уже вырыта яма. И сыплется! земля на открытые в изумлении глаза бомжа. И нет у него сил ни сморгнуть, ни поднять руку. Он мертв.

– Нет...Я выхожу из вашего общества... – сказала Ольга Максимовна, и её начало рвать.

– Никто и ниоткуда не выходит. Мы похоронили никчемушного человека. Ни паспорта, ни денег. Он даже не был Паниковским. Я не позволю загубить начатое благое дело. Никто и никогда не убедит меня в том, что дело обходится без жертв. Всегда было и будет. Надо переступить. Сегодня мы ошиблись. Впредь ошибки должны быть исключены. Горько говорить такие вещи, но ещё горше ничего не делать и смотреть, как разворовывают страну, как у нас, истинных хозяев державы, отнимают самое дорогое – чувство собственного достоинства.

Хозяйку немки привели в чувство с помощью валидола.

Сардор плакал.

– Всем разойтись! – приказал Иванов, и кучка людей подчинилась, потому что никто не знал, что делать дальше.

Впереди у них была целая ночь раздумий, жалоб, слез и сомнений. Кто-то вспомнит детство, кто-то ничего не вспомнит, глядя на плохо отштукатуренный потолок, но всеми органически ощутится скверна, проникшая в организм и разрушающая воспоминания о добром, простом и хорошем...

Расходились в молчании. Никто не хотел смотреть на соседа-. Почти так же, как дать в долг, а потом стесняться спросить: когда же?

Один Погер ничего не знал и не соображал. Через десять минут после общего расхода по мастям вышел с Рашей на пустырь в поисках Евсея, но собака притащила ему ботинок бомжа. Ничего более.

Адвокат очень удивился. Ботинок хоть и грубой свиной кожи, но представлял собой ноский предмет и выброшен просто так быть не мог.

Глава 32

Они собрались на плитах в тот же вечер. Вернее, Хорек собрал их после обеда. Собрал экстренно. Сообщение предстояло сделать неординарное. И он его сделал. Решение давалось мучительно. Сначала должны были осмыслить услышанное. При всей своей браваде и независимости именно здесь и сейчас выяснилось, что никто толком не знает, что надо и что не надо делать, как поступить; Среди них не было даже ни одного доморощенного философа или юриста.

Свое сообщение Хорек начал с болезни матери. Его прервали. Все знали, что из-за болезни он уже раз попал на собрание. Тогда они не придали особого значения объединению собачников, но то, что было рассказано после, просто не укладывалось в головах.

– Заливаешь, Хорек, – усомнилась первой Лолита.

Все облегченно вздохнули, так как не могли переварить даже самого факта. А факт был таков, что, вынужденный вывести Тобби для отправления естественных надобностей. Хорек наблюдал травлю собачниками сначала хачика, а затем как взбесившиеся псы разделались с бомжом. Ему никто не верил. Да, взрослые – косны и самолюбивы, живут по установленным, нелепым правилам, ханжи и лгуны по жизни, но, осознавая свою экономическую зависимость и ненавидя старшее поколение именно за это, тем не менее открытого бунта не поднимали. Им незнакома была система ошибок, которую прошли родители, да и знать её тинэйджеры не хотели. У них все будет не так.

Долговязый предложил всем пройти на место происшествия. Так и сделали. Хорек показал кусты, где стоял с Тобби, где стояла машина, и они обнаружили отпечатки протекторов «Лады». Потом лестницу, по которой выбрался из котлована бомж. Далее проследовали его маршрутом. Действительно, земля на том месте, что указал Хорек, была програблена садовым инвентарем и представляла собой идеально вычищенное пространство десять на десять метров, словно над этим местом произошел взрыв экологической бомбы. Ни осколков стекла, ни окурков, ни жестяных упаковок от пепси или пива. Чисто, как на собственной даче.

– И где же тело? – спросил Долговязый. Он единственный, кто придал хоть какое-то значение словам Хорька, ибо был постарше и по телику смотрел не только боевики, но и ещё что-то читал.

– Не знаю. Спрятали, а может, увезли... Ну что ты на меня смотришь? У каждого почти тачка есть. Сунули в багажник, и всех дел.

Никто не верил.

– Меньше видик надо лукать, – растягивая слова и гугня, словно набрал в рот каши, высказался Герасим.

Не умещающееся в воображении событие, возможно, так и осталось бы за рамками их существования, если бы не Малыш. Ему фантазии как раз хватило, чтобы представить себе всю картину, и надо сказать, довольно точно. Он отслюнился от основной группы и ходил концентрическими кругами вокруг предполагаемого места событий, постепенно увеличивая радиус поиска. Очень скоро Малыш оказался у свай, торчащих из земли, словно закопанные кверху ногами гигантские вилки. Вилки, вогнанные в землю черенком. Основание черенка забетонировано, но некоторые брошены на произвол судьбы без фундамента, и там в основании зияли осыпавшиеся дыры под бетон. Одна из них была засыпана свежим грунтом.

– Эй, пойдите сюда! – крикнул он остальным. Подростки нехотя потянулись на голос. Встали полукругом и уставились в основание сваи. Сказать стало нечего.

– Ну и что? – спросил Хмырь. – Тут канав немерено.

– А то, – ответил за Малыша Хорек, – то, что он здесь...

– Предлагаешь копать? – спросил Долговязый.

– Иди ты... Сам копай. Я не нанимался.

– Может, ментам сказать?

Предложение отвергли сразу. Во-первых, не поверят, во-вторых, все оцепят, перекопают, и где тогда собираться – лето на носу. Но похоже, сами поверили. Даже отошли от границы рыхлой земли.

Обратно на трубы шли притихшие. Там уже ждал Цветмет.

– Чего, мужики, пивка кто хочет?

Не отказались. Почему не попить на халяву, тем более в горле вдруг заскребло. Все ощутили настоятельную потребность прочистить голосовые связки.

– А ты куда?! – рявкнул хозяин пива на Малыша, потянувшегося за своей долей.

– Чего он? Я же нашел... – обиделся Малыш.

– Дай ему. Малыш сегодня герой. Нюх, как у шереметьевских ищеек, – заступилась Лолита. – Иди сюда, – продолжала она играть мать-патронессу.

– Чего нашли? – живо заинтересовался Цветмет.

Все молчали. Кто-то ковырял песок, кто-то в носу.

– Трупака нашли, – растягивая по слогам, сообщил Герасим.

– Иди ты, – не поверил хозяин пива, но ничто в лицах друзей не располагало к смеху. – Где?

– Пошли покажу, – предложил свои услуги Малыш, разумеется, за долю в пиве.

– Что я, мертвяков не видел? – отбоярился Цветмет. –Долговязый, правда, что ли?

– У Хорька спроси. Он лукал, – кивнул Хмырь.

– Дела... Кто ж его?

– Слушай сюда, – позвал всех поближе Хмырь. – Думаю, что травили черного. Из-за Машки-продавщицы... Ну, которую трахнуть хотели. Накладочка вышла. Чурка в машину успел сигануть. Псы разогретые были, им все равно кого рвать, а тут этот Евсей вылез.

– Во дают. Он самый безобидный из бомжей был, – огорчился Цветмет. – Где проволоку найдет не по силам, всегда звал.

– А эти... тихони... Все газоны своими собаками заорали, теперь на людей перешли. Да они ещё раньше метили. Расскажи, Долговязый. Чего ты? Как этот крутой тебя ротвейлером гонял по подъезду...– предложил Хорек. .

– Он нас двоих гонял, – напомнил Долговязый.

– А я против? Двоих. Но с меня портки не спускали.

Кто знал, тот улыбнулся. Лолита хихикнула:

– Кстати, Валерки с ними не было. Его пса мастиф помял. Теперь отлеживается.

– Слушай, не могу я так. Мозг свело. Давайте раскумаримся для порядка? – предложил Цветмет, и по кругу пошла алюминиевая армейская фляжка с маковым отваром. – А может, групповушку?..

Цветмет кивнул Долговязому на Лолиту. Единственная в компании девица поплыла.

– Слушай, секс-гигант, тут дела заворачиваются, а ты... Иди вот в кустики и «тихо сам с собою», – огрызнулся Долговязый. – Я так понимаю, выбор невелик: либо нам к черным прислоняться, либо идти на поклон к собачникам. Эра свободного полета закончилась. Житья не будет, – подытожил Лидер.

– Можно на «коробку» пойти, – заметил Хорек.

– Ага. Так тебе ребята из триста пятьдесят второй и отдадут свою тусовку. Без войнушки не обойтись, – сказал Герасим, но все и без него знали, что свою территорию так просто соседи не отдадут, идти же на поклон и объяснять, как их тут прижали, и объединять под одно начало два десятка районных тусовок нереально, для этого нужно время и такой авторитет, которого ни в одной отдельно взятой группировке не наблюдалось.

Хорек кусал первую вылезшую из земли травинку и размышлял. С одной стороны, от черных иногда перепадало кое-что, «корабль» на треть дешевле, чем у рыночных, и чище, с другой, собачники – вот они, они свои, дурные, правда, но свои. Соседи. Вот если бы они были байкерами или диггерами... Одних объединяли мотоциклы, других подземелья, а нас что? «Мариша» да пивко с водочкой на трубах...

Унижаться придется и в том и в другом случае.

Правда, для самого Хорька, умеющего извлекать пользу из любого события, унижением такой шаг не грозил. Мама достала путевку в международный спортивный лагерь «Дюна» на Карельском перешейке. Для этого он даже напрягся и по специальному разрешению департамента среднего образования префектуры заранее сдавал экзамены, чтобы уехать уже в конце апреля. Так что терпеть придется недолго. Факта никто не знал, потому аргументированные доводы в пользу собачников, высказанные Хорьком, рассматривались более чем серьезно.

Решено было идти к Валере.

Валера открыл, как только звонок сыграл первые такты «Матчиша». Уставился на трех подростков, не понимая, чему обязан посещением.

– Ребят, вы че? Макулатуры не держим, ибо неграмотен, – усмехнулся собачник, потом узнал в одном из делегатов Лидера, и лицо его напряглось. Этого парня хорошо запомнил. Один из нападавших на Ольгу Максимовну, которого раздел в лифте.

– Мы с предложением. Говорят, вы организацию хотите создать? У некоторых из нас тоже есть собаки. У кого нет, можно завести.

– И что?

– Дяденька, а сколько тебе лет? – невинно спросила Лолита, навязавшаяся в делегацию сама. Ее разобрало ещё на трубах.

Вопрос Валера игнорировал. Может, в другой момент он и вызвал брезгливое недоумение, но теперь, когда ждал ветеринара, просто не среагировал.

Депутация быстренько оттеснила Лолиту за спины.

– Мы, собственно, как патриоты района, хотели бы присоединиться, – за всех предложил Долговязый и подумал, что надо было взять в депутаты Хорька, ведь именно он протолкнул предложение слиться с собачниками. Но Хорек не пошел, сказавшись занятостью и болезнью матери – аптека и все такое прочее.

Хорьку не нужно было в аптеку. Просто в случае неудачи миссии или неудачи общества в целом оставался в стороне. Не унижался. Не клянчил. А в случае удачи не нужно даже заводить собаку специально. Собака есть. Возьмет у матери напрокат.

– Ошиблись, пацаны. По всем вопросам организации к подполковнику. А лучше к самому маршалу.

– Это кто? – не понял Долговязый.

– А новенький. С мастифом. Иванов, кажется. Теперь у нас новый авторитет. В законе. На площадке остановился лифт.

– Ладно, пацаны, ни пуха. К нам доктор пришел.

Мимо подростков в квартиру проследовал ветеринар со старомодным саквояжем. Дверь захлопнулась.

Глава 33

Николай видел в окно, как совещались о чем-то подростки на пустыре. И он догадывался о чем. Как ни странно, догадка не вызвала у него ни паники, ни особой тревоги. Никто ничего не сможет доказать. Во-первых, у бомжа не было ни родных, ни близких, следовательно – заступников. Во-вторых, поди докажи, чья именно собака нанесла смертельный удар. Кроме того, невозможно найти инициатора. Качок? Да. Пожалуй. Кто с дрыном бежал вслед за животными? Качок. Кто пришел науськивать? Качок. Кто ныл на бугре? Качок. Все лепилось один к одному. А собаки? Собаки – животные неразумные. Значит – несчастный случай.

Несчастный случай не само несчастье. Вот вчера могло произойти несчастье. Иванов попытался объясниться с Матвеем, выяснить его ориентацию. Он целую неделю вынашивал план, обдумывал, взвешивал каждое слово, каждый довод. Обсасывал все возможные ситуации. Отправил из дома Виолетту навестить крестную и полтора часа провел перед зеркалом, выверяя мимику лица и жесты. Он мерил квартиру из конца в конец и монотонно приводил аргументы воображаемому собеседнику. Собеседником был Матвей, старый коллега по работе. После того злополучного разговора в коридоре, когда Матвей обиделся на Иванова за то, что тот завел собаку и ничего не сказал другу, а больше из-за его контактов с Гариком, Иванов как-то произвольно начал избегать Матвея. И такая манера поведения, избранная почти на животном, интуитивном уровне, поставила их давние отношения под определенную угрозу.

Оказывается, все было сделано правильно. Как кино выдерживают в подвальной темноте годами, так их дружбе потребовалось две недели, чтобы проверить прочность, совпадение или различие в сфере человеческих и интимных интересов.

Иванов купил бутылку шампанского. Если надо – предложит себя, естественно предварительно аргументировав свое предложение ссылками на исторические личности. Что там история, когда включить телевизор, и живые примеры. Не надо далеко ходить. Конечно, это первые ласточки. Они вынуждены эпатировать публику. Они жертвуют собой ради идеи. Когда-нибудь человечество поставит им памятник как высшей форме проявления плюрализма, терпимости и уважения к чужой частной жизни. У нас демократия.

Но вышло все не так, как планировалось. То есть бутылку открыли.

– Ты прочитал?..

Иванов дал Матвею редкую книгу «Величие и падение Рима» с собственноручными закладками, где дело касалось нравов, царящих в империи, её последних властителей и их любовных пристрастий.

– Ну и как?

– Занятно, но не более. Видишь ли, Коля, народ склонен всегда винить последних, забывая о предшественниках. Плебсу совершенно чужды разбирательства с предшественниками. О предшественниках помнят только потому, что тем-то построены бани, тем-то возведен Форум. Сфера законотворчества, а с ней и формирование моральных устоев глубоко чужда основной массе населения. Народ знает, сколько стоит хлеб, сколько водка и сколько проститутка. Больше он знать ничего не хочет. А до того, что происходит во дворце по ночам, поговорят и забудут, дела нет. Ну, пожалуй, родят десяток анекдотов...

Матвей оказался так далек от исканий своего друга Иванова.

Иванов метался по квартире минут пятнадцать, а Зверь наблюдал за перемещениями хозяина с тем же недоумением, что и совсем недавно, когда хозяин репетировал. Хозяин разговаривал сам с собой, сотрясал кулаками воздух в комнате, впрочем. Зверь не всегда понимал своего хозяина. Не понял и сейчас.

Наконец он схватился за спасительный телефон и позвонил ставшему в последнее время палочкой-выручалочкой Гарику. Долго рассказывать не пришлось. Гарик думал всего несколько секунд, а потом после непродолжительной паузы задал сакраментальный вопрос: не гей ли Иванов? Получив подавленное «да», рассмеялся и сказал, что надо было сразу обращаться к нему. А что до поиска партнера, то и в этом проблем нет. Знает ли Иванов Гошу из управления кадрами? Разве Гоша?.. Да, да. Гоша именно тот человек, который ему нужен. Но ведь Гоша... Да, Гоша не красавец и со стороны больше смахивает на гориллу, но это имидж такой...

Имидж... Они пошли к тому месту, где лежит теперь бомж. Легкая тень беспокойства пробежала по лицу Иванова, но он скоро успокоил себя. Доводы были те же.

Никаких угрызений совести не испытывал и Зверь. На то он и собака, на то зверь. Тогда утром было не совсем понятно, что угрожало хозяину и всем этим людям вокруг. Но властная команда и общий настрой стаи руководили действиями. Проснулись инстинкты и выучка. Он хорошо помнил проклятую железную коробку, в которой затаился враг, он чувствовал через сталь и стекло запах страха и видел искаженное ужасом лицо. Таких лиц у людей ещё не встречал. Полгода назад, там, в другой жизни, когда нес охрану у другого человека, ему пришлось вступить в схватку только единожды. Но это была действительно схватка, и человек был готов к ней. Даже успел перекинуть нож из одной руки в другую – прием, назначенный дезориентировать собаку. Любую другую, но не Зверя. Зверь был ориентирован не на оружие, а на жизненно важный участок тела, который в данный момент наименее защищен. От того поединка остался длинный розовый шрам, который можно хорошо разглядеть, если погладить против шерсти. Полоса с восемнадцатью поперечными стежками.

А потом... А потом был дурно пахнущий, за которым увязались две дуры-доберманши. Нет, он ни о чем не жалел.

Иванов посмотрел на свежезасыпанное место, и ему показалось... Да нет, только показалось, что земля будто кем-то потревожена, словно кто-то совсем недавно тут рылся... Кто мог рыться? Кому нужно? Наверняка собаки...

– Зверь, за мной!..

...Ага... От бомжа отошли. Сейчас пойдут на трубы совещаться. Верховодит там, несомненно, вот тот звереныш с мелкими чертами лица. Хотя впереди вышагивает длинный, за ним толстяк, потом остальные, но Иванова не обмануть. Именно он первым пришел на пустырь. Именно к нему стягивались остальные. Сейчас они своими куриными мозгами пораскинут и придут к выводу, что дела плохи. В милиции не поверят, а поверят – могут и на них подумать. Скорее всего, решат молчать, но если не окончательно глупы, сами придут на поклон.

Иванов ошибся только в одном – пошли сначала не к нему, а к бывшему лидеру собачников Валере. Поэтому прошло не менее двадцати минут, прежде чем в дверь позвонили и на пороге возникла троица делегатов.

Они стояли, переминаясь с ноги на ногу. Иванов не спешил. Разглядывал. Если для пацанов владелец мастифа представлял собой белое пятно на карте, для Иванова подростки были ясны как на ладони: Долговязый несомненно Лидер или таковым себя считает, впрочем, так могут считать и остальные, но Иванов знал, чьи идеи тот претворял в жизнь. Заика – а Николай знал, что второй парень, чтобы не заметили дефекта речи, растягивает слова, отчего и получил кличку Герасим – используется Хорьком как грубая физическая сила для устрашения и междоусобных разборок. Лолита – девочка-подросток, которая никогда не вырастет ни умственно, ни физически, загнется от наркоты, не дожив и до тридцатника. Ему было очень жаль, что в делегации ходоков отсутствует сам Хорек. Он оказался умнее, чем предполагал Николай. Что ж, поживем – увидим.

– Чему обязан? – спросил Коля.

– Говорят, вы общество какое-то учредили? – начал Лидер.

– Говорят, – согласился Иванов. Он не спешил. Инициатива должна исходить от тинейджеров, а ещё необходимо сразу же сбить спесь.

Поставить на место. Национал-социалисты в Германии середины двадцатых годов сделали верную ставку на молодежь – фольксштурм. Они не прошли Первой мировой, не видели ужаса смерти и потому не ведали страха. Эти тоже не были ни в Афгане, ни в Чечне, зато читали дешевку в мягком переплете и не мыслили себя без видика и «дебильника» в ушах. Интернет тоже не входил в сферу их интересов. Максимум, чем занимались, – «Сега» и различные приставки.

– Мы хотели бы тоже вступить. Кое у кого есть собаки.

– Говорят, вы будете патрулировать район? – не утерпел Герасим, выдав тем самым вторую причину прихода.

Вон оно что! Стало быть, они хотят передела территории под прикрытием общества, сообразил Иванов. То, что членство в общественной организации даст возможность, не вызывая подозрений, собираться, а может быть, чего только не бывает, выбить у РЭУ собственный подвал под какую-нибудь секцию, лежало на поверхности.

– Красиво поете, – усмехнулся Иванов. – Ты, Герасим, прямо Лучано Паваротти.

То, что этот головастик знает их по кличкам, неприятно поразило ходоков. На них, конечно, произвел впечатление мастиф, но, в отличие от остальных собачников, ореол и авторитет собаки никак не осенял своим нимбом владельца. Скорее наоборот. Сравнение было явно не в пользу Николая. Как такой плюгавец может управлять достойной во всех отношениях собакой, оставалось неприятной загадкой.

Они проглотили.

Это хорошо, решил Иванов.

– А что вы умеете, кроме конструктивной критики родителей и окружающего мира? Вынь «дебильник» и перестань жевать.

Лолита не слушала, и Герасим сначала толкнул пацанку, а потом снял с её головы наушники.

– Чего, дяденька, хочешь послушать? В твои лохматые годы «АББА» была в ходу. Теперь снова, – не переставала жевать Лолита.

– Топайте к котловану. Я сейчас выйду, – сказал Иванов и, не дожидаясь согласия, захлопнул дверь.

– Во урод, – констатировала Лолита. – Хочешь пожевать? – предложила жвачку Герасиму.

– Да пошла ты... – Туповатый, он все-таки почувствовал, что их унижают, но ещё не представлял, что предстоит впереди.

Они молча курили, когда Иванов нашел всю компанию в сборе. Не было только Хорька. Это плохо. Но ничего. Потом сделает его своим помощником. Управлять самолично пацанами Иванову не хотелось, могли возникнуть неприятности и трения с родителями, но урок преподать собирался жесткий.

Он снял с мастифа намордник и некоторое время молча оглядывал подростков.

– Всем встать, – тихо и буднично предложил Николай.

– Чего? – не поняли некоторые.

– Я сказал, встать, – громче, но без угрозы повторил Иванов.

– Мы и сидя послушаем... – хихикнула Лолмта, по такому случаю избавившись от наушников.

– Иди познакомься, – выпустил поводок Николай.

Мастиф поднялся и подошел к молодежи.

– Мама... – подобрала под себя ноги Лолита. Подростки начали вставать в той очередности, как перемещалась от одного к другому собака.

Мастиф обходил пацанов, принюхиваясь и вскидывая морду – смотрел в глаза. У ребят в кроссовках непроизвольно поджимались пальцы ног, но снаружи испуг отразился только в бледности лиц.

– В шеренгу по ранжиру! – громко разорвал тишину пустыря голос Иванова.

Пацаны, косясь на собаку и бестолково толкаясь, начали искать свое место. Ничего не получалось. Левофланговые все время норовили затесаться в середину.

– Сброд, – констатировал Иванов, – посмотрите на себя. Вы же самый настоящий сброд. А ещё хотите быть первыми в районе. Да вас только числом больше. Триста пятьдесят вторые и то лучше организованы. Нужна дисциплина. Дисциплина предполагает подчинение. Это вовсе не то, что вы думаете. Никто в ваш внутренний мир, в ваши междоусобные разборки лезть не хочет. Это неинтересно. Что нового я там открою? Ничего. Ровным счетом. Так вот, чтобы использовать общество в своих целях, надо иметь мозги чуть больше, чем у дельфина, а главное – научиться подчиняться. Не мне лично. Идее. Так же, как тибетские монахи ламе...

Иванов обвел взглядом напряженные лица подростков, заметил кое у кого пробивающиеся усики.

– А тебе полагается бриться, – сделал он замечание Лидеру.

Долговязый стоял с каменным лицом.

– И первое, что вы должны будете сделать, – убрать всю территорию в радиусе пятидесяти метров, начиная отсюда.

Он ткнул пальцем в Долговязого, как в точку отсчета.

– Собачку я оставлю присматривать за вами, мне ещё надо сходить по делам. Не вздумайте разбежаться. ОН догонит. Потом придется покупать новые джинсы. Пригляди тут за ними, – сказал он псу и пошел прочь.

Зверь начал описывать концентрические круги по периметру разбросанных труб с подростками в центре.

– Не нравится мне все это... – протянул Герасим и направился прочь, но тут же был настигнут и сбит с ног Зверем; ни лая, ни рыка – один мощный бросок, и Герасим на земле.

– Уберите собаку... – бледный как смерть зашипел он.

Но собака, постояв несколько секунд над поверженным человеком, спокойно перешагнула его и снова пустилась вкруговую.

Первым поднял брошенную банку пепси Малыш...

Глава 34

Гашека и Фишера они выбрали не случайно. Во-первых, это были друзья Евсея, во-вторых, более смышленые, чем остальные, и наконец, в-третьих, в силу второго, понимали: стоит собачникам организоваться, и спокойному житью бомжей пришел конец. Вот бабы их это почувствовали раньше и свалили. Теперь бомжи, лишенные женской ласки, обозлены. О том, что Евсей погиб, Аслан и брат решили не говорить, дабы окончательно не перепугать будущих исполнителей.

Гашек и Фишер бедствовали второй день. Если бы не Сардор, разрешивший вымыть котел и щедро против обычного расплатившийся не холодным пловом, а деньгами, кто знает, сумели бы что-нибудь закинуть в топку подведенных голодом желудков.

Сардор второй день не находил себе места и, когда появились эти двое, без всяких разговоров накормил бедолаг и ссудил деньгами за работу.

Просьбу кавказцев о встрече Фишеру передал сардоровский мальчишка-помощник, и теперь они торопились к месту, приятно сознавая, что могут получить дополнительную работенку. Отсутствие часов заставило их прийти раньше назначенного.

– Если опять гнилой лук, я за тридцатник не пойду, – переваривая плов, заметил Фишер. – На сегодня пайка есть, а завтра поглядим.

– Не говори «гоп», пока не перепрыгнул, – предпочел прямо не высказываться Гашек.

У него внутри разыгралась форменная революция. Обладая фантазией, он вслушивался в процессы пищеварения и представлял все в виде учебного фильма: вот плов двигается по кишкам, кишки слиплись и неохотно пропускают пищу по каналу, со стенок, как в подземном колодце, капает желудочный сок и с шипением и пеной впитывается в рисовые зерна и кусочки мяса. Он даже увидел дырку язвы с рваными краями, куда проваливается часть поступившего внутрь плова.

– Чего ты рожи строишь? – спросил Гашек, глядя на самосозерцающего Фишера.

– У меня язва. Я скоро умру, – констатировал товарищ.

– Чего ты мелешь! – перепугался Гашек. – Сначала Евсей пропал, теперь ты язву нашел...

– Чует сердце, мертвый он.

– Да ты белены объелся? Еврей его повсюду ищет, говорит, бумаги пришли. Может, он к своему дружбану в баню поперся. Все-таки человеком станет.

– Я бы тоже в баню хотел. Подохну, как собака, немытым.

Деньги, которыми ссудил Сардор, были истрачены на водку.

Здесь же на рынке и купили и выпили. Теперь она нехорошо рыгалась керосином, но по башке врезала здорово.

– Ты что говоришь-то, что говоришь?..

– Вон... Идут.

Друзья-товарищи увидели, как из остановившейся на проезжей части машины вышли двое и направились к пустырю. Это были Аслан и его брат Муслим.

Не подходя ближе чем на три метра, кавказцы остановились.

– Эти? – спросил Аслан брата.

– Привет, мужики, – вместо ответа начал Муслим, – работа есть.

– Знаем. Объявления читали, – сыто-небрежно отреагировал Гашек.

Муслим посмотрел на трубу. Там стояла недопитая водка.

Вот шайтан, уже где-то разговелись, с досадой подумал он и понял, что сытым придется давать больше.

– Можешь этой газетой подтереться. Я столько дам, не пожалеешь.

Аслан стрельнул глазами на брата. Уговор был другой. Муслим говорил, что купить бомжей – разговор короткий. У них сейчас с деньгами труба.

– Лук грузить не пойдем, – за друга ответил Гашек.

– Никто не заставляет. Тут дело другое. Пугануть надо, понял, да?

Муслим достал бутылку водки и протянул Фишеру. Тот не посмел отказаться – водка же...

Гашеку такое начало не понравилось. Он не знал истории Трои, но к подаркам, да ещё от кавказцев, относился подозрительно. Ко всему прочему, водка была дорогая, не из тех подвалов, где брали они сами.

– Все не так просто, – подумал он.

– Слыхали, тут общество организовано... Ни нам, ни вам не нужно. Они тут свой порядок поставят, и всем будет плохо – и нам и вам. Сгонют.

– А нам что... Мы подвинемся.

– Не подвинешься. Совсем сгонют. Евсей вон пропал...

– Евсей в деревню уехал.

– Аллах справедлив. Ваш Евсей уже с Петром-ключником разговаривает. Точно знаю. И брат видел. Его большая собака сожрала.

– Не звезди.

– Зачем мне врать. Пять кусков даю. Испугаешь? Ружье даю... Наливай.

Аслан смотрел на брата и удивлялся: неужели пить будет с этими?

Но Муслим взял грязный стакан и одним глотком выпил принесенную водку.

– Тебе Аллах не велел, – засмеялся Гашек.

– Про водку в Коране ни слова. Вино нельзя. Большую собаку знаешь?

– Ее теперь все знают.

– Я тебе ружье дам и патрон холостой. Пугнешь?

– А если он собаку пустит?

– Не пустит. За такое тюрьма. Нары. Не пустит. Народ кругом.

– Как же при народе?

– Сам думай. Там стройка. Канава большая. Доску постелишь, по ней убежишь. Доску скинешь. Никто не догонит.

Бомжи задумались.

Молчали и заказчики.

– Мало.

– Сколько хочешь?

– Сейчас пять, потом пять.

– И ящик чешского.

– И кило воблы, – загорелся второй бомж.

– Хорошо. Сейчас не дам. Дам вечером. Напьетесь. Дам половина.

Муслим кивнул брату, и тот пошел к машине, вернулся с мешковиной, в которой угадывался продолговатый предмет.

– Патроны в стволе. Осторожней.

– Лады, – согласился Гашек и принял оружие.

– В восемь, – предупредил Муслим, и братья пошли к машине.

Там Муслим попросил слить воды на руки, и Аслан полил ему из бутылки боржоми.

– Козлы... – подвел итог один из братьев. Но «козлы» оказались не такие уж и козлы. После ухода братьев спустились в котлован, нашли один из отсеков недостроенного бассейна, возможно, здесь планировались душевые, и развернули мешковину. Там оказалась «тулка» с обрезанным прикладом и укороченными стволами. Разломив оружие, увидели тускло посвечивающие торцы патронов.

Фишер вытащил один на свет и начал внимательно рассматривать. Патрон как Патрон. Достав перочинный ножик, он вытащил пыж и вытряхнул на ладонь полдюжины накусанных шляпок гвоздей.

– Мразь... – резюмировал он.

– Сука, – согласился напарник.

– Хотели по кривой объехать. Он размахнулся, чтобы разбить «тулку» о бетонный столб, но Гашек перехватил руку.

– Зачем? Давай охолостим патроны. Выпалим. Скажем, гони деньги. Пусть думают, что промахнулись.

– Из двух стволов? С двадцати шагов? Промахнулись?

– Руки тряслись с перепою. Они же думают, что мы не знаем.

Резон в этом был.

– Думаешь, он правду сказал? – спросил Фишер.

– Про Евсея? Не знаю... Но такая может запросто глотку перекусить. Знать бы наверняка.

– Выстрелишь?

– А ты как думаешь?

Ни один, ни другой никогда не стреляли в человека. Ногами пинали – было. Воровали – было. Но стрелять не стреляли даже в армии. Это надо быть неизвестно кем, чтобы вот так, почти в упор, гвоздями.

Вечером прикатил один из братьев, вручил завернутые в газету сторублевки. Пятьдесят штук. Бомжи ушли готовить место.

Они выбрали дальний конец котлована, где по центру возвышалась опорная плита. Понадобилось две доски: с одного края до плиты и от плиты до другого края. Сразу после котлована вилась полузасыпанная траншея то ли для кабеля, то ли ещё для чего. Ее наметили для скрытного подхода и отхода.

Ждали сумерек.

– А знаешь, я Евсею завидую. Сидит сейчас в деревне у окошка... На столе чайник кипит...

– Самовар...

– Иди ты... Какой самовар, замудохаешься сапоги пачкать раздувая. Чайник.

Гашек был согласен и на чайник.

Вспомнили, что Евсей любил баночное какао. Обоим вдруг почудилось, что снизу из котлована потянуло знакомым дымком. Между тем никакого Евсея в котловане не было, а откуда тогда взяться дымку? Просто обоим очень хотелось, чтобы Евсей жил.

Они обратили внимание на собачников. Никто, слава богу, не гулял по ту сторону котлована. Это нисколько не насторожило бомжей.

А прогуливалось всего несколько человек: Валера – впервые после длительного перерыва, Сардор и продавщица Белка, подруга ушедшей Маши. Валера спросил у Сардора про Ольгу Максимовну, и тот сообщил, что она наотрез отказалась гулять на пустыре. Владелец бультерьерши не стал говорить, что знает, почему она больше не выгуливает своего бассета здесь, на пустыре, ведь чем меньше людей посвящены в то, что произошло, тем лучше. Валера не знал.

Он был даже рад тому, что Иванов бродил в гордом одиночестве со своим Зверем. Второй схватки не совсем оправившийся Геркулес наверняка не выдержал бы. Зато это позволяло издали критиковать и пса, и хозяина. Положим, схватись они с хозяином один на один, мокрого места не оставил бы от этого говнюка, но владелец Геркулеса не уставал успокаивать себя давней присказкой – солдат ребенка не обидит. Этим пока и довольствовался.

– Нет, все-таки красавец, ей-богу, себе такого завела, если бы не этот, – сказала Белка, кивая на кавказца.

– А по мне, чем больше, тем глупее, – сообщил свое мнение Сардор.

– Каков хозяин, таков и пес, – прервал их рассуждения Валера. – Вы только посмотрите... Ни дрессуры, ни послушания. Смотрите, смотрите, так и норовит поводок оборвать.

– Их на развод хорошо. Щенки бешеных денег стоят. Я тут с одной поговорила. Кстати, приятельница вашей Ольги Максимовны, – кольнула Белка Валеру. – Говорит, нарасхват.

– Сейчас все породы нарасхват, – сказал Сардор. – Я бы тоже мог.

– Чего ж теряешься? – спросил Валера больше ради разговора, чем интересуясь.

– Она у меня умница. Правда, Зирочка?

– Вот и подставь свою умницу под него. Кучу денег огребешь, селекционер. Знаешь, что получится? Буль-буль мастиф.

– Ничего вы в браках не понимаете. Моя Зира без солидного калыма и не взглянет в его сторону, – обиделся Сардор. – Это так говоришь, потому что он твоего заломал. Нехорошо, Валера.

От волнения хозяин бультерьерши стал говорить с акцентом.

Валера надулся. Они продолжали прогуливаться, изредка поглядывая на Иванова и его собаку.

Зверь нервничал. Он чувствовал тонкий, еле доносящийся запах ружейной смазки, но хозяин, как назло, не уходил с этого места, не присоединялся к другим собакам, а, наоборот, старался выделиться. Временами Зверь тянул поводок в свою сторону, но Николай одергивал и даже прикрикнул на собаку.

– Вот видите, он хозяина не слушает, а вы на него молитесь.

Иванов словно догадался, чем вызвано общее внимание и какой разговор происходит в двадцати шагах. Отстегнул поводок и строго скомандовал следовать у ноги.

Выпущенная на свободу Зира без всякого калыма заковыляла к мастифу.

– Зверь, рядом! – приказал Николай. Почувствовав свободу, пес перепрыгнул через Зиру и стремительно бросился к котловану.

– Ну и дрессировочка, – захохотал довольный проколом Валерий. – На дачу побежал, к девочкам...

Раздавшийся выстрел прервал его смех... Фишер успел выстрелить в одиноко стоящего Иванова только из одного ствола. Огромная псина прыгнула, отбросив его в сторону на Гашека, стала рвать одежду... Гашек отчаянно сопротивлялся, матерился и орал не своим голосом. Подельник попытался ударить собаку прикладом. Удар по причине узости траншеи или страха оказался неточным. Приклад, скользнув по хребту собаки, опустился на плечо товарища. Однако худа без добра не бывает – Зверь перенес гнев на нападающего. Пес, яростно рыча, вцепился сначала в приклад, а затем и в самого Фишера. Гашек, не помня себя от боли и страха, устремился по траншее к котловану. В один момент были забыты и дружба, и уговор.

Раздался второй выстрел.

Первой пришла в себя Белка и бросилась вместе со своей собакой к месту схватки.

На дне траншеи валялось брошенное ружье, куски курток и дюжина сотенных купюр. Все было залито кровью. Несколько купюр и пятна крови в стороне от этого места указывали направление бегства. Зверь был чрезвычайно возбужден, а сочившаяся из левой лопатки кровь говорила о касательном ранении. Иванов, как мог, успокаивал пса. Белка пыталась остановить кровь.

– Мало вам вчерашнего?! – причитала она, не беря во внимание даже то, что, не оттащи он собаку от бомжа, вполне реально на пустыре оказался бы ещё один труп. А так бомж хоть и потрепанный изрядно, но успел сделать ноги. Хорошо еще, что первый впопыхах не сбросил доски, перекинутые через котлован.

– Что вы мелете? Думаете, они просто так с ружьем сюда пришли? На уток поохотиться? Это бомжи. Возможно, мстят. Если окончательно не выкурить, не только наших собак потравят, но и самих перестреляют.

Слова Иванова несколько обескуражили Белку. – А ведь не только ты в рубашке родился, – заметил Валерий. – Стреляй он, когда мы рядом стояли, наверняка попал бы в кого-нибудь. Стоящим вокруг стало не по себе.

Глава 35

– Молодец... Ты у меня молодец, мальчик... Зверюга...

Зверь положил чемоданоподобную морду на плечо хозяина и смотрел куда-то в глубину себя.

«Ладно, чего уж там, я же для этого и предназначен», – казалось, говорили его глаза, а может, так оно и было.

– Господи, совсем с ума сошел. С собакой разговариваешь.

– А с кем мне разговаривать? С тобой? – не оборачиваясь, спросил Иванов.

– Псих, – резюмировала Виолетта и скрылась на кухне.

Николай не хотел портить отношения раньше времени, а тут ещё помог звонок. Зверь встрепенулся, но хозяин успокоил собаку и приказал лежать.

На пороге стояла хозяйка эрделя.

– Я к вам, Николай...

– Проходите. Чай, кофе?

Ему сейчас было все равно, лишь бы не оставаться наедине с женой. Мог сорваться. А было ещё рано. Николай наметил собственный срыв после того, как поглядит на протеже Гарика. Тогда можно будет говорить о разводе. Хотя что развод? Формальность. Для него всего лучше сохранить штамп в паспорте, но как тогда делить квартиру...

– Какой чай? Чай! У меня собаку чуть не разорвали госпитальные... Да вы их знаете, целая стая. С больничной кухни кормятся, а все равно бездомщина, она бездомщиной и будет. Пора положить этому конец. Только вы, только ваша собака может. Это что же получается – я завожу породистую собаку, а какие-то шавки подзаборные её рвут? Теперь придется ветеринара вызывать, прививки снова делать. Хорошо, я вмешалась. И меня могли порвать. Вот...

– Но не порвали?

– Чудом.

Иванову лично её жалобы были до лампочки, но, коль взвалил на себя статус Вождя Всех Народов, выполняй.

– Понял, вы хотите, чтобы я их Зверю скормил?

– Боже упаси. У нас же общество. Давайте Службе заплатим, пусть приедут и всем им отрежут... Ведь самцы только от этого и бесятся.

– Не только. Бывают и другие интересы. Вы ступайте домой, а я подумаю, как нам всем помочь. И помажьте её мазью Конькова. А так, смотрю, ничего страшного.

Зря он это сказал. При родителях отзываться о детях-то пренебрежительно нельзя, а о любимице тем более. Хозяйку эрдельки понесло.

– Вы знаете, у неё не так давно сахарный диабет обнаружили. Все время пила и в два раза больше ела. А худела на глазах. Я прямо извелась вся. Капризная...

– Представляю, какой кошмар. У меня теща диабетчица.

– Тогда вы знаете. Наблюдается сердечная слабость, постоянные расстройства желудка, половые рефлексы угасают. Кошмар, вы верно заметили.

Дама удалилась. А Иванов стал собираться в поход.

– Ты что, идиот совсем, они же порвать могут, спаситель человечества, – показала, что слышала и в курсе всех событий, Виолетта.

– Мы их сами порвем, правда. Зверь? Пошли... Зверь недоуменно глянул на хозяина. Не прошло и часа после вечерних событий. Впрочем, новый поход – новые впечатления. «Раз так, пошли, хозяин».

Темень была – глаз выколи. Но над территорией ветеранского госпиталя небо светилось. Там стояли мощные лампы. По дороге он подобрал обрезок оплетки кабеля, и теперь это оружие внушало Николаю чувство уверенности, а внешне сейчас он походил на неказистого блюстителя порядка, прогуливающегося по своему участку с «демократором».

Пять минут, и путь им преградил зеленый забор. Еще сотня метров вдоль него, и в дыру. Вот оно, это место, где недавно лежал Зверь, окруженный сворой. Площадка просохла, и на ней носилось с десяток собак, пока не обращавших на пса и хозяина никакого внимания. Это только с первого взгляда казалось, что они все разномастные. Немного приглядевшись, можно было заметить, что многие были, несомненно, кровными родственниками. Иванов и Зверь молча наблюдали за игрой стаи, и каждый думал о той их встрече. Иванов, вспоминая, размышлял о настоящем и будущем. Зверь – о настоящем и недалеком прошлом. О далеком он не любил вспоминать, так как ненавидел предательства. Тогда уезжавшие за рубеж хозяева якобы из-за того, что не успели оформить ветеринарное свидетельство, оставили его при гаражном кооперативе. Там ему, привыкшему к роскошной жизни, жилось не сытно. К тому же охранял гаражи крепкий коллектив немецких овчарок, с которыми отношения не сложились. Сбежав от них, он больше месяца жил среди вот этих, резвящихся на воле. В эту стаю принимали всех, но каждый мог рассчитывать только на то место, которое соответствовало его возможностям. Внутри стаи был каждый за себя, и это нравилось Зверю, потому как справедливо. Жизнь здесь была порой голодной, но вольной и тем прекрасной. Это ничего, что все чем-то болели, что у каждого были власоеды и блохи, жилось-то легко и весело.

Может, и сейчас бы бегал с ними, если бы не этот злополучный мосол. Вряд ли он оказался там случайно, как и битое стекло в прошлогодней траве. И эти шавки в течение всего дня не претендовали на кость, помня загривками, кто есть кто. Но в стае имели место свои принципы, свои законы. К вечеру, потеряв много крови, он настолько ослаб, что уже не мог передвигаться на порезанных лапах. Тогда его обложили, требуя добычу. Зверь не держал на них зла ни тогда, ни теперь. Все было правильно, согласно законам. Слабый должен был уступить сильным. Сильному мясо – слабому кости.

– Ну что. Зверюга, вспомнил своих обидчиков? – спросил Иванов, отстегивая поводок. – Ну-ка, надери им холки, чтобы духу их здесь не было.

Зверь не тронулся с места, якобы не понимая, чего от него хотят.

– Зверь, фас! – негромко приказал хозяин. Собака, повинуясь команде, рванулась вперед, но, пробежав половину расстояния, остановилась.

– Зверь, фас! – выкрикнул Иванов.

Пес топтался на месте, не зная, на что решиться. Услышав крик, собаки перестали резвиться и обратили взоры на Зверя.

Первой его узнала рыженькая сучка с перебитой лапой и уже тяжелым животом. Она помнила о нем все это время, и не случайно.

Будущая мама, сильно прихрамывая, бросилась навстречу с радостным лаем. Затем ещё с полдюжины последовало её примеру, также радостно заливаясь. Зверь отбежал ближе к Николаю и залаял, приказывая собакам остановиться. Отбежал не из-за страха перед бегущими на него и не из-за чувства вины перед рыжей, а из опасения, что не сможет не ответить на их искреннюю радость тем же.

Собаки остановились, а вырвавшаяся вперед рыжая сучка вернулась к своим, обиженно тявкая, так как не ожидала подобной реакции от такого внешне презентабельного кобеля.

Зверь стоял и лихорадочно соображал, что же делать дальше. Он, конечно, мог потрепать тех вдалеке, не захотевших его поприветствовать, но этим бы подставил остальных. Не могли же они держать нейтралитет, видя, как треплют товарищей. Получалось, что надо или перешагнуть через себя, или не послушать хозяина. Альтернатива для пса чудовищная.

– Зверь, взять их. Фас! – закричал разъяренный Николай.

В ответ раздался дружный лай приятелей Зверя, призывающий Иванова прекратить вбивать между ними клин и оставить собаку в покое.

– Я тебе говорю, фас!.. Сволочь, – орал взбесившийся Иванов.

Он понимал, что все его планы рухнут, если будет иметь место неподчинение его приказу, будь то собака, будь то человек. Твердая власть требовала беспрекословного подчинения. Он подбежал и, не помня себя от ярости, ударил поводком по спине провинившегося. Зверь стерпел, ничем не выдавая обиду. Иванов замахнулся второй раз, но рычание униженного пса и грозный лай, теперь уже всех, и дальних и ближних, присутствующих на лужайке собак, охладили его пыл. Он отлично помнил случай с Евсеем. Отовсюду слышался протест против рукоприкладства, чередующийся с различными призывами. Одни призывали Зверя, откусив что-нибудь у Иванова, примкнуть к ним, другие – изрядно его потрепать, третьи – просто разодрать, как бомжа на прошлой неделе. А все вместе предлагали свою помощь.

Стая, обложив Николая полукольцом, медленно сжимала его. Иванов понимал, что дело дрянь. Нацепив поводок, он дружески похлопал собаку по холке и приказал идти рядом. Зверь покорно пошел не оглядываясь.

Стая недоумевала. Ни одна из них не позволила бы так обращаться с собой, хотя некоторые при дневном свете, да за кусок мяса, готовы были унижаться сколько угодно. Но так это при дневном.

Болтающиеся уши Зверя горели от стыда, как за себя, так и за хозяина.

Так они и вышли в проем, а затем пошли в сторону пустыря.

Было уже безлюдно и почти темно. Они приблизились к одиноко стоящей березке, и Иванов, обмотав поводок вокруг дерева, завязал его. Первый удар оплеткой был неожиданный, сильный и хорошо рассчитанный. Зверь невольно заскулил и рванулся в сторону, но поводок не позволил убежать. Второй удар опять пришелся точно по носу. Хозяин, может, чувствовал, может, знал, где самые больные места на теле собаки, но попадал точно. Зверь уже не считал удары, а потом и боль притупилась.

Иванов вошел в раж, так и не мог выйти из него. Он первый раз осмелился поднять руку на существо сильнее его, а тем более безнаказанно. Это привело его в неописуемый восторг. Зверь не помнил, как, собрав все силы, смог уловить момент и вцепиться зубами в орудие наказания. Несколько рывков головой, и перекусанная резина разделилась на две части. Боль и обида переполняли его.

Бить собаку оставшимся у него в руке куском оплетки хозяин по причине личной безопасности не решался. Иванов пару раз плюнул и успокоился. Он ходил вокруг, наблюдая, как Зверь приходит в себя.

Все должно быть нормально, нет худа без добра, анализировал произошедшее Николай, наказание пойдет на пользу. Соседке скажем, что преподали урок этой стае, вон как собака пострадала. Хотя, если её кудрявая не сдохнет, она к госпиталю и ходить больше не будет. А потом можно будет сделать ещё одну попытку навести здесь порядок, надеюсь. Зверь поумнеет после сегодняшнего.

– Вставай, друг, а то уже поздно. Сам виноват. Поднимайся, я же по лапам тебя не бил. Нечего притворяться. Пойдем, дома творожком угощу, как в прошлый раз.

Глава 36

Ольга Максимовна ничего не хотела, не ела узде восемь часов, то есть непосредственно после завтрака ожесточенно курила припрятанные для внезапных гостей сигареты, не отвечала на телефонные звонки и рассматривала потолок. За десять лет, что прожила в доме-корабле, уже насмотрелась на его кажущуюся ровной поверхность, теперь же находила массу трещин-оврагов, выпуклости плоскогорий, каньоны, а стыковочный шов между двумя панелями воспринимался ею как американская автострада. По автостраде ползла маленькая черная точка. Шашель, зараза, решила Ольга Максимовна, рывком поднялась с ортопедического матраса и заметалась по комнате в поисках оружия, чтобы прибить этот «роллс-ройс» или «крайслер». Вспыхнувшая столь внезапно злоба на зловредного древоточца для самой хозяйки была необъяснима, но любой психоаналитик определит состояние пациентки как неудовлетворенность собственным положением или неразделенная любовь. Второе было ближе к истине. Семь часов назад, сразу после легкого завтрака, она наконец решилась на коренные изменения в своей судьбе.

У летчиков этот момент называется «время принятия решения», когда самолет набирает необходимую для взлета скорость, есть короткие три секунды, чтобы поступить так или иначе – взлетать или остаться на земле. Неверно принятое, оно может стать причиной катастрофы и гибели людей.

У неё было время для раздумий. Она перекатывала в своем воображении людей, как катают речную гальку в руке: Молотков из ближневосточного отдела, Валера, Бубнов. Вспомнила даже шефа. Лучшего варианта, чем Иванов, нет.

Но в глазах постоянно стояло лицо хозяина огромной собаки, отдающего последний приказ с вершины холма на пустыре, сорвавшиеся с места собаки и азарт... Да, азарт.

Ольгу Максимовну передернуло.

Ну и что? Ну погиб бездомный. Хорошо бы Лужок вообще почистил всю столицу. Выселить их куда-нибудь, как американцы индейцев. Она согласна даже отчислять полпроцента от зарплаты на содержание резерваций, только бы не прикрывали все это Пенсий онным фондом и социальной защитой. Скажите прямо – на бомжей. Дадут. Разве не люди кругом? Зато совесть чиста, как горный хрусталь.

В конце концов, он не виноват, что собаки бросились на беднягу, хотели ведь просто пугнуть насильника. Нынче прямых путей нет. Тропки для достижения даже благородной цели петляют по таким джунглям человеческих поступков и отношений, о которых не снилось в веке девятнадцатом.

Он безусловный лидер. А как хладнокровен и умен! Не впал в панику, не стал искать виноватого, хотя как раз его собака, Ольга Максимовна видела точно, участия в убийстве не принимала. Только косвенно. Сшибла с ног и отошла. Что говорить, когда даже оболтус Тишка и тот крови лизнул напоследок.

Женат. Ну и что? Ольга знала этот тип женщин, который женщинами можно назвать только по половым признакам. Нет, не такая нужна лидеру. Не такая.

Что ж, если гора не идет, поедет сам бульдозер. Надо брать быка за рога, пока не увели. Вон Катя уже раза три звонила, интересовалась. Люди же не так глупы, как кажутся. И к черту условности. Кол-лонтай жила без всяких условностей, а её за это ещё и уважали. Первый, тот вообще застрелился после отказа, к другим сама приходила с открытыми картами: любить – это как воды попить. Впрочем, может, это и не она, а Арманд. Черт их разберешь сейчас, да это и не главное. Они брали вождей, когда и как хотели. Неужели вооруженная таким опытом умная женщина не возьмет какого-то Иванова? Не какого-то, любимого...

Вымыв после себя тарелку, она села перед зеркалом и начала наводить марафет. Сначала очистила лицо лосьоном, потом смягчила питательным кремом. Просидела минут пятнадцать, давая проникнуть поглубже в поры, затем пришел черед тонального крема. Специальный гель для век. Подкраска ресниц. Два лишних волоска на бровях и один противный в родинке. Все удалено, добавлено, подтянуто, наложено, затушевано, подчеркнуто...

Издалека, если не вглядываться, тридцать пять. Чуть ближе, как в лифте, пожалуй, сорок. Не более. За фигуру она не беспокоилась – Гурченко.

Ольга Максимовна после убийства жучка почувствовала себя легче. Какой позор. Что же делать? Нет, ну каков? Эдак сначала бомж, потом ещё двое неизвестных. Но те ладно, те стрелять хотели. А угрозы? Да никакие это не угрозы. Баловство одно.

А она ещё красилась, как дура. Почему как? Дура и есть.

Ольга Максимовна вспомнила, как поднималась по лестнице, а сердце стучало, словно у молоденькой девушки в яблоневом саду, когда целовалась с Ванечкой. Нет, не так, теперь оно стучало осмысленней. Кровь гнало как полагается. Щеки у неё природно порозовели, и она знала, что так ей идет. Нажала кнопку звонка и перепугалась, вдруг эта мымра Виолетта дома? Все предусмотрела, а такую малость, как жена, забыла.

Виолетта отсутствовала, поняла она внутренним чутьем.

Николай встретил Ольгу Максимовну мрачным кивком. Уже привык, что к нему тянутся люди с разными вопросами. Не обязательно собачьими. Такова участь лидера. Впоследствии надо учредить что-то вроде общественной приемной, установить часы приема, завести книгу.

Но не эти заботы омрачали общее настроение и черным налетом покрывали клубок копошащихся в голове мыслей. Зверь – вот теперь его головная боль. Хорошо еще, никто не видел конфуза.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте. Чем обязан? Начало как начало, ободрила себя Ольга Максимовна.

– У меня к вам разговор. Не знаю еще, длинный или короткий. Все зависит от нас с вами. От того, умеем ли мы чувствовать в унисон. Чужды ли мы предвзятостей и условностей окружающих. Сможем ли переступить...

Выговорив треть давно приготовленной фразы, от волнения и необычности опустив главные две трети, гостья вошла в квартиру, как ходят лунатики, не замечая ни обстановки, ни угрюмого Зверя на подстилке из старого солдатского одеяла.

Черт, что за достоевщина такая, переступить?..

Иванов шел следом, теряясь в догадках. Нельзя сказать, что раньше не отличал Ольгу Максимовну среди других жильцов дома. Всегда был неравнодушен к женщинам за рулем. В этом не чувствовалось ничего сексуального даже тогда, две недели назад, но вот познакомиться с такой, проехать мимо Гарика и Матвея и увидеть их лица – разве не наслаждение? Сейчас, конечно, до лампочки, хотя запах дорогих духов моментально напомнил ему Вадика. Она пользуется такими же духами! Непроизвольно Иванов стал испытывать к гостье нечто похожее на симпатию.

– Чай, кофе? – подобрел Николай.

– А выпить ничего не найдется?.. У меня вот здесь что-то...

Ольга Максимовна показала между грудями, где нехорошие люди носят камень или терзаются жабой.

– Посмотрю, – пожал плечами хозяин и пошел на кухню.

Там были остатки шампанского, которое они с Матвеем так и не додавили. Он взял бутылку и переместил её в комнату.

Наверное, чувствовал, подумала Ольга Максимовна, не обратив внимания на открытую пробку, это хорошо, но лучше бы коньяк. Она смогла выпить вино до дна, так как шампанское потеряло газ.

– Вы по вопросу общества? – спросил он, чувствуя неловкость под её взглядом, и это не нравилось.

– В тот день, когда я впервые заметила вас, когда отличила среди остальных, светило солнце. Это был первый солнечный день весны. Вы можете не помнить, но я помню отчетливо. Вы шли со своей собакой, и было нечто царственное в том, как вы оба это делали. Еще я подумала – вот идет настоящий мужчина...

– Вечером.

– Простите, вы что-то сказали?

– Вечером. Я сказал, что первый раз вышел с собакой вечером и никакого солнца не было. Наоборот, собирался дождик.

– Какая разница. Это даже хорошо, что собирался дождик. Значит, вы меня не видели и для вас время и обстановка существенно не менялись, а вот для меня все вдруг осветилось...

Боже, как высокопарно я выражаюсь, он может испугаться, подумала Ольга Максимовна, но ладья её возвышенных чувств пополам с прагматизмом уже сплавлялась вниз по горной речке третьей категории сложности.

Чертова баба, куда её несет? – спросил себя Иванов.

– Вы знаете, что такое одиночество? Вы должны это чувствовать остро. Ведь именно оттого и заводят собак, когда не находят в окружающих ни сочувствия, ни понимания. Когда начинают неадекватно воспринимать окружающее и окружающие также неадекватно воспринимают вас.

Сейчас я окончательно запутаюсь. Что она несет?

– Вам может показаться, что я несу чушь, но это оттого, что мною много передумано и переоценено.

Она поднялась с кресла, обошла журнальный столик и оказалась у него за спиной. Дотронулась до плеча. Иванов вздрогнул, словно ему там ставили тавро или капнули расплавленный свинец, и отскочил на безопасное расстояние.

– Полагаю, что два одиночества могут при сложении обрести положительный знак. О супруге... Об условностях не беспокойтесь. Мне неинтересно мнение людей, недостойных моего уважения. Конечно, я не так молода, как хотелось бы, но согласитесь, что уж вашей жене фору дать могу. Я умна, независима в материальном отношении, так что квартиру мы можем оставить Виолетте...

– Что вы несете? Какое одиночество? Какое сложение? Какая Виолетта?..

– Ваша жена.

– Я думал, вы по поводу собаки... По поводу общества...

Ольга Максимовна вдруг поняла, как глубоко вляпалась, но инерция чувства была ещё столь велика, что остановиться не представлялось возможным. Как танкер, набравший ход, или скорый при экстренной остановке, ей требовалось время, дабы осознать случившееся. Атакующие неслись вперед. Ряды неумолимо таяли, и с командного пункта полководцу было , ясно, что атака захлебнется, но полевые командиры кричали «ура» и шли на верную смерть. Витиевато и высокопарно выражаясь, так оно и было.

– При чем тут собаки... Мы могли бы составить прекрасную пару. Я же умная женщина и не требую непременно оформить отношения. Я вас люблю.

Выдохнув последние слова, она как бы облегчилась. Чувства были на уровне физиологии. Иванова же её слова привели в бешенство.

– Ольга Максимовна, я знаю, мои слова покажутся вам обидными, но, когда вы вошли сюда и начали говорить, я подумал, что нахожусь на другой планете. Возможно... Даже наверняка такое предложение ещё месяц назад поставило бы меня в весьма сложное положение. Приятное, но сложное. Сегодня я говорю «нет» не потому, что вы мне безразличны. Отнюдь.

Вы умная женщина, и союз мог дать нам обоим ощущение внешней стабильности, но... Но поезд ушел по расписанию, а экстренную остановку машинист делать не будет. Инструкция. Не надо рвать стоп-кран. Лицо гостьи окаменело и пошло пятнами.

– Вокруг так много достойных людей. Конечно, они могут не обладать теми качествами, которые вы распознали во мне. И всё же. Говорят, время и работа лечат. Давайте мы сделаем вас не моим секретарем, а вице-президентом общества или первым заместителем? Окунетесь в работу. Я подумываю о селекции, скрещивании и другой работе. Не станем же мы только патрулировать...

– Вы... Вы – чудовище. Вы совсем не тот, за кого все вас считают. Не тонкий, не умный, не воспитанный, не... Вы – убийца. Обыкновенный убийца. Это вы вывели людей отомстить за боксера. Это все из-за вас! И это общество собачьей самообороны – собачье, а не человеческое. Пусть ничего нельзя доказать. Пусть. Но я в ваши грязные игры не играю. Нам с Тишей с вами не по пути. Я выхожу...

И она вышла в буквальном смысле слова. На удивление, с первой попытки открыла незнакомый замок, застучала каблуками по лестнице, потому не слышала угрозы в свой адрес, которую выкрикнул Иванов. Нет, она не пожалеет. Не пожалеет, и все тут. Подумаешь, мастиф...

Расправившись с шашелем и видя перед собой теперь неподвижный «роллс-ройс» или «крайслер» в виде темного чуть увеличившегося пятнышка, Ольга Максимовна подумала, что пора бы сделать ремонт. И тут в голову пришла совершенно дикая мысль. Собственно, подспудно она давно её мусолила, но не захотела признаться. Все возвращалось к клеткам. Золотым, серебряным, железным...

Ольга Максимовна торопливо оделась в вечернее платье, натянула зачем-то ажурные перчатки без пальцев и, надев туфли на высоких каблуках, поспешила к лифту. По дороге заглянула в холодильник, взяла бутылку, варварски названную «Каплями Христа», а по-простому – кагора местного розлива. Она не помнила номера квартиры подполковника» и потому пришлось спуститься к почтовым ящикам. Ольга Максимовна знала, что для удобства почтальонам отставник наклеил на ящик куски первых страниц газет и журналов. Она спускалась, чтобы найти этот ящик и точно узнать номер.

Выйдя из лифта на первом этаже, она сразу закашлялась. Площадка была полна дыма. Что-то горело. Ольга Максимовна хотела крикнуть, но боялась открыть рот, тогда дым проник бы в легкие, а кто его знает, что сегодня может гореть. Вполне токсичное. Однако потом заметила – горят почтовые ящики. Это не так страшно, тем более пламени не видно. Она приблизилась и обнаружила, что горел именно её ящик...

Ольга Максимовна опустилась на кафель и застонала.

Мстят. Как быстро. Стоило только сказать, что выходит из общества. Они боятся, как бы секретарь не разгласила их страшную тайну. Италия. Форменная Италия. «Спрут».

Ольга Максимовна сквозь дым и слезы разглядела номер квартиры и вернулась к лифту. Уже в кабине никак не могла сообразить, какому этажу соответствует номер на ящике. Цифры путались. Мысли путались. Жизнь наизнанку.

Лифт остановился, и она вдруг оробела. В девичестве так не было. Тем не менее женщина подошла к заветной двери и нажала на звонок. Он старомодно тренькнул и захлебнулся. Надо бы сменить, машинально отметила она про себя на будущее.

Семен Семенович как раз жарил яичницу: много лука, один помидор, взбитое с майонезом яйцо – скорее подобие омлета. Звонок заставил его вздрогнуть. На пол брякнулась долька помидора. Семен Семенович поднял её с пола и, как нашкодивший подросток, торопливо сунул в рот. Только после этого двинулся открывать.

То, что увидел перед собой, заставило судорожно сократиться мышцы живота. В горле возник эффект кухонного крана.

– Xp-..пр...др...

– Ах, я вас умоляю...

Ольга Максимовна повалилась без сил в его испачканные готовкой пальцы.

– Меня подожгли, – вымолвила она, ощутив всем телом, что её перенесли на диван «холостяцкая лежанка», с больной пружиной в области таза.

– Кто? Как? Когда?

– Душно...

Ольга Максимовна сама расстегнула пуговку.

Взору отставника открылся кусочек дорогого белья, купленного в Алжире на распродаже и теперь облегающего тело больше, чем в облипку, отчего складки тела для подполковника смотрелись ещё красивее.

– Вина...

– У меня нет, – раздосадовался отставник, – я бросил.

– Там... В прихожей... Я принесла... Пока подполковник, тряся кладилом отвисших штанов, бегал за кагором, Ольга Максимовна осмотрелась: полировка – заменить, штамповку хрусталя продать, кресла перетянуть... Она продумала бы больше, но тут явился Семен Семенович с хрустальным бокалом.

– А себе?

– Момент... Вообще-то у меня от вина живот болит, – услышала она из кухни; люстру-тарелку – на помойку...

Они выпили. Она лежа, он – стоя рядом с диваном на коленях.

– Скажите, полковник...

– Под...

– Что?

– Под – это значит подполковник запаса. Полковника не дали. Только в случае войны.

– Я не хочу тебя провожать под пули, – сказала она шепотом.

Подполковник сам не представлял, что в его жизни когда-нибудь будут свистеть пули. В худшем случае придется охранять пленных, заведовать лагерем для перемещенных лиц или участвовать в переселении народов, однако польстило. Пока ещё в голове никак не умещался её приход, обморок, пожар, будущая война. Военные не любят неразберихи.

– Я пришла к тебе вся... Ты меня понимаешь? Все остальные – дерьмо. Пусть образуют свои общества. Мне страшно. Ты должен меня защитить. Только с тобой – сильным, разумным, стабильным – я чувствую себя защищенной... О, этот пожар...

Казалось, она снова потеряла сознание, и подполковник, воспользовавшись предлогом, тут же начал массировать правую грудь. Правая была ближе. Какая разница, что сердце слева, не правда ли?

Ольга Максимовна вихрем влетела в свою «железную клетку», захватила насест и уже больше никому не желала его уступать.

У них сладилось.

Потом она, стыдясь себя самой, призналась-похвалила своего подполковника одной фразой:

– Тебе совсем ни к чему «Виагра».

Глава 37

Погер отпустил стажера и секретаря. Он устал. Ото всего. Устал готовить себе. Устал есть всухомятку, прикидываясь большим любителем кофе. Все валилось из рук.

Это старость, ясно и честно сказал он себе к середине дня, и на глаза ему попался старый фотографический альбом со страницами, переложенными рисовой бумагой, с фотографиями, любовно вставленными в ажурные уголки, пахнущий несовременной пылью.

Он раскрыл наугад. С пожелтевших прямоугольников на него посмотрели знакомые лица давно ушедших людей, и вместе с тем Соломон физически ощутил «гусиную кожу», когда приблизил лицо вплотную, стараясь рассмотреть детали, и увидел брошку на платье двоюродной сестры, в которую был когда-то безнадежно и стыдливо влюблен.

Все не так. Бомж Евсей почему-то не пришел, и, к кому бы ни обратился адвокат, никто не знал, где теперь они вообще, ибо грязных людей вывели с территории пустыря, как собачники выводят блох, как проститутки – лобковых вшей, выбривая межножье и щедро поливая это место черемичной водой.

Сегодня к адвокату дважды обращались жильцы дома, не имеющие собак. Некоторые в их доме держали кошек, иные птиц, жилица со второго этажа воспитывала шестерых детей. Вчера тоже были жалобы. Для Погера сразу стала ясна тенденция – обращались не собачники. Собачники были довольны. Собачники имели график и, неукоснительно соблюдая очередность, патрулировали квартал. Это весьма увлекательное занятие – впятером плюс пять-шесть собак – наводить порядок. Уже после третьего патруля, когда собачниками был задержан опасный преступник, объявленный во всероссийский розыск, в людях проснулось такое чувство патриотизма, какому позавидовали бы сталинские идеологи.

Даже уборщица по подъезду, обычно клявшая животных почем зря, и та притихла – пусть лучше собачье дерьмо, чем человеческая блевотина. Ее понять можно. Собачье сохнет быстрее. Взял на совок, и всех дел.

Погера настораживало другое.

Не имеющие собак чувствовали себя «лишенцами». Был когда-то такой термин. В юриспруденции он назывался – поражение в правах. А что такое быть не таким, когда все кругом такие, еврей знал на собственной шкуре.

Что он мог им сказать? Погер сам стоял у истоков создания этого собачьего общества. Теперь вот сожгли ящик у Ольги Максимовны, только она заикнулась о выходе. Сардор ходит странный. Подполковника не видно...

Зато Иванов гуляет с собакой почти целый день. Когда работает? Одно хорошо – подростков не видно и не слышно; Говорят, РЭУ выделяет им подвал.

Соломон встал из глубокого кресла, как каменный гость, и прошелся по квартире. Ничто не радовало глаз. Стройные ряды подписных изданий, собрания мудрых мыслей, энциклопедии – ни одна из книг не могла разрешить мучивший его вопрос. А это не шутка. На склоне лет – Соломон сознавал, что склон, – вдруг осознать, что ничего не знаешь и весь твой опыт не более чем опыт борьбы с тараканами, так же безнадежен, как и бесславен.

Соломон впервые пожаловался сам себе на сердце. Что происходит с людьми? Они и так не балуют друг друга хорошим отношением, но в последнее время стали просто осатаневшими. Разучились прощать.

Соломону не надо было составлять мнение о характере Иванова, достаточно узнать цели. Цели были туманны. Зачем человеку нагружать себя лишними хлопотами? Сомнительно, что членство, даже председательство в обществе, принесет какие-то дивиденды, кроме уважения органов правопорядка. Иванов не занимается селекционной работой. Иванов толком не проработал устав. То, что они приняли в качестве итогового документа, призванного определить и до некоторой степени узаконить круг занятий и интересов общества, составлено так хитро и в таких обтекаемых формулировках, и тут адвокат попенял с горечью себе, ибо помогал по части формулировок, – что предоставляло председателю широчайший выбор средств воздействия как на членов общества, так и на нарушителей общественного спокойствия. Нигде не зафиксированные «Правила общежития», на которые постоянно ссылался устав, позволяли простым большинством голосов правления лишать членов тех или иных льгот, проводить задержание хулиганов, осуществлять сбор денежных средств на благоустройство территории...

Это последнее насторожило Соломона. Он решил сходить к председателю и прояснить этот вопрос для себя. Очень даже просто может случиться, что налоговые органы заинтересуются этим собранным фондом. Фонды вообще излюбленный российский способ перекладывания денег из одних частных карманов в другие. Вернее, в другой, ибо собирают со многих, а перекладывают единицам.

Адвокат оделся особо торжественно, так как считал визит официальным. Он позволил себе только кокетливый шейный платок, но цвет выбрал приглушенный.

Раша, наблюдавшая сборы хозяина, увязалась было в прихожую, но хозяин сегодня был не расположен не только гулять, но и поиграть с ней дома, ограничился тем, что потрепал её за уши.

Иванов встретил адвоката радушно. Сделал комплимент. Соломон знал, что тот врет. Выглядел он сегодня не ахти.

– Деньки-то какие наступают! А? Весна, – пропустил хозяин адвоката.

– Да... Цветут дрова, – хмыкнул Соломон.

– Что вы сказали? – подумал, что ослышался, Иванов.

– Это так... К погоде. Я, собственно, к вам по делу.

– Кто же по утрам в гости ходит... Слушаю вас внимательно.

Адвокат решил не садиться, говорить стоя. Ведь если ты присаживаешься даже за стол переговоров, но на чужой территории, становишься как бы заложником гостеприимства, а это предполагает определенные уступки. Так Иосиф Сталин, взвинтив всем нервы в Тегеране, доказал Рузвельту, что проживать тому надо только под его защитой.

– Я об уставе.

– Ах, об уставе? Что-то интересное хотите предложить? Я всегда считал вас профессионалом. Такие нам нужны.

– С профессиональной точки зрения мы допустили ряд формулировок, которые могут вызвать разночтения у определенных органов. Я имею в виду ту статью устава, где говорится о сборе и расходовании денежных средств на нужды общества. Неконкретность формулировок может вызвать вполне законные подозрения в возможности злоупотреблений. Доказать это будет практически невозможно, но сами подозрения, это, знаете, бросит тень на всех нас.

– Разве в России отменен принцип презумпции невиновности? По-моему, времена Вышинского давно миновали. И потом, вы ж сами предложили формулировку.

– Это же черновой вариант. Он предполагал детальную, постатейную расшифровку. И потом... Надо выбирать бухгалтера, а это лицо материально ответственное.

– Пусть это вас не волнует.

– Хорошо. Допустим. Но общество – организация добровольная. Однако что это за статья «О порядке выхода из общества или исключения из членов»? Если добровольное, значит, никаких общих собраний. Может быть, при вступлении, но никак не при выходе. Это разве навечно? И потом, что за учетные списки? Вы собираетесь осуществить перепись всех владельцев собак префектуры? Зачем?

– Это потенциальные члены.

– Потенциальные взносы, хотите сказать?

– А если и так?

– Кому-то может очень не понравиться, что его имя, семейное положение и достаток зафиксированы в каких-то списках. Это называется вторжением в личную жизнь.

– Народ наш юридически безграмотен. Вам когда-нибудь навязывали каталоги, подписку или приглашали на мероприятия и при этом точно указывали не только инициалы, адрес и пол? Все мы с незапамятных времен зафиксированы не только в поликлиниках. Включаясь в Интернет, вы, например, автоматически попадаете в один из них.

– Но это ж государство в государстве...

– Нет. А впрочем, почему бы не помечтать? Кремлевский Мечтатель осуществил свою мечту в «отдельно взятой стране». Почему бы и мне не помечтать об отдельном образцовом районе города? Представляете, Лужок с трибуны заявляет: есть такой район в столице!

– Я старый человек, но, думается, мы это проходили. Вы, возможно, не помните, но у нас уже были «дома образцового проживания». Идешь мимо такого и диву даешься – живу рядом и не образцово, а тут вот образцово живут. Потом приглядишься, ан нет. Так же собачатся, разводятся, те же адюльтеры и запах кислых щей.

– Вы очень впечатлительный человек. Да, к сожалению, сознание отстает от уровня жизни и от её требований. Тогда нужно подтягивать отстающих.

Иванову надоел этот старик. Однако был нужен его опыт. На начальном этапе не имел права разбрасываться людьми. Особенно интеллигенцией. Это потом можно втиснуть их в ложе Прокруста. Сейчас нельзя.

Он никогда не относил себя к интеллигентам. Он был ТЕХНО. Эмбрион, который выпестовала эпоха разоблачений, свершений и посредственностей во власти. Не любил вечеринок с обсуждением политики или нового романа. Однако вывод сделал: российская интеллигенция – понятие расплывчатое и аморфное, как сказали бы химики, но при этом имеет громадное валентное число, то есть вбирает в себя все подряд, и любимым занятием становится всеобщая внутренняя виноватость за то, что происходит в стране. На Западе чуть что – виновата система. И никому из западных интеллигентов не приходит в голову её менять – общество не должно развиваться скачкообразно. Вот и Николай не собирался активно влиять на политическую жизнь. Разобраться бы в районе. Планов было громадье.

И первым пунктом стояла организация на пустыре питомника.

Иванов собирался стать заводчиком. И не только мастифов или филобразильеро, а вообще... Масштабно. Теплые вольеры, тренировочный городок, гостиница для животных, клонирование... Нужны деньги. Но прежде денег нужна организация. И никаких вольностей. Спокойный для собак и их владельцев район. Ради этого готов был спустить собак на десяток бомжей. На войне как на войне.

Соломона отталкивать он не собирался. Решил и рассказал еврею о своих планах относительно питомника. Рассказывая, решительно мерил комнату широкими шагами, как будто втаптывал врагов в вытертый местами палас. Соломон тоже стоял, но к концу разговора ноги его подвели.

– Хорошо. Я вас понял. Но для этого нужны нешуточные средства. Где вы их возьмете? Одними взносами тут не обойдешься.

– Деньги найти не проблема. Тряхнем бизнесменов. Начинание-то благое. Лолобриджида разве только на свои о собачках заботится? Дают. Еще как дают. А те, кто давать не будет, очень скоро пожалеют. Вам не надоело по утрам вороний грай под окном слышать? Эти дети Кавказа должны знать свое место и вести себя скромнее. Много скромнее. Умеют цитрусовые выращивать, пускай лимонами торгуют.

– Благими намерениями дорога известно куда мостится.

– А вот этого не надо. Я выступаю от лица нашего общества.

– История знает массу таких выступлений... Погер отвлекся на секунду. Тихо открылась и притворилась входная дверь. Это пришла Виолетта. Она мышью проскользнула на кухню, опростала сумки с продуктами.

– Это ты?

– Я... Купила «геркулес».

– Хорошо.

Погер поморщился. Он не любил, когда при нем с женщиной разговаривают через стену.

– Спросить хотел. Ящик у Ольги Максимовны сожгли. Это как? Она мне сказала, что хочет выйти из общества.

– Молодежь балует, – улыбнулся Иванов. – Я на это санкции не давал. Честное слово.

Соломон понял, что большего не добиться, и попрощался. В дверях столкнулся с Виолеттой. Выглядела жена Иванова неважно. Бедная женщина, подумал адвокат.

– А деньги я сегодня же достану. Первый взнос, – пообещал Иванов, – не откладывая в долгий ящик.

Он накинул куртку и вместе с Погером вышел на лестницу.

– Хотите присутствовать?

– Нет уж, увольте.

Еврей ушел к себе, что-то бормоча под нос. Ноздреватый, как нежинский огурец, он теперь свисал на лице особенно скорбно.

Между тем Иванов, распаленный разговором с адвокатом, а больше собственным воображением, направился к торцу дома, где располагался вход к кавказцам.

– Лимоны, лимоны выращивать... Коль такие трудолюбивые народы, на Магадан, там цинги не будет, завалят лимонами, – бормотал он, пока не уперся в «Газель», стоящую под разгрузкой.

Николай заглянул в кузов и застал там славянина-шофера, считающего ящики. Шофер шевелил толстыми губами, с трудом вспоминая арифметику.

– Что, болезный, в школе плохо учили? Или сам не способен? В народе правильно говорят – не учился, так ворочай, наш особенный рабочий.

– Чего надо?

– Не надоело негром у головешек работать?

– Ты лучше предложишь?

– Может, и предложу.

– Пошел ты... Умник. Сопли подбери, а то «головешки» услышат, некогда подтирать будет.

Иванов не обиделся, напротив, даже развеселился. Спустился по мраморным ступенькам и проследовал коридором до стеклянной выгородки Казбека.

На столе стояли ресторанные судки и блюдо зелени. Казбек собрался закусить и очень удивился приходу Иванова.

– Извини, аппетит испорчу. Дело у меня к тебе государственной важности, иначе не потревожил бы. А государственной потому, что после разговора не надо будет дергаться в префектуру, ловить и стращать прикормленного тобой чиновника по департаменту торговли. И Егорычеву, который нежилым фондом заведует, тоже звонить не надо. Я у него был. Егорычев в больницу срочно лег. Уж какое у него сердце, не знаю, а вот жила тонка и слабовата.

Иванов действительно был у Егорычева. И не один, а с Гариком. После того как Николай поведал сослуживцу о своих планах на будущее, а тот связался со своим тестем, бывшим секретарем райкома, а ныне уважаемым пенсионером и главой землячества, вопрос об ограничении сферы влияния местной подвальной мафии решился сам собой. Причем не пришлось ничего платить, да и не было у Иванова бабок. Обошлись крепким рукопожатием и словесным обещанием.

– Предупреждаю, не надо резких движений. Хочешь звонить, звони. Могу телефон подсказать... И Иванов правильно назвал все семь цифр.

– Только он сегодня на даче. Возьми мобильный. Тоже подсказать? Думаю, Руслан Атабекович будет не в восторге, если ты ему отдых смутишь.

– Говори.

Иванов нисколько не блефовал. Поговорив в землячестве, ответственные люди пришли к выводу, что поддержать новый бизнес будет выгодней, чем ссориться с госчиновниками, тем более что аппетиты у них выросли, а полуподпольная торговля Казбека приносила все меньше и меньше дохода. Пора было осваивать новые виды деятельности. Нет, разговора о том, чтобы вообще прикрыть Казбека, не было, но дело надо было вбивать в легальные рамки, а легально эти отравленные легкой добычей люди работать разучились. Да, честно говоря, не особо и умели.

И Иванов рассказал ему толику из того, что требовалось. О первом взносе. О том, что с него снимают определенные долговые обязательства по отношению к известным людям. О переводе его в другое помещение (здесь будет располагаться подростковый клуб восточных единоборств). О том, что отныне будут вести себя так тихо, что ни одна живая душа не сможет предъявить свои претензии. А главное, начинать потихоньку сворачиваться.

На том Иванов попрощался.

В дверях он столкнулся с Надиром, который удивился его присутствию в кабинете хозяина и совершенно спокойному уходу. Но ещё больше удивился Надир, когда стал свидетелем бессильного гнева Казбека, – ресторанные судки полетели на пол.

– Шакал... – шипел хозяин. – Какой шакал!

– Догоню? – предложил Надир загоревшись.

– Не надо... Потом...

Глава 38

Одного понимания недостаточно, думал Николай. Он пришел домой после посещения «головешек» или «обугленных», как называл всех выходцев с предгорий Кавказа, и настроение у него сделалось клокочущее. Непременно хотелось поделиться результатом, хотя бы и предрешенным два дня назад после встречи с главой землячества. Все это куда-то ушло. И Гарик, и работа, и сама встреча. Осталась только его победа, которую, по существу, не с кем было разделить. Даже с Виолеттой. Николай согласился бы и на это.

Но жена отсутствовала.

Странно, раньше его раздражало, когда она была дома, да ещё командовала его бытом: куда ставить тапочки, где должен висеть дуршлаг. Программа у неё всегда лежит на второй сверху книжной полке, при этом повсюду предметы её интимного туалета. То, что раньше его раздражало и казалось системой принуждения, теперь выполнялось чисто механически и не вызывало никакого протеста. Привык. Даже вид незакрытого тюбика зубной пасты перестал вызывать раздражение. Он походя нашел крышку и завинтил.

Понимание просто отделяет твои мысли от эмоций, пришел к выводу Иванов, но вызывает чувство изоляции. Он так долго смотрел на офорт с изображением луга, стога сена, колокольни на взгорке и непременных ворон, писарскими галками разбросанных по заштрихованному небу, что зарябило в глазах.

Он попытался вспомнить раннее детство, чтобы составить собственный психологический портрет и разобраться в ощущениях, но, кроме железных качелей в маленьком парке, куда ходили с ребятами из двора подглядывать за взрослыми женщинами, так ничего вспомнить не смог. Был ещё случай на карьере, где они купались и куда приходили солдаты в жаркие летние дни. Однажды солдаты, их было двое, затащили в воду девушку под предлогом научить плавать, но она так яростно отбивалась, что в воде соскользнул лифчик, и она, прикрываясь руками и рыдая, вышла под взглядами загорающих. Коле стало очень стыдно, и он убежал. Долго сидел в кустах и ощущал себя одним в целом мире.

Нет, решил Иванов, надо научиться отделять одиночество от того состояния, когда ты просто один.

И с Виолеттой не стоит спешить. Что такое Вадик? Первый. И всего-то. Да у него, исполнись планы, таких Вадиков будет тьма. Но зачем ему тьма? Тьма не нужна. Нужен быт. Иванову вдруг стало ясно, что именно отсутствие быта порождает нервозность и неспособность правильно оценить ситуацию. А ведь именно от самооценки и оценки окружения зависят наши пристрастия и желания.

Кто я?

Иванов никак не мог идентифицировать себя. А все это двойная мораль. Мужчины и женщины с незапамятных времен мастурбируют, но запрещают это своим детям. Когда мать говорит дочери, что секс – это изнурительная, но необходимая, почти бытовая обязанность мужней жены, разве не готовится этим очередная жертва самца? Большинство предпочитает жить по собственным выработанным правилам и установкам, считая их единственно правильными, но от других ожидают исполнения более суровых, пуританских законов поведения.

Иванов вышел на кухню и посмотрел на пустырь.

Когда-нибудь, вернее, очень скоро здесь закипит жизнь.

Он собрался и вывел Зверя из дома. Бабком у подъезда поздоровался с ним исключительно приветливо. Николай очень доброжелательно кивнул в ответ, а пенсионерку, у которой одновременно с качком сдохла дворняга, отличил особенно, поинтересовался, хочет ли она иметь другую, элитную собачку. Но та отказалась. Бездомных полно. Сходила в ветеранский госпиталь и уже привела Найдочку. Найдочка на сносях, и скоро в квартире прибавление. Наоборот, теперь может поделиться пометом с любым желающим. Не запишут ли её в общество?

Иванов дал согласие.

Они со Зверем пошли на пустырь, и собака выступала особенно царственно. Так, словно совсем забыла недавнюю трепку. На самом деле Зверь ничего не забыл. Его большие по человеческим меркам глаза смотрели на мир чуть грустнее и мудрее, словно в человеческих душах собаке открылась ранее неизвестная истина.

Иванова каким-то образом снова потянуло к месту гибели Евсея. Он быстро и безошибочно определил его по осевшей земле и подумал, что осело неестественно быстро. Вечерком надо отправить сюда качка с лопатой, пусть накидает землицы. Не холмик, этого ещё не хватало, а так... вровень. И утрамбует.

Потом они пошли обычным маршрутом вкруговую. У северного ответвления котлована услышали голоса. Иванов заглянул вниз, туда, где некогда было заложено основание бассейна и даже успели сделать ряд помещений под душевые или раздевалки.

Внизу спорили двое – Малыш и Герасим. Видимо, сегодня им некуда было себя деть, так как остальные отсутствовали, а сносного развлечения эти двое придумать не могли. У них не было Лолитиного плеера, у них не было цели Цветмета, у них ничего не было, кроме времени. И Малыш, ощутив переполненность мочевого пузыря, предложил пари: кто выше пустит струю. Герасим согласился. Переполненности не испытывал, но занять себя было абсолютно нечем плюс имел выигрыш в росте, а влупить в твердый лоб Малыша пять «горяченьких пиявок» одно удовольствие.

Малыш подошел к стене и отчеркнул куском угля свой рост, потом позвал Герасима.

– Подь сюда... Встань... Не дергай головой.

– Ты чего?.. – не понял сути проделанной операции Герасим.

– Рост отмечаю. Потом вычтем разницу из твоей струи, – объяснил Малыш.

Иванов наверху диву давался. Смышленый мальчик.

Между тем соревнование началось. Уверенный в собственных силах Герасим поднатужился и, чуть откинувшись назад, набрал побольше воздуху. Лицо его побагровело, а быстрая, тугая струя с жужжанием шмеля взвилась вверх и опала, не коснувшись стены. Он или слишком изогнулся, или близко в вертикали расположил инструмент, но первая попытка была неудачной. Израсходовав на неё добрую половину запаса, Герасим стал предельно внимателен, подвинулся ближе и проделал все ещё раз. Шмелиного жужжания уже никто не услышал, однако высота, покоренная соискателем, внушала уважение. Настала очередь Малыша испытать судьбу. Он примерился к стене, отсчитал четыре ступни, расстегнул штаны и набрал в легкие воздуху... Струйка со звоном ударила вверх и, по мере того как он все больше выгибался назад, ползла все выше и выше. Наконец достигла отметки Герасима. Потом начался быстрый спад. Источник иссяк.

– Ха. Подставляй калган, – деловито резюмировал победитель.

– Не буду, – отрезал заика.

– Это почему же?

– Потому.

– А разница?– понял победитель, куда клонит Герасим.

– Ты хотел, а я не оч-чень.

– Зачем тогда спорил?

– Подставляй, раз проиграл, – вмешался Иванов, спустившийся к тому времени на дно котлована.

Увлеченные соревнованием, они даже не заметили наблюдателя. Рядом равнодушно смотрел на мир Зверь.

Герасим нагнул голову и получил «пять горяченьких».

– Можешь погладить, – разрешил Иванов тронуть собаку.

Малыш уважительно почесал Зверя за ухом.

– Пойдем со мной, поможешь кое в чем, – предложил Иванов и, ничуть не сомневаясь, пошел к лестнице, потом оглянулся. – А ты зачем? – спросил строго-безразлично у заики. – Ты тренируйся.

Малыш вышагивал рядом с неимоверной гордостью. Жаль, что остальные не видели. Бабком у подъезда сошелся во мнении: Иванов – правильный мужчина. И порядок наводит, и культурный. Молодежь при нем присмирела. Жаль, у самого деток нет. Несмотря на общую осведомленность о жизни дома, они не имели и не могли иметь полной информации. Например, никто из них не читал докладной записки начальника штаба подполковника в отставке Бубнова Семена Семеновича.

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА

Довожу до Вашего сведения, что, по данным внутреннего и внешнего патрулирования, на 17 апреля сего года выявлено и сдано органам МВД;

Торговцы фальсифицированной водкой – 1

Наркоманы – 2

При осмотре чердака д. 5 по Халявинскому переулку обнаружены два лица без определенного места жительства. При попытке задержания для последующей доставки в О/М один из бомжей сорвался с пожарной лестницы и скончался на месте. Документов не обнаружено, но его товарищ утверждает, что все знали его под именем Фишер.

Подполковник в отставке Бубнов.

P.S.

Касательно общества. Считаю своим долгом, как бывший военный специалист, предупредить председателя о своем выходе из общества...

Что ж ты творишь, Николай? Зачем обидели женщину? Я знаю, это не Вы лично, но все это Бокоруки.

Разве не видишь, они уже везде. Среди нас. Спасай свою душу, Коля.

Иванов и пацан вошли в квартиру. – Виолетта!..

Жены не было. Оно и к лучшему. Правда, он так и не научил её оставлять хотя бы записку – это плохо. Хорошо, что Николай врезал замок в маленькую комнату. Сделано было ради безопасности: если приходили люди. Зверя запирали.

Теперь можно было воспользоваться нововведением.

Они прошли в комнату, и Иванов закрыл дверь. Малыш не обратил на это никакого внимания, весь поглощенный разглядыванием картинок на стене; Иванов вырезал из солидных спортивных журналов по бодибилдингу мужские торсы, и теперь уродливые аполлоны занимали полстены. Вторая половина была отдана собакам. В большинстве своем на картинках фигурировали бойцовские и охранные породы, несколько служебных.

– Нравится?

– Очень.

Ему действительно нравилось здесь все. И картинки, и белая гроздь кораллов, и африканская маска на ковре, но больше всего живой Зверь. Но, зная взрослых, дабы игрушку не отняли, пацан проявлял наибольший интерес по нисходящей. Потому потрогал коралл, а затем подошел к маске.

– Настоящие?

Иванов кивнул.

– Сам нырял?

Иванов снова кивнул.

– А это мне подарили в одном африканском племени, – кивнул он на маску. – Вырастешь – учись, становись профессионалом. Профессионалы везде нужны, – сказал он правильные слова.

Врет, подумал Малыш, кораллов сейчас в магазине навалом, а маска гипсовая, ещё и лакировка халтурная.

– А хочешь такого щенка иметь? – Иванов кивнул на Зверя.

– Не врешь, дядя?

Николая покоробило такое обращение, однако сдержался.

– Тебе, видимо, много обещали, но слово не держали. Я не из таких... А вообще кем хочешь быть?

– Не космонавтом точно.

– Это почему же?

– На земле дел много.

– Хотел бы быть таким? – Иванов кивнул на тот участок стены, где располагались культуристы.

– Ничего не выйдет, у меня конструкция другая и рост...

– Не конструкция, а конституция. Давай-ка раздевайся, поглядим на твою «конструкцию». У меня друг – тренер в клубе.

С этого бы и начинал, подумал Малыш.

– Триста и вперед, – сказал он.

– Чего... триста? – не понял Иванов.

– Или плеер, – поменял цену пацан, расстегнул две верхние пуговицы, обнажив цыплячью шею. – За проститутов хмыри больше берут. Я по-соседски.

Иванов окончательно растерялся. С одной стороны, это хорошо, что мальчик оказался с душком, опытный, с другой – разнесет, такого не запугаешь. Видно, нынешняя улица дает законченное воспитание.

Тупиковую ситуацию разрешил настойчивый звонок в дверь. Можно было не открывать, но тогда времени на решение вопроса «триста или плеер» не оставалось. Николай сделал знак Малышу держать язык за зубами и вышел в коридор.

На пороге стояла знакомая хозяйка эрделя в слезах.

– Ну что же это делается... Совсем невозможно на станцию сходить. Опять этот кобель левую заднюю порвал. Только заживать стало... Вы же говорили. Взносы собрали.

– Успокойтесь. Я сейчас.

Это было совсем ни к чему. Сначала продавщица, потом эта истеричка Ольга Максимовна, за ней Бубнов. Так может все рухнуть не начавшись.

Иванов позвал Зверя и пристегнул поводок.

Малыш увязался с ними. Хозяйка эрделя просто не обратила на него внимания – не до того. А Иванову второй свидетель был как раз. Этот случай он уже не упустит ни за что.

Они добрались до госпиталя почти бегом. Если люди слегка запыхались, то Зверь чувствовал себя великолепно. А ещё ему передался общий нервозный настрой. Нервничал хозяин, нервничала и жаждала крови женщина, предвкушал азарт и острые ощущения мальчишка.

– Вон он! – указала женщина. – Гадина! Они почти одновременно увидели кобеля палевого окраса с темными пятнами на лбу и боках, с длинной свалявшейся шерстью на грязном брюхе. Кобель где-то спер мосол и теперь, уединившись от остальной стаи бездомных, в одиночестве наслаждался желтым от старости гигантом с остатками хрящей и жил. Увидев людей и Зверя, бегущих по его территории, напрягся и заворчал. Принцип – кто смел, тот и съел, – неукоснительно соблюдавшийся в братстве госпитальных собак, мог быть нарушен или подтвержден прямо сейчас. Он боялся, но добычу отдавать не хотел. Во-первых, сам чуть не пострадал, когда отбивал кость на ближайшей городской помойке, а значит, на чужой территории, во-вторых, зачем им его еда. Зверь, он вон какой ухоженный, не то что месяц назад, а больше претендентов не видел. Так почему, скажите, ему делиться? Нет. Пес подгреб под себя мосел и оскалился. Похоже, что его предупреждение подействовало. Люди остановились и о чем-то заговорили.

– Ну что же вы? Вот. Это он. Я точно знаю. И морда его, и цвет... Гадина, – выкрикнула хозяйка эрделя.

Иванов отстегнул поводок:

– Ну, Зверь, взять его! Фас!

Палевый сделал ошибку. Ему бы бежать, поджав хвост. Мудрствования в такие минуты ещё никому не приносили удачи, а он, помня поведение бывшего собрата совсем недавно, вдруг выгнулся над мослом и яростно залаял на человека.

«Чего ты лезешь, мы сами со Зверем разберемся, бабу ещё визгливую притащили с собой... Зачем?» – думал палевый, заходясь в лае. Он даже привстал над добычей.

И напрасно.

Зверь воспринял движение как угрозу хозяину.

Мощно оттолкнувшись всеми четырьмя лапами, он бросил свое тело вверх и вперед, одним прыжком покрыв расстояние до палевого, и сомкнул чемоданоподобную пасть на загривке. Сдавил сразу и без размышлений. Шейные позвонки хрустнули, как капустная кочерыжка, и рот начал наполняться сладкой, теплой кровью.

Палевый не успел даже испугаться.

Глава 39

Соломон Погер был сильно расстроен. Поймал стажера на хищении. Ему было не так жалко денег, как молодого человека. Дело в том, что адвокат сам устанавливал сумму гонорара за услуги, исходя из предварительной прикидки на сложность, длительность и возможности клиента. Прикидывающихся бедняками чуял за версту. Конечно, существовали общепринятые расценки, но они касались в основном понятия «не менее». Можно сделать и «за так». Разные обстоятельства бывают у людей. Адвокат делал это редко, но взять меньше, возможно исчерпав все ресурсы клиента, позволить при своей квалификации не мог. Лучше посоветовать и дать адрес другого адвоката, чем прослыть рвачом или штрейкбрехером.

Молодой, в конфиденциальной беседе, намекнул владельцу коллекции оружия, что надо бы приплатить, в деле обнаружились дополнительные факты, что вызвало определенные трудности. Вручил оговоренную сумму Погеру, а разницу положил в карман.

Теперь перед Соломоном вставала дилемма: сообщить об этом в коллегию или просто вышвырнуть вон? Был ещё третий путь: не заметить и под благовидным предлогом избавиться от стажера. Но тогда придется лгать коллегам. Спросят. Вдруг кто-то за. хочет взять его к себе в качестве младшего стряпчего

Врать Соломон не любил. Мог сказать полправды.

Вот потому и был Соломон Погер, милостью Божией, терпением и усидчивостью, а также хорошей памятью и природным складом ума, уважаемый адвокат, в расстроенных чувствах. Даже последние события в жизни дома-корабля и исчезновение Евсея потрясли его куда меньше. И это вполне резонно потому что пока не ставили перед совестью неразрешимых проблем. Мы всегда надеемся на лучшее. В отношении общества, что оно в конце концов одумается и выберет правильный путь (было же в октябре семнадцатого, а потом спустя восемьдесят лет), ив отношении неблагодарного бомжа (сегодня пришло ещё одно деловое письмо из Лиепаи от знакомого адвоката, разыскавшего вторую дочь Евсея).

Но вернул его мысли в иное русло не кто иной, как Сардор, встретившийся на пустыре со своей собакой. Рашка сразу метнулась к Вире. Произошел традиционный обряд обнюхивания, хотя были знакомы уже семь лет. Хозяева были знакомы столько же, но и им предстояло совершить то же самое, то есть присмотреться. Каждый желал увидеть в другом подтверждение собственным выводам о неблагополучии «в Датском королевстве» и увидел-таки желаемое. Адвокат показался Сардору нездоровым: мешки под глазами, шейный платок не в тон. Сардор адвокату – нервным и подавленным.

Они тепло поздоровались. Может быть, даже излишне горячо. Так здороваются приятели после долгой разлуки в надежде на то, что вот теперь-то развеются страхи, уж теперь-то этот жизнерадостный, крепкий весельчак развеет все мои сомнения и убедительно докажет, что все преодолимо и не надо придавать событиям всемирно-историческое значение.

Однако они ошибались.

Оба постоянно оглядывались по сторонам, как плохие шпионы в отечественных кинолентах времен «холодной войны».

– А я прощаться вышел, – вдруг сообщил Сардор. – Да... Жалко.

– Как – прощаться? Уезжаете? Куда? Зачем? – стал многословен адвокат, чего с ним давно не бывало.

– Рынок наш закрывают. Будут строить новый комплекс, а где мне там плов готовить? Нашел место в области. Поедем туда. Зато лес есть, водохранилище. Детям лучше.

– Детям лучше? Сардор, о чем говоришь? Тут через дорогу прекрасный лес.

– Там лучше.

– Может быть. Но мы здесь столько прожили, притерлись друг к другу, знаем всех.

– Я тоже так думал.

– В новом комплексе наверняка ресторан откроют. Поваром пойдешь. У тебя же замечательный плов получается. Я помню. Ты угощал.

– Да, угощал, – согласился Сардор. – Квартиру нашел. Меньше, но ничего. Английская школа есть. Детей буду учить.

– Я тебе такого учителя порекомендую. И недорого. Какой язык хочешь?.. Не уезжай.

– Боишься, да?

Погер удивился, как точно узбек определил его состояние. Сам он ни за что не признался бы в этом даже себе.

– Я сам боюсь. Никого мы не знаем. Город большой. Людей много. Все разные. Уй, разные. У каждого свой Аллах. Сердитый и жадный.

Погер снова удивился, хотя слова были просты, а выводы очевидны. Видимо, надо дойти до такого простого состояния чувств, когда они станут не затертыми истинами в речах ораторов от народа, а чем-то почти осязаемым, как соленый арбуз или горькая дыня.

Они свернули вкруговую, обходя котлован, куда потянули собаки.

– Туда не ходи. Место плохое, – сказал Сардор и прихватил адвоката за рукав.

Соломон посмотрел – в той стороне на трубах сидели подростки.

– Они теперь тихие. У них появился другой интерес. Не бойся.

– Другой, – согласился инородец, – все равно не ходи. Плохой интерес. Злой.

– Ну, хорошо, хорошо. И чем же ты намерен заниматься там, за кольцевой? Ах да... Опять на рынок?

– Друг открывает пекарню. Буду чуреки печь, лагман кушать. Хорошо буду жить. Без общества.

Они попрощались. Погеру уже не хотелось гулять, да и Рашка без подруги заскучала.

А на трубах Малыш взахлеб рассказывал события дня. Была тут и победа над Герасимом, и «пиявки», и появление Иванова, и квартира, а заканчивал он короткой битвой между Зверем и палевым. Палевый геройски защищал кость, а Зверь ломал ожесточенное сопротивление.

– В-в-врет, все в-в-врет, – резюмировал Герасим.

У него ещё не прошла обида за «пиявки» и позор проигрыша.

– Зато складно, – похвалил Хорек.

– У 3-з-зверя пасть, как... ч-чемодан от-т-ткры-тый. Хрясь – и в-ваших нет, – настаивал заика.

Когда волновался, заикание становилось особенно заметным и катастрофически подрывало веру в правдивость сказанного, от чего Герасим ещё больше выходил из себя.

Но Хорька больше интересовали подробности пребывания в квартире Иванова. Он унюхал здесь криминал и хотел присовокупить в свой арсенал контрмер на случай прямого конфликта с председателем общества кое-какие факты.

– Ну и чего? Он предложил тебе раздеться? И ты разделся?

– Что я, педик, что ли?

Малыш не хотел говорить правду.

Два года назад в семье случился конфликт. Мать и отец разводились. И тогда он, каким-то внутренним чутьем угадав, что взрослых может удержать вместе только общее горе, сбежал из дома. Скитался по чердакам и подвалам, голодал и воровал. Потом его подобрал добрый дядя. Привел домой. Накормил, а в оплату благодеяния удовлетворил свою похоть.

Малыш прожил в той квартире две недели. Его не выпускали из комнаты. Иногда хозяин приглашал друга. Потом круг друзей увеличился, и Малыш решил бежать.

Все время пребывания в квартире он подозревал, нет – чувствовал, что в соседней комнате кто-то живет. Другой. Он не заходил никогда в комнату хозяина, и Малыш его не видел, но ясно ощущал присутствие. Может, это такой же, как я, думал Малыш, тогда вместе нам легче будет бежать. И однажды, подложив под наручник рукав свитера, после ухода дяди освободился.

Он зашел к товарищу по несчастью и остолбенел...

На трех подушках лицом к окну лежала молодая, красивая женщина. На подоконнике стоял «Шилялис». Хочешь, смотри на облака, хочешь, телевизор. Что, что она красива, Малыш почувствовал, даже не видя лица. Только шикарные рыжие мелким бесом волосы, разбросанные по верху подушек. Обошел... Она была красивей мамы. От природы, как все рыжие, бледнокожая, от долгого лежания без движения в помещении прозрачна, как мертвая царевна, или только глаза, и глаза сочились слезами.

Малыш бросился бежать. Не помнил, как сладил с замками, но, оказавшись на улице, долго петлял. Все казалось, что может вот так с разбега наткнуться на дядю. В милицию не пошел. Как-то по-взрослому понял, что «спящей красавице» или «мертвой царевне» деваться некуда, если лежит там, а арестуют дядю, что тогда?

Он вернулся домой и никому-никому ничего не сказал. Побег оказался напрасным. Мать и отец разошлись...

– Ну так и что? Что дальше-то было? – настаивал Хорек.

– А дальше я уже рассказывал.

– Брось, Хорек, из нормального человека педа делать, – оборвал Хорька Лидер.

Цветмет появился, как всегда, с пивом, но ещё и со своим рассказом. Сегодня видел Бубнова под ручку с Ольгой Максимовной.

– Дела... – высказалась Лолита. – Может, мне в подружки на свадьбу набиться, кайфу со стола можно набрать.

– Кайфу? Ты бы лучше в патруле варежку не разевала, когда ребят из триста пятьдесят второй с наркотой ошмонали. Полкило «пали» мимо ушло, – буркнул толстый.

– Да это все качок из сто тридцать второй, – оправдывалась Лолита, – всю задницу, гад, исщипал.

– Вообще надо с «палью» завязывать, – задумчиво сказал Лидер.

– Ты че?.. – удивился народ. – От неё такой приход.

– На что переходим? – оживился Цветмет. – я одну торченую хату знаю, по первой за ноль дадут попробовать.

– Я тут по кайфу стихи писал. Пока писал, дыхалку перехватывало, слезы на глазах, потом перечитал – говно. Чему радовался? – признался Лидер, но его никто не понял.

– Стихи вообще говно, – подытожил Герасим.

Похоже, с ним были согласны.

А Соломон Погер думал невеселые мысли и продвигался к своему подъезду. А не поменяться ли и мне? – всплыло в его мозгу. Переезд – это всегда избавление от ненужного хлама, и не только вещественного. Рвутся одни привычные связи, укрепляются другие. Словно проверка на вшивость. Начинаешь новую жизнь. Осилит ли подобный катаклизм в его годы?

Соломон поднял глаза. Показалось, назвали по имени. Перед ним стоял незнакомый мужчина в темном с искрой костюме, черной рубашке и галстуке. Адвокат узнал его по собаке. Ротвейлер как приклеенный следовал у левой ноги хозяина.

– Здравствуйте. Не узнали? – приветствовал его незнакомец.

– Ну как же... Валера, здравствуйте. Как поживаете? Вижу, очень неплохо, – постарался скрыть смущение адвокат, хотя узнал прежнего предводителя собачников только по ротвейлеру.

– Женюсь.

– Поздравляю. Кто же та счастливица?

– Маша. Продавщица. Помните, которую... Которая на пустыре собакой одного потравила.

– Разве она не замужем?

– Развелась, – гордо сообщил Валера, словно был единственной причиной такого решения, но Погер знал, что муж просто-напросто допек женщину, хотя на лице жениха было столько счастливой уверенности, что обнаруживать свои соображения на сей счет Погер счел нетактичным.

– Так вы теперь жених?

– Она ещё не знает.

Погер поинтересовался, куда идет Валерий при таком параде, и узнал, что едет тот в магазин: Маша теперь работает в другом магазине, там ближе от нового дома.

– Значит, и вы переедете? – с ужасом спросил Погер, уже внутренне чувствуя рождение и оформление в осмысленные слова своего решения.

– Наверное. Квартиру продам. Объединимся. А чего мне тут терять? Автосервис, он и в Греции автосервис. Руки есть, клиенты будут. На крайняк машину продам. Тут пусть Ивановы заправляют.

– Вы вот что, Валера, вы сейчас в галантерею зайдите и другой галстук купите.

– Это почему?

– А к черной рубашке белый галстук только товарищи Аль Капоне носили. Вы же не хотите гангстером перед Машей выглядеть?

– Не хочу... Спасибо. Большое спасибо.

И жених так скоро устремился к галантерее, что ротвейлер воспринял это как незапланированную пробежку и рванул поводок всем телом.

Нет, надо переезжать, подумал адвокат и посмотрел на дом так, как смотрят провожающие на корабль. Все дело в том, что Погер вдруг даже и прочитал на его борту – «Титаник».

Глава 40

Иванов рвал и метал. Он был не просто вне себя. Чуть не приключилась истерика.

Когда Зверь разжал челюсти и палевый глухо стукнул головой об асфальт, дамочка зашлась в истеричном визге. Иванов перепугался, как бы с ней не сделалась падучая. Это когда падают кое-как, неумело, не как в кино красиво.

Но хозяйка обиженной эрдельки не упала. Разом перейдя на шепот, вцепилась наманикюренными ногтями в отвороты куртки Николая.

– Что вы наделали? Что же вы наделали? Что же вы наделали, наконец?

– Что? Что я наделал? – не понимал Иванов и краем глаза увидел, как Зверь подобрался для прыжка подставил под него свою спину и отчаянно заорал: – Нельзя, Зверь, нельзя! Фу!

Как уж собака в воздухе изменила траекторию полета, загадка, но факт остается фактом – коричневая девяностокилограммовая туша пронеслась в нескольких сантиметрах от лиц сцепившейся пары, обдав их при этом горячим запахом псины. Только тогда дамочка, похоже, осознала в первом приближении, что сию минуту могла бы превратиться в то, во что трансформировался палевый – в труп. Ноги у неё подломились, и тело бессильно провисло на руках Николая. Все ещё опасаясь за рефлексы Зверя, Иванов прикрикнул на собаку, приказав ей сидеть.

– А что вы, собственно, ожидали? Чего хотели?

– Зачем же так? Зачем сразу убивать? Я хотела, чтобы вы только напугали...

– Напугал? – изумился Иванов.

Он ждал любого ответа, но не такого. Не являясь собачником-профессионалом, все же прочитал за этот месяц с десяток книг по кинологии, причем разного уровня. От профессионального наставления с грифом «Для служебного пользования», которое достал Гарик, до обычных красочных энциклопедий, в массе появившихся на прилавках за бешеные деньги.

– Вы с ума сошли, мадам. Собака не понимает, когда вам угодно просто попугать, а когда серьезно. И команды такой нет. Есть «фас» – взять! И есть «апорт» – принеси!.. Фу, Зверь... Сидеть, – вспомнил Николай о находящейся позади собаке.

Зверь действительно дважды дернулся на взаимоисключающие команды. Ему вообще не нравился сегодняшний день. «Палевого, дурака, пришлось задавить, теперь эта идиотка то на хозяина кинется, то слюни пускает в его объятиях. Чехарда!»

– Какой вы...

– Какой?! – потерял самообладание Иванов.

– Зверь.

– Да пошла ты знаешь куда?! Тебе надо было бы откусить ползадницы за такое воспитание собаки. Шавку здешнюю больше жалко, а не вас – двух проституток. Эрдельша-то твоя с течкой была, а ты её сюда выгуливать поперлась, дура!

Дамочка оправилась от шока, а обидное «проститутка» вдохнуло силы. Она отскочила от Николая и бросилась прочь, цепляя каблуками асфальт и высекая искры.

Каркалыга, определил её класс Иванов и оглянулся. Мальчишки не было. Николай даже упустил тот момент, когда парнишка дал деру. Ну и черт с ним.

Иванов пристегнул поводок.

Зверь поднялся и занял обычное место у левой ноги. Они двинулись по территории госпиталя. У обоих на душе было нехорошо. Только у Николая, имевшего с детства глупую привычку после события вторично проигрывать все в мыслях, переворачивать ситуацию так или эдак, добавляя туда упущенное, возможную реакцию противной стороны и последующие свои более геройские действия, медленно закипал котел злости. Достигнув точки кипения, варево превратилось в ярость...

Необходимо срочно выпустить пар.

А сердобольные бабы из блока питания после окончания госпитального завтрака принялись за посуду. Вчера был большой посетительский день. Больным натащили всякой снеди, и завтракали те вяло, без аппетита. Зная на практике, что весь следующий день и пару потом больные будут потреблять гораздо менее нормы, готовили в эти дни соответственно. «Излишки» расходились по рукам, но и того, что оставалось на тарелках, с лихвой хватало на прокорм стаи территориальных собак.

Шавки, в свою очередь, быстро усвоили график посещений. Это оказалось делом несложным. Кален даря животные не знали. Достаточно было простои наблюдательности. За день-два до пиршества они подмечали у контингента возросшую нервозность, часто вспыхивающие ссоры. Женская половина усиленно занималась косметическими процедурами, а отдельных приходилось отгонять от ворот.

Зато сам отшумевший день посещений, когда им вживую доставались куски колбасы, и последующие два дня разговения у пищеблока приносили ощущение сытости и покоя. Старые обиды забывались, новые не вспыхивали. Все как у людей.

Теперь они не были голодны в прямом смысле слова, но вчерашнее уже переварили, а загашники пока не трогали. Ожидали выноса помоев.

Иванов и Зверь появились из-за угла неожиданно. В какой-то момент Николай даже замедлил шаг, но потом, вскипев на самого себя, ещё и прибавил. Расстояние между стаей и пришлыми сокращалось, и разминуться не представлялось возможным. Это не площадка перед фасадом корпуса, где вполне разойдутся два КамАЗа, а служебный вход. Аллейка узка. Кроме того, с внешней стороны почти в рост человека местным садовником культивировались кусты боярышника, образуя живую, непролазную изгородь.

Иванов остановился метрах в шести-семи.

Крайние псы повернули головы и оскалились.

«Улыбки» беспородного большинства очень не понравились хозяину Зверя. Ах вы, говнюки вонючие, вспыхнуло у него внутри, и Николай сделал шаг-другой. Если бы с самого начала они не заметили, что Иванов замешкался, если бы он не остановился и не остановил Зверя, а попер прямо на них, стая брызнула в стороны, уступая дорогу силе. Но такого не произошло. И теперь они грели животами мокрый асфальт, не двигаясь с места.

– Вы что думаете, мы вас боимся? Хрен вам по вашим рожам! – громко, как ненавистным ему людям, выкрикнул Иванов.

Теперь уже вся стая развернулась во фронт против человека.

«Зачем он с ними разговаривает?» – подумал Зверь.

– Вы здесь хозяева, да? Нормальному человеку после семи вечера не пройти? А клал я на вас и ваще общество...

И Иванов сделал ещё шаг.

У стаи свои законы и свой вожак. Зверь наблюдал за вожаком, чистокровным немцем лет десяти, из которых тот вот уже три года отдал улице и возглавлял собратьев. У него была своя грустная и типичная история. Почти как у знаменитого Руслана. Только в отличие от того, зону не закрыли. Один из заключенных в промышленной части устроил ловушку. Собаке раздробило передние лапы, а содержать инвалида пенитенциарная система в наши дни была не способна. Пусть даже и заслуженного. Вопрос решался два месяца. За это время кости кое-как срослись, и когда пес почувствовал, что часы жизни сочтены (вот-вот явится исполнитель), бежал, – ему ли не знать возможностей охраны!

Вожак сместился на фланг.

Они встретились взглядами со Зверем, и тот прочитал в глазах немца холодное безразличие к собственной жизни. А ещё он понял, что хозяин не прав. Это их территория. Меченая и перемеченная несть числа раз.

Зверь посмотрел на хозяина.

Хозяин на собаку.

– Ты, братец, никак струхнул? А поводком по морде не хочешь? Или забыл?

Зверь ничего не забыл. Слов не понял, но интонацию уловил. Она была та же, что в злополучный первый приход по жалобе истеричной женщины. По коже собаки пробежала нервная дрожь.

Это ещё больше взвинтило Иванова.

– Ну что уставились, ублюдки? Дорогу. Дать дорогу! – выдавил из себя человек.

Для него в момент все вокруг перестало существовать. И темнота задворков, и стая, и Зверь. Он ощущал себя тореадором на арене под взглядами тысяч зрителей. События последнего месяца пронеслись в голове, подобно снежному заряду. Беззвучно. Хлестко. Наполняя легкие не воздухом, но гордостью за все сделанное. Это как истина, открывающаяся не постепенно, а сразу. И счастлив тот, кто хоть раз испытал такое. Он поднялся до невообразимых высот человеческого духа. Люди... Они ему подчинялись. Общество. Председательство. Кавказцы. Бомжи. Все это были знаковые фигуры на доске, за которой играл только один гроссмейстер, а противником была сама Судьба. Она никогда не баловала Иванова, подкинув ему ничем не замечательных родителей, жену – ни рыба ни мясо, работу, от которой ныл затылок, друзей просто сослуживцев... Все фигуры были одного цвета – черного. И за время матча с тех, которыми играла Судьба, постепенно лупилась краска, обнажая фактуру материала. Но он выторговал-таки, вырвал у Судьбы уже две фигуры – Вадика и Зверя.

Но это была не Истина.

Иванов неправильно воспринял озарение.

Это была констатация.

Он поддел бросившуюся к нему суку носком ботинка, и жалобно визжащая мелочь, дважды перевернувшись в воздухе, брякнулась в гущу боярышника.

В стае никто не шелохнулся, а под шерстью Зверя пробежала новая волна нервной дрожи.

– Фас! – скомандовал Николай. – Взять их всех! Фас!!

Зверь привстал и подобрался.

Привстала, как один, и подобралась стая.

– Фас! Фас!..

Его крик разнесся в полумраке госпиталя, и на кухне бабы переглянулись. Они уже собрали ведро объедков. Остались сущие пустяки – надкусанные корки хлеба.

–– Фас! – в последний раз крикнул Иванов и почему-то решил, что собаки, как люди, готовы пойти за лидером, за тем, кто поднимет в атаку.

Но собаки не люди. Они живут по иным законам и даже самая преданная из них имеет собственный кодекс собачьей чести.

Последнее время Иванов в него не вписывался.

Он бросился на стаю, беспорядочными круговыми движениями палки пытаясь достать всех сразу... Глупое решение. Первый ряд расступился, пропуская человека внутрь крута. Иванов не понял, что сам полез в капкан. Впрочем, он крепко рассчитывал на Зверя.

И действительно, Зверь подобрался для прыжка, и тут перед ним возник хромоногий немец. Нет, он не кинулся в схватку с мастифом. Просто встал перед ним, отсекая наиболее быстрый путь для помощи хозяину. Глаза немца смотрели холодно и пусто. В них не было ни страха неизбежной смерти, ни бойцовской злобы. На собачьем языке глаза говорили, что ему все равно, что будет, но он не сойдет с места. И ещё понял Зверь: вожак не хочет, чтобы он, Зверь, вмешивался, так как Человек сам выбрал ЭТУ партию в шахматы с Судьбой, пусть сам и решает. Ход сделан. Теперь очередь Судьбы.

Двух Иванов поймал хорошо. Одной досталось по передним лапам, второму перебил хребет. Но тут какая-то мелочь вцепилась в конец палки, и, стряхивая, он потерял пару секунд. Этого оказалось достаточно, чтобы стая набросилась разом, а не поодиночке.

Иванов в один момент ощутил слабую боль в лодыжках и икрах обеих ног и удивился. Сразу же на его предплечье повисли ещё два пса. Иванов выронил палку и вонзил палец в глаз одной из тварей. Как нажравшаяся пиявка, только с отчаянным визгом, собака отпала и метнулась в сторону. И в это время самая крупная, уловив момент, запрыгнула ему на спину и впилась в затылок.

Голову Человека сдавило, как в тисках, но это был ещё не конец.

– Зверь! Ко мне... – хрипло выдохнул Николай, обливаясь кровью. – Фас!..

Опытные кинологи знают: перед собакой не должно быть альтернативных решений. Она вообще в присутствии хозяина не может быть в ситуации выбора.

Зверь оказался. Оказался вплоть до крика хозяина о помощи.

Они бросились одновременно – вожак и мастиф. Два тела сшиблись в полете. Но масса Зверя была в полтора раза больше, и проиграть в схватке неизбежно должен был немец.

Он был проворней. Передние клыки смазали по плечу Зверя, бритвами полосуя толстую шкуру. Две глубокие борозды и яростный, почти волчий лязг.

Вожак перелетел через Зверя и грохнулся на асфальт. Если бы не изувеченные ноги, он успел отпрянуть в сторону, но ноги подвели, и на его черепе сомкнулись мощные челюсти. Раздался звук раздавленного грецкого ореха. Все было кончено, но Зверь по инерции жал и жал, пока осколки кости не впились в нёбо.

Зверь посмотрел в сторону хозяина и увидел только ноги, мелькающие в куче обезумевших от ярости собак. Стая с урчанием копошилась на теле Иванова.

Зверю не хватило трех-четырех секунд, чтобы изменить ход событий. Как маршалу Груши в битве при Ватерлоо не хватило двадцати минут, чтобы, возможно, изменить Историю.

Из служебного выхода высыпали бабы.

Увидели.

Кто-то закричал.

Кто-то перекрестился.

Зверь развернулся и потрусил к станции. Несколько секунд стоял раздумывая, куда бежать. В одной стороне Москва, с другой прибежал сюда два месяца назад. Туда не хотелось, и мастиф, теперь без имени, выбрал Ярославский вокзал.

На полпути вдруг пошел снег. Неожиданный. Нелепый в это время года. Тяжелый и липкий.

В этот вечер лидер тинэйджеров по кличке Долговязый впервые вечером не пошел на пустырь и написал первые, по-настоящему понравившиеся самому стихи:

Грустно, словно в час разлуки.

Тихой мысли тихий бег.

Надоедливый до скуки

В сером небе серый снег...

Вместо эпилога

Мужчина женится на надеждах, женщина выходит замуж за обещания.

Этой истины Валерий не знал. То есть он знал, но никогда в жизни не мог сформулировать. Все мы её знаем, что греха таить, и незачем прикидываться, будто это не так. Кожей чувствовал, и надежды были большие.

Женюсь.

Подтолкнул его к этому решению сон, и даже не сон, а наваждение, снившееся на протяжении двух недель, примерно с того дня, как его собаку сломал ивановский Зверь.

Он шпарил на своей «хонде» по городу, и вся служба ГИБДД была нипочем. Это удивляло, настораживало и радовало одновременно. Как так, в центре столицы Валерий Остапович Чуб мог делать что заблагорассудится? Он попробовал затормозить и припарковаться, но машина не только никак не отреагировала на педаль, руль начал жить своей отдельной от рук водителя жизнью.

И тогда он проснулся.

С тех пор и по сей день сон снился ему раз десять, и всегда действие начиналось там, где накануне закончилось.

«Хонда» мчалась по скалистой пустыне. Очень хотелось пить. На горизонте возникли настоящие горы, а кучка полуосыпавшихся под действием ветра скал расступилась, давая машине возможность последнего броска по ровной поверхности.

Он уже привык бояться во сне, и чувство это приобрело характер постоянной ноющей зубной боли. Не такой, от которой на стену полезешь, а именно занудливой. Но тут Чуб испугался всерьез. Скорость не падала. Наоборот, возрастала. Вот уже отвесная стена, гладкая, как слоновый череп через десять лет лежания на солнцепеке. Такая же бугристая и такая же крепкая.

Валерий зажмурил глаза и беззвучно закричал, ожидая удара. Но ничего не произошло. То есть произошло. Он оказался внутри скалы, как кокон в земле. Дышать нечем. Легкие стеснены. И двинуться нет никакой возможности. Хоть плачь. Так ведь и не заплачешь особо – камень кругом. И тогда начал молиться. Ни одной молитвы, надобной в подобных ситуациях, не знал, да и есть ли такие – случай из ряда вон, но когда-то в разговоре с умным человеком узнал, что молитва может быть любая, лишь бы шла от сердца.

МОЛИТВА ВАЛЕРИЯ

Господи-боже, помилуй. Господи-боже, помилуй. Господи-боже, помилуй... Дальше-то что... Как?.. Не из-за денег одних обманывал, прости, я машины люблю... Если что, так и скажи... Хоть намекни. Все мы. порченые. Хотим для себя. Я пить не буду... Только пусти. Женщину хочу, но что в этом плохого? Я не обманываю, я скажу – жениться не буду, так поживем. Бумага не главное. Я перед Тобой говорю, Боже, все деньги в дом приносить стану... Хочешь, верну этому за «хонду»? Знак подай только. Свечку поставлю... На все... К отцу съезжу. Он уже старенький. И мама... Что ж тебе ещё надо?.. Я ведь не так жить хотел, но кругом-то живут как живут. Грешны мы. Грешны все. Ты уж прости. Ты добрый. (Чуб хотел перекреститься, но каменный плен не давал, кроме того, он почему-то дернул левую руку, спохватившись, поменял, но каменный мешок все равно не пускал. И тогда он заплакал.) Я ж не верил как все. Не придуривался, будто верю. Я и сейчас с трудом... Ну хоть намекни...

И тут Чуб почувствовал, что слезы стекают свободно, пошевелил рукой и смахнул горячую влагу со щек. Побриться надо, совсем запустил себя, мелькнуло у него тут же, а перед глазами в расступившемся камне повисло лицо родного деда.

– Дед? Ты? Я думал, ты дед. А ты Бог? – удивился пленник. – Что ж ты меня драл по-мирскому, внушил бы как иначе...

В детстве его драли за всякий мелкий проступок, и это запомнилось на всю жизнь. Валерий даже слово дал, что своих детей бить до шестнадцати не будет. Вот после, когда хоть в крохотный разум войдут, пожалуйста, а так – зачем? Он и когда крестят не понимал – зачем? Человек в сознанке должен быть, выбирая религию.

Удивительно, но в стене торчал обыкновенный электрический выключатель. Он включил свет, который исходил прямо от стен, и обнаружил в противоположной стене дверь с кормушкой и глазком. Точно такую же, как в КВСП. Он заглянул в глазок и увидел по ту сторону спортзал: два кольца на щитах, ряды пустых скамеек по периметру и мяч. Настоящий баскетбольный мяч. Тот скакал по площадке, пересекал в разных направлениях, зависал на мгновение и переносился от щита к щиту. Так, словно играли две невидимые команды.

– Дед, что это? – обратился к Богу внук.

– Это мертвые, – зазвучал в голове хриплый дедов голос, – играют...

– Как же они играют, они же души, а мяч настоящий? – снова спросил он у деда.

– А это все, кого мы помним. Хочешь, вызови, – предложил дед.

– Разве можно?

– Можно.

– Леня... – позвал он.

Чуб не видел армейского друга много лет и, скорее, просто подсознательно давно хотел увидеть, а вовсе не потому, что знал о его смерти. Наоборот, ничего такого Валерий не подозревал и испуганно прикусил язык. Но произошло колебание воздуха, и перед дверью появился армейский друг.

– Леня, прости, я не знал, что ты умер.

– Ничего. Спасибо, что вспомнил.

– Я совершенно случайно.

– Нет. Ты давно обо мне думал, только не понимал.

Только теперь Чуб заметил, какой друг бледный.

– И что, вас здесь много?

– Все, кого помнят не только родные.

– Так это Рай?

– Рая нет. Просто те, кого помнят. Ты вспомнил баскетбол, мы тебе и явились на площадке. Я уже месяц почти играю. А другим помнюсь по-другому. Чем лучше помнишь, тем нам сподручнее играть. Мы даже ошибки не свои, а твои делаем.

Чуб всмотрелся в публику на скамейках, и ему вдруг стало неприятно, так как увидел там и Чикатилло, и бомжа Фишера, и... А их бы не помнить. Вычеркнуть из памяти народной, как в прежние времена вычеркивали напрочь память о душегубах с большой дороги. Их даже не судили наши предки, а кончали на месте преступления и зарывали в дорогу, а потом пускали табуны лошадей или стада по месту захоронения, чтобы никто, даже ближайшие родственники, не смогли прийти на могилу, а проезжающие телеги своими колесами не давали покоя.

– А здесь...

– Нет. Не скучно. И потом, мы одновременно в Других местах. Каждый помнит по-своему.

– А невинно убиенные, они же могут мстить, раз осязаемы?

– Нот. Потому что мы знаем Истину. И ты её знаешь. Только она не может открыться. Ты не готов её принять. Для тебя она – пустой звук. Но иногда поступаешь по Истине.

– Это Совесть? – догадался Валерий.

– Совесть, Благородство, Любовь, Ненависть, Зависть, Месть – все это ЕЕ составляющие. А уж пропорции каждый устанавливает свои...

Валерий Остапович Чуб очнулся. Лицо было залито слезами. Видение, сон ли, однако он не выходил из головы уже много дней. Стоило в течение дня, готовил ли он глазунью для себя или бульон Геркулесу, припомнить какой-то момент, как забывал про кухню и погружался в продолжение.

Думалось почему-то о продавщице Маше.

Валерий вошел на территорию гаражей, где в отдельном боксе стояла его машина.

У соседнего гаража Бубнов подметал бетон перед входом. В открытую дверь за ним наблюдали фары «пятерки» Ольги Максимовны. Они приветствовали друг друга кивком головы и не сказали даже пары слов. Чувствовалась обоюдная неловкость, как будто оба слямзили что-то по мелочи. И одновременно подумали: кроме бесцельно потраченного времени, ничего. Тем не менее обычные человеческие слова застревали в горле.

– Слышь, Семен, а я жениться иду, – вдруг, круто развернувшись, сообщил Чуб.

Строгое лицо отставника, готовое к любым подначкам, расплылось в улыбке.

– А я уже.

– Вижу.

Ольга Максимовна затаилась за машиной в глубине бокса и прислушивалась к разговору. На какую-то секунду её посетило странное чувство. Этот седой, пожилой человек теперь имеет право говорить от её имени. Пузырь мыслей поднялся изнутри к поверхности и лопнул. Она вышла на свет.

– Еще не «уже», – бросила она и пошла к крану, чтобы сменить воду, – действие совершенно ненужное, ибо второе пластиковое ведро с чистой водой стояло рядом.

Соломон Погер снял с полки книгу, открыл наугад и прочитал: «Человек, от которого нет проку, поневоле честен».

Он задумался и какое-то время смотрел на мирно спящую Рашу, потом достал телефонную книгу, позвонил секретарю Московской коллегии адвокатов и условился о встрече.

Электричка тронулась от Ярославского вокзала точно по расписанию. Народ угомонился и, не вступая в разговоры, принялся рассматривать друг друга, что совершенно естественно. Мимо мелькали красного кирпича, закопченные ещё в паровозную эпоху стены с редкими слепыми окнами. В небе, словно старые наволочки, рвались облака, и стекла постепенно мутнели от дыхания множества людей.

Первая прикидка прошла. Кто достал журнал, кто газету. Прыщавый подросток уперся глазами в коленки сидящей напротив девицы и тихо возненавидел её спутника.

Самодостаточная гражданка проделала плешь в туманном стекле и игнорировала взгляды, которые бросал в её сторону год назад начавший терять волосы первый парень.

Два ковбоя перемигнулись и, не выходя в тамбур, на то и ковбои, потихоньку разлили в пластмассовые стаканчики прозрачную и наверняка дурную водку.

Человек из мелких служащих брезгливо отвернулся. Больше, чем брезгливость, позволить себе не мог, так как боялся всегда и всего с детства, – ковбои же.

Электричка остановилась на Лосиноостровской. Здесь все останавливаются. Последняя крупная перед окружной. В вагон зашли три странных человека. Одеты, как бомжи, но чисто. Первый тащил на манер переметных сум два полумешка. Второй придерживал товарища. Товарищ плох. Шея забинтована. Руки забинтованы. Одна покоится в платке, перекинутом через плечо.

Любовники встали.

В тамбур пошли целоваться, подумала одинокая старушка. Ей как-то невдомек было, что люди могут уступать место. Самой не уступали. Раньше, когда уступали, она любила долго препираться, чтобы остальные обратили внимание, хотя обращать уже было не на что.

Встал и прыщавый.

Забинтованного усадили у окна. Он потер стекло и тоже уставился в окно. В вагоне запахло лекарствами, а главное – приключением. Как же не приключением, когда перед тобой такое пугало, как после Бородинской битвы. Теперь можно будет до Пушкина слушать, что расскажут. Что расскажут, в этом у старушки сомнений не было. Надо только с искренней ноткой спросить. С искренней умела.

Есть такая категория искренних людей. Их встретишь повсюду. Бывают искренние сослуживцы, которым, честно говоря, плевать на ваши проблемы, анекдоты кончились, женщин и футбол обсудили, давай, Сидоров, выкладывай, чего мрачный ходишь, поможем, чем можем. И ни хрена. Не только не помогут, но и вечером по телефону разнесут сколь выйдет широко.

Но в дороге даже сильно искренним не надо прикидываться. Еще Станиславский говорил: в дороге человек такой, какой есть, то есть естественный.

Попадаются болтуны. Но те только в присутствии хорошеньких женщин. И в большей степени врут. Но тут же налицо. Вернее, по всему телу.

Было бы ошибкой начинать с больного. Тут и так ясно – расскажут. Старушка ставила перед собой задачу шире и труднее. Профессионал всегда начинает решать проблему с самого тяжелого участка. В этом есть особенная прелесть. К тому же она стара и непривлекательна, чего это ради мужикам перед ней раскорячивать душу?

– Семена? – деловито угадала старушка.

– Семена, – неохотно признался один.

– В деревню?

– В деревню, – односложно ответили ей. Гм... подумала одинокая. Задача захватила целиком. Больше того, она теперь хотела не просто рассказа с глазу на глаз, а публичной истории, чтобы слышал весь вагон. Это удавалось не всегда. Чаще всего она использовала для этой цели контролеров. Начинаешь защищать безбилетника, приводить доводы: мама больная, на работе зарплату задерживают, неизвестно куда народные деньги идут, у самих вон рожи наетые. И под этим соусом спрашивать мелкими уколами: детки есть, жена (муж), поди, стерва, сын наркоман, начальник идиот?.. И так выпотрошишь человечка, который после ухода контры отвечает сначала из благодарности, потом на всю катушку, а то свою проедет, адресок даст. Потом бумажку можно выкинуть... Это уже высший пилотаж.

– Сейчас в деревне плохо.

– Почему это? – возмутился второй, до сих пор молчавший.

Ага. Зацепило. Она ещё не знала, чем именно, но чувствовала – наживку опробовали.

– А потому.

– Почему же потому?

– Сами не знаете? Дети малые? Так я вам скажу – вывелся мужик. С ней не спорили. Это плохо, подумала она, ведь неправду сказала.

При других обстоятельствах утверждала прямо противоположное – мужиков полна Расея, это в городе мудрят, а деревня, она как жила, так и живет правильными понятиями, ей на Персидский кризис, как на проблемы пингвинов.

– Вы думаете, землю обработать – это равно железку выточить или провода крутить? Как в бане помыться? Она ласку любит и труд.

Голос старушки окреп и помолодел. Сама того не ведая, сразу зацепила обоих. Один был бывшим электриком, второй при бане истопником. Впрочем, теперь назывался оператором.

Она своего добилась. Вагон заинтересовался. Не весь, правда, ближайшие скамьи, но начало положено. Чтобы желающие не напрягали слух, она решила добавить в голосе. И эти уже не нуждались в понукании.

– Кто же спорит. Я – городской. И друг мой тоже. Но в город-то я приехал из деревни, значит, в генах у меня земля есть? – и, призывая в свидетели ближайших соседей, добавил: – А раз есть, раз руки на месте, надоело чужие спины мылить.

Тут он явно перехватил. Никакие спины не мылил. Не допускали. У них теперь в бане такие банщики... Закачаешься. Молодые. Крепкие. Почти красавцы. С голубыми глазами и ориентацией. Но старухе этого знать не обязательно, а вот главную мысль в её башку вдолбить все-таки хотелось. И мысль-то простая. Хватит. Хватит чувствовать себя всему свету обязанным. Егор, тот, наоборот, считал, что недодают. А какой он к черту теперь электрик, когда у них все на западный манер – схемы, платы, электроника. Его и из банка выгнали, когда среди дня, монтируя щит, отрубил электричество. А как ясе не отрубить? Все по технике безопасности. Обесточил. Егор стоял, как дурак, и слушал, а розовый хрюша, менеджер банка, орал, что в учреждении все компьютеры накрылись. Знатоки, говорил потом, когда разобрался, электрик, а сами за полчаса до конца свои компьютеры отключают и экран щупал – не перегрелся ли, – разве это утюг?

– Мы самые что ни на есть русские мужики и нахлебниками никогда не были. У меня тетка померла. Дом оставила. Поедем, подымем. Нас разве наша земля не прокормит? Вот семена взяли. У нашего друга, – он кивнул на забинтованного, – друзья в Атомном институте их спецом облучили, ни один колорадский жук нипочем. С малого начнем. С огорода. Чтоб зиму перезимовать. А потом попросим. Придем к начальству и попросим земли. Скажешь, не дадут? Дадут.

– А если кто на честного фермера руку поднимет, найдем чем защититься и ментов беспокоить не будем! – гордо сдал наличие оружия и серьезных намерений по защите собственности Егор.

Сказал и осекся.

Впрочем, никто не обратил внимания на его уверения в боеспособности. Только банщик дернулся и попунцовел. Егор плюхнулся на скамью и закусил губу. Подал признаки жизни и больной, попытался что-то сказать. Потом махнул здоровой рукой и снова уставился в окно.

Образовалась пауза.

– Сильно болела? – спросила старуха. Нельзя было упускать разговор. Только вагон встрепенулся. Она даже не успела вовлечь кого-то со стороны.

– Кто? – не понял попутчик.

– Тетка. Сам же сказал, болела, умерла, дом оставила с верандой, корову, хозяйство вообще...

– Какая веранда? Какая корова? При чем тут тетка?

Он все никак не мог понять, что разговор велся ради наслаждения беседой, из чисто профессиональных соображений. По Станиславскому.

– Сейчас все больные стали. Грязи боятся. В молодости, – она уже ко всему вагону обращалась, – морковку с грядки сорвешь, о подол вытрешь и я рот. А ныне? СПИДы какие-то объявились...

Истопник даже подпрыгнул:

– Ты думай, о чем говоришь. Какой СПИД? Ей седьмой десяток шел. Всю жизнь в колхозе горбатилась. СПИД... Тьфу на тебя.

С одной стороны, разговорчивая старуха добивалась всеобщего внимания и это удалось, с другой – больно круто выходило, хотя в скандале своя пре«лесть есть. Милиция покруче контролеров будет.

В одном просчиталась – самая интересная история была, конечно, у забинтованного. Ее оставляла на закуску, а оно вон как вышло.

– Что ты с ней вяжешься, она же вампирша. Я читал. Она сидит и пьет, – раскусил старую бывший электрик.

Все-таки в банке работенка была низкооплачиваемая, но не пыльная. Времени для чтения прессы достаточно. Там и подковался.

Дамочка у окна встала. Может, станция? Но воспринялось по-иному. От старухи отпрянули все.

– Люди, да вы что? – изумилась та, так и не поняв, где прокололась. – Да как же так? Я сочувствую. Тетя умерла. Много сейчас кто посочувствует?

– Да замолчи ты! – крикнул кто-то по диагонали. – Озеро на Валдае?

– Селигер, – ответили ему тоже по диагонали. Старуха подобрала губы, превратив рот в бесцветную щелочку, и засобиралась на выход.

– Давно пора, – резюмировали соседи через проход.

– Чуть не проехала, – не удержалась соврать старуха, но сама направилась в соседний вагон.

Забинтованный толкнул локтем истопника и указал здоровой рукой в окно.

Мимо неслась, убегая назад, сплошная стена гаражей, расписанная граффити. Потом мелькнул козырек типового станционного строения, и наконец между голых, корявых тополей в поле зрения вплыл серый корпус дома-корабля...

В тот день истопник получил расчет и ждал в гости электрика. Егор запаздывал. Но истопник не особо волновался. На совести электрика лежала доставка мешка облученной картошки, пяти килограммов лука и по мелочи в пакетиках. Естественно, что загодя взяли пару чекушек, дабы отметить событие – на этой неделе планировался отъезд в Ярославскую область. Электричкой до Александрова, потом на Семибатово, а там и Гаврилов Ям, Милетино, самый крайний дом. Огород, рыбалка, осенью грибы.

Свобода.

Чекушку они выпьют сразу. Второй пойдут угощать Евсея. Они и задержались из-за товарища. Уж очень просил. Со дня на день ему было назначено у еврея-адвоката. Егор ещё шумел, что евреи специально тянут, жилы мотают, потому что их позже других Господь создал, на других, мол, тренировался, ошибки допускал, а евреев в совершенстве сделал – избранный народ, – вот они теперь остальным нервы и мотают. На что истопник, каждый раз вступая в спор, говорил, что он лучше с евреем поручкается, чем своему алкашу доверит. Бесплодные споры нисколько не портили отношений. Больше того, нисколько не трогали внутренностей, потому как что еврей, что не еврей, – обоим было все равно. Лишь бы человек хороший.

Егор опаздывал катастрофически. Пришел сменщик, которому истопник передал весь инвентарь, просветил, где держать спиртное, чтобы хозяин не нашел. Закончил частный инструктаж по поводу загулявших клиентов, которые запросто могли снять с руки золотой «Ролекс» и подарить, при этом категорически нельзя было спешить с реализацией, потому что клиент мог проспаться и вспомнить, потом поди докажи, что ты не верблюд.

Зверски хотелось пропустить сто граммов. Все утро не хотелось, а после инструктажа захотелось тем более новенький намекал на такую возможность Халявы истопник не уважал и в другое время выставил бы сам свое, но тут другой случай – он уходил и не собирался высылать должок из деревни, а брать из НЗ был неуполномочен.

Наконец явился Егор. Шебутной и веселый. Истопник даже нюхнул атмосферу. Чисто.

– Что ты меня обнюхиваешь, как кобель сучку. Маковой росинки с утра не было. Представляешь, нашу картоху сожрали.

– Иди ты...

– Я тебе говорю. У них там другая смена, что ли. Короче, те мешок оставили, а эти записку не нашли и сожрали.

Такое могло быть вполне по нынешним временам. Ученым платят мало. Да он сам к дружку в медицинский ходил. Там у них кролов резали на опыты. Так что, выбрасывать, что ли? Ели. Дружок так и звонил, звал пожрать от пуза. Спирт он же добывал: в нем инструменты мыли... А... Какая разница. Последние годы не звал. Да и не пошел бы истопник. Лаборатория на крыс перешла и собак бездомных. Что мы, корейцы, что ли?

Поверил.

– А ты? – без особой надежды спросил истопник, считавший: что упало, то пропало.

– Я? Я им говорю: что же вы, суки, делаете?.. Ну, не суки, товарищи, все равно... Говорю, что же вы, товарищи, сделали? Ведь эта картошка шла на подъем нашего сельского хозяйства в лице трех фермеров Ярославской области. Мы её сами не ели ни жареную, ни вареную, ни в мундирах. Штучно отбирали для посева. В лупу. Как вам кость в горле не застряла, когда вы её алчно поедали?..

– Короче.

– Короче? – сразу потерял интерес Егор. – Можно и короче. Но я им много чего ещё сказал.

– Без сомнений.

– Короче, скинулись у кого сколько, послали гонцов в магазин, и вот... Егор кивнул на мешок.

– А лук?

– Тут и лук. Два по полмешка. Я им говорю: тогда давай двойную дозу. Не стали. Говорят, нельзя. Может получиться, что светиться будет вместо фонарей. А я думаю, машину гонять лень.

Они быстро свернули голову чекушке и тронулись в дорогу. Путь предстоял неблизкий. На другой конец Москвы. Через час двадцать уже высадились на станции и мимо госпиталя по путям до дырки, а потом на пустырь со стороны железки.

– Ну и уе...ще, я думал, такие уже не отроют, – удивился архитектурному мастодонту Егор. Он ни разу не был у Евсея.

Они продирались сквозь заросли акации, боярышника и сорной, кривой, почти тундровой березы, не найдя цивилизованной тропинки, которой обычно пользовались жильцы дома-корабля, когда шли засветло со станции.

Впереди виднелся просвет.

И тут они услышали лай. Сначала далекий, он приближался. Егор и истопник остановились у самого среза зарослей, но наружу ещё не вышли.

– У них че, охота тут бывает? Немудрено. Заросли, не продерешься... – запыхался электрик.

Лай стаи приближался.

Товарищи Евсея выглянули наружу и увидели бежевую «Ладу» и стоящего к ним спиной мужика. За мужиком чернел провал котлована. Лай разделился. Собаки пошли в охват.

– А ведь они сюда идут,– шепотом информировал истопник.

– Ясный перец, сюда... Как сюда? Мы же здесь...

– Тихо. Не одни мы.

На всякий случай сомкнули ветки. Но все равно все видно как на ладони. Мужика. «Ладу». А теперь и собак, обтекающих котлован слева и справа. Вот они соединились. Короткая заминка – и всей стаей кинулись к мужику. Только тут он сообразил, что является объектом, пружинисто подбросил тело – наблюдатели догадались, что дверца с той стороны закрыта, иначе зачем – и юркнул на переднее сиденье.

Собаки налетели, подобно живому шквалу. В кустах услышали, как гулко тела ударили об автомобиль. С налета. Всей массой. А собачки были не маленькие. Егор в породах не разбирался, но особенно – поразил коричневый. Здоровенный зверюга. Такой одной лапой обидеть может. А пасть... Когда Зверюга мотал головой, во все стороны летели брызги пенистой слюны.

Кавказец кидался на лобовое стекло. Две большие черные и похожие, как сестры, терзали шины.

Овчарка и московская сторожевая как заведенные носились, описывая круги, вокруг машины. Две мелочовки путались под ногами, но шума от их злобного звонкого лая было предостаточно.

Егору и истопнику показалось, что собак не меньше сотни, так все перепуталось и клубилось перед глазами. Да и расстояние не больше пятнадцати метров.

Каково было тому в машине, если они здесь тряслись, как заячьи хвосты, всем телом. Несколько раз пассажир поворачивал к ним лицо. Такого лица у человека не бывает. По движениям оба поняли, что тот делает попытки завести мотор, но или не попадает в замок зажигания, или слишком резво рвет с места. Мотор глохнет.

И вдруг поведение собак резко изменилось. Сначала соскочил с капота кавказец, потом за ним исчезли близнецы, за близнецами московская сторожевая, и последним зверюга.

Наконец мотор взревел, и «Лада», пережевывая резину на спущенном переднем колесе, спешила, не разбирая дороги и скрежеща коробкой передач.

Но то, что они увидели, когда уехавшая машина открыла обзор, заставило бы содрогнуться любого. Клубок разношерстных и разноцветных животных терзал в прямом смысле слова бесформенную человеческую фигуру. К тому моменту, когда друзья увидели это, фуфайка на несчастном висела клочьями, теплые рыбацкие штаны тоже. Если бы не меховая шапка, подвязанная под подбородком, неизвестно, во что бы превратилась голова.

По этой шапке они и узнали Евсея. Ноги словно налило свинцом. Горло перехватило так же, как и грудь. Все совершалось словно во сне. Они вот тут. Он – там. И нет сил сдвинуться с места, настолько все страшно и неожиданно. Эти две-три секунды потом показались им бесконечно долгими. Они удивлялись, что так долго стояли и бездействовали.

И первыми подбежали хозяева... Крутой мужик с дрыном хлобыстнул по спинам собак, словно совсем не боялся. Другие действовали руками.

Егор заплакал. Опасаясь, как бы его не услышали те на пустыре, опасаясь неизвестно чего, не спустят ли эти собаковладельцы животных и на них или не забьют ли дрыном, приняв за бомжей, истопник прижал лицо плачущего товарища к груди и заглушил рыдания.

Они не знали, сколько прошло времени. Только заметили, что люди на пустыре уже роют, закидывают яму в том месте, где должна была быть свая и где, как они поняли, теперь находился Евсей.

– Они же его убили... – прошептал потрясенный Егор. – Убили. Убили. Убили. Затравили, как последнюю падаль. Даже у нас так не было. Даже у нас сначала предупреждали...

Истопник хоть и видел несколько татуировок на теле друга, слушал хвастливые по пьяному делу побаски товарища про лагеря и отсидки, но никогда так до конца и не верил, тем более что в них Егор всегда выходил героем, весельчаком и заводилой, а жизнь кругом была подобна приключенческому роману, обильно сдобренному фольклорной романтикой подворотен.

Не верил, а тут поверил.

Просто Егор был очень добрым человеком.

Поверил, что стопу бывший электрик потерял, не отморозив по пьянке и оставив в тазу операционной больницы имени профессора Склифосовского, а на лесосплаве, козлом прыгая по затору до того момента, как бревно под ним провернулось, ногу зажало, а сам затор стронулся с места. Тогда, рассказывал Егор, его подхватили ангелы и вознесли над бревнами, и он ещё долго парил, наблюдая, как громада хаоса, утробно ухая стволами друг о друга, вдруг упорядочилась и пошла через горловину, как фарш через мясорубку, – ровненько-ровненько, бревнышко к бревнышку.

Они бросились к месту, как только ЭТИ нелюди ушли, унося пару лопат и уводя своих присмиревших друзей.

– Он жив, жив, я знаю, Евсей живучий. Они просто не разобрались. Они просто испугались и не разобрались. Там же ни одного врача не было. Ни одного. Они не разобрались. Они думали, концы в воду, и все. И побыстрее. Они же испугались. Я сам испугался. Честное слово, я сам испугался. А Евсей жив. Не может быть, чтобы Евсей был не жив. Они просто испугались. Ха... Вот и рука уже...

Истопник копал молча, с остервенением. Оба они остервенились. И он не кричал на Егора. Он больше никогда не будет кричать на Егора. Если Егор попросит чекушку, он ему купит, хотя оба дали слово: до первого урожая ни капли. Почему оба? Трое. Евсей тоже давал. Да он никогда и не был... Вот вторая рука...

И опять им казалось, что копают нестерпимо долго. На самом деле вся операция длилась не более трех минут.

Они достали Евсея, и истопник лег ухом на грудь.

– Он живой, живой, – твердил Егор, мешая услышать.

Потом они оттащили его в кусты и приводили в себя. Крови много потерял и шок, заключил истопник. Кто знает, может, и сердце останавливалось, да когда землей закидали и ногами утрамбовывали, пошло. Недотрамбовали, сволочи...

Из «фермерских» взяли на тачку и отвезли Евсея в баню.

Заявлять или лечиться Евсей отказался категорически.

Говорить ему из-за какого-то повреждения больно, и потому теперь он объясняется знаками и тычками. Вот и сейчас поманил товарищей к окну, а что там, кроме неожиданного в сию пору снега и этого урода-дома?..

Два черных чемодана «вольво» подкатили к дому-кораблю под вечер. Один был из местной префектуры, другой, поновей, городского правительства. Из машин не спеша, ежась под пронизывающим ветром, выбрались чиновники разных рангов.

Бабком у подъезда, на редкость живучие старушки, не оказал им должного внимания. Мало ли тут ездят, видали «мерседесы» и покруче. У Бабкома сегодня была другая тема для обсуждения: загрызли Иванова, домового благодетеля, организатора и защитника, председателя общества. Загрызли, по-видимому, и его собаку. Такая здоровенная псина была. Зверь. До последнего билась, хозяина защищая, костьми легла. Хотя ни шкуры, ни костей собаки не нашли. Что теперь делать, кому отдавать бразды правления, не подполковнику же, у него теперь другой интерес (об этом знали тоже), Валерка жениться поехал, – ума приложить не могли.

А не знали одного... Того, что говорилось сейчас между чиновными людьми, приехавшими на черных машинах.

– Что тут предлагать, сносить дом надо. Если эти два оставлять, дуга в полтора километра и виадук придется вести. Деньги большие...

Грустно, словно в час разлуки.

Тихой мысли тихий бег,

Надоедливый до скуки

В сером небе серый снег...

Больше никак не писалось. Долговязый раздвоил полбатона хлеба, вложил туда пару сарделек, полил горчицей и пошел на пустырь к трубам.

Погода стояла отвратительная.

OCR Leo’s Library

Вычитка: ТаКир, 2007 г.

Издательство: АСТ, Олимп

2002 г.

ISBN: 5-17-012701-4, 5-8195-0

Мягкая обложка, 320 стр.

Тираж: 10000 экз.

Формат: 70x90/32

Серия: Россия: Так мы живем